Длань спасенья

Урекс, поглаживая за ушами единственное любимое существо - бурого нетопыря, пристроившегося на коленях, ждал прихода навязанного ему начальством помощника-новичка. Старшего искусителя окружал уютный сумрак, пронизанный запахом тлена. Маленький домашний кратер источал зловонную серную гарь. На столике стоял фужер с недопитым коктейлем "жабьи слюнки".

Эрец спросил разрешения приблизиться и почтительно присел на пыльную подстилку. Нетопырь недовольно ощерился. Хозяин тут же швырнул его в стенку.

- Итак, - пренебрежительно произнес Урекс, - на чем мы остановились в прошлый раз?

- Нужно отделить мысли клиента, если они недостаточно плохи от его действий и поступков, - подобострастно ответил Эрец. - Брать любой принцип врагов наших и проводить его в жизнь с точностью до наоборот...

- Все правильно, - кивнул наставник. - А пример из математики придумал?

- Может быть, так?.. Берем заповедь христиан: "НЕ убий, НЕ укради.." Если их сложить с принципами буддистов "праведность мыслей, поступков", получим путь к врагам нашим. Переносим "НЕ" из заповедей в принципы. Получаем: "Убий, укради... неправедность мыслей, поступков...", то есть путь к нам. И значит - от перемены мест слагаемых сумма меняется.

- Маловато гнусности. Где изощренность? Впрочем, пора переходить к практике. Я давно пасу и прикармливаю лопоухого главбуха. Сейчас отправлюсь создавать для него чудо, а ты попробуешь ассистировать.

МИР ЛЮДЕЙ

Шла четвертая неделя Великого поста со службами в память преподобного Иоанна, написавшего "Лествицу небесную", где духовный путь подвижника сравнивался с восхождением по крутым ступеням.

Ну почему в православных храмах нет сидений, как в католических? Или в мечетях... Сидя на коврах, можно терпеть службы сколько угодно! Иннокентий Сергеевич в изнеможении опустился на скамью скверика перед собором и, кинув взгляд на соседа, словно в полусне откинувшегося на спинку, стал потихоньку освобождать изнывшие ноги из тесноты новых башмаков. Стало чуть легче. Мало того, что он впервые в жизни держал пост, как и полагалось, отчего чувствовал слабость, так еще в порыве благочестия он пришел к самому началу службы. И угораздило его протиснуться поближе к Христовому распятию - в место, наиболее котирующееся у верующих. А потому не мог он до самого конца выбраться из плотной толпы, не рискуя привлечь к себе негодующего внимания. Так и простоял все время, мучаясь от острой боли в ступнях и проклиная жену, заставившую купить именно эти туфли, большего размера которых не оказалось в магазине. Но ведь не ей носить! Ей бы только сэкономить! Разносятся они, как бы не так!

Иннокентий Сергеевич пошевелил оживающими на свободе пальцами и вздохнул.

Лева, откинув голову на спинку скамьи, старался ни о чем не думать, попробовал представить себя молодым деревцем, к примеру, каштаном. Весенний ветерок поглаживает проклевывающиеся клейкие листочки, корни вбирают родниковую влагу, вечернее солнышко... "Солнышко мое..." - неужели когда-то он мог так называть Ирину? Неужели когда-то она была милым белокурым созданием, щебечущим о любви? Блаженный образ юности давно был перечеркнут холодным взглядом серых глаз, сузившихся от презрения и неприязни. А собственно, за что? Не он от нее уходил, не он завел роман на стороне. Он вообще не помнил, чтобы сделал в жизни что-нибудь явно предосудительное. И при этом всегда ощущал себя неудачником. А уж если случалось неожиданное везение или счастье, вроде знакомства на вечеринке с Ириной, которая обратила внимание на ничем не примечательного механика с консервного завода, не умеющего ни красиво танцевать, ни со смаком рассказывать анекдоты, так Лев знал, что подарок судьбы и достался ему по ошибке - где надо разберутся и передадут по назначению, а он снова останется ни с чем.

Началось все еще до его рождения, когда мать в возрасте, близком к климактерическому, впервые забеременела. Жила она одна. Не предполагала никаких последствий от нескольких свиданий с залетным геологом. Поначалу думала, что нарушения месячного цикла - дело возрастное, а когда хватилась, врачи делать аборт отказались. Она сама и парилась, и хину слоновым дозами глотала - все оказалось без толку, и Лев пробился на свет. А потом ее отношение к нему враз переменилось на положительное - это когда в роддоме похвалили ребенка: какой, мол, хорошенький и здоровенький, как просыпается в правильное время и сосет в нужном количестве. Тут-то мать, видно, и подумала: "Ах так?! Этот комочек плоти, нравящийся всем, - моя собственность!".

Когда Лева хотел пойти учиться "на геолога" - верно, с отцовскими генами получил страсть к странствиям - мать, испугавшись, что будет оставаться подолгу одна на старости лет, категорически воспротивилась. И прямо-таки запихала сына в пищевой техникум. Когда он привел домой Иру в качестве жены, мать же не давала ей вздохнуть свободно, а ему предрекала, что красивая жена все равно будет изменять, они обязательно разведутся, а посему с детьми надо повременить, настояла на первом Ирином аборте. После него беременность не завязывалась. И что теперь? Мать умерла, Ирина ушла. До конца жизни вряд ли будет он видеть что-либо кроме нескончаемой череды банок с огурцами и помидорами: банка, крышка, зажим, банка, крышка, зажим... Следствием семейных стрессов и питания всухомятку стал хронический гастрит. Лева, боясь перехода его в язву, а тем паче - в рак, с благодарностью принялся за изучение брошюрок "Чудо голодания" и "Травы при самолечении", подсунутых ему соседкой по лестничной клетке, сердобольной Нюсей, начинающей пенсионеркой, зациклившейся с мужем на моржевании, хатха-йоге и сыроедении. Взяв очередной отпуск, Лева добросовестно перешел на капусту с морковкой, потом два дня не принимал внутрь ничего, кроме дистиллированной воды. Сегодня выпил свекольно-яблочный сок, и после нескольких ложек овсяной кашки нашел в себе силы выбраться к вечеру на улицу.

Народ еще тянулся из церкви. Кто совал милостыню нищим, а также - не очень, и крестился, обернувшись к входу, кто целеустремленно спешил к остановке, завидев вынырнувший из-за угла трамвай. От потока отделилась стройная женщина в сером костюме, освобождая по дороге рыжеватые волосы от чинно прикрывавшего их в святом месте серого же с люрексом шарфика, и направилась к скамейке, где сидел Иннокентий Сергеевич. Он узнал в ней даму, оказавшуюся в неловком положении у соборного ларька. Дама стояла перед ним и, когда подошла очередь, попросила дать ей парочку свечей. Открыла сумку, стала рыться там и в карманах в поисках кошелька. Люди сзади начали проявлять нетерпение. Дама готова была принести извинения и удалиться. Но Иннокентий Сергеевич, в то время еще бодрый и довольный собой, остановил ее, сказал, что ничего страшного, всякое, мол, случается, вручил ей выбранные свечи, оплатив их заодно со своими, и вошел в храм, тут же выкинув из головы забывчивую даму. Теперь эта женщина вновь стояла перед ним.

- Простите, ради бога, вы были так добры...

- Ничего-ничего, всегда рад помочь.

- Спасибо, но не могли бы вы, раз уж так получилось, выручить меня еще раз. Меня ждут родственники. Надо ехать на трамвае. Я живу неподалеку, но нет времени зайти домой за деньгами...

- Конечно, конечно, - Иннокентий Сергеевич пошарил в кармане и протянул ей несколько монет. - Этого хватит?

- О, да! - Она взяла необходимое и со словами благодарности пошла к остановке.

Будучи главбухом фабрики минеральных удобрений и потому имея представление о неправедных способах добывания денег, обычно он, отвернувшись, проходил мимо людей, ждущих подаяний, - видел в каждом из них или хитрого кота Базилио, или бывшего члена Государственной думы Воробьянинова, просившего милостыню на трех языках. Но теперь, оказав незнакомке весьма незначительную услугу, он ощущал себя совершившим дело прямо-таки богоугодное.

Иннокентий Сергеевич достал пачку "Мальборо" и зажигалку. Сосед, встрепенувшись, похлопал себя по карманам, вытащил ключи, сунул их обратно. Может, тоже не прочь покурить, да сигареты кончились? Иннокентий Сергеевич в продолжение добросердечия протянул ему открытую пачку. Сосед после некоторой заминки все же взял сигарету и, пробормотав: "Мерси!", занял прежнюю позицию

Вообще Иннокентий Сергеевич курил редко и, что удивительно, больше дома. Раисе все казалось, что от него дурно пахнет - селитрой, серой и даже навозом, хотя удобрения на фабрике производили исключительно из химического сырья, да и в цехах, среди куч вредных гранул, главбуху делать было нечего. А в конторе чаще пахло кофе и пирожками, приносимыми уборщицей из дома и продаваемыми для приработка. Но сигареты Иннокентий Сергеевич носил с собой всегда, и теперь они пригодились, потому что ноги еще просили отдыха, а, сидя здесь без дела, он чувствовал себя немного неловко.

Голова закружилась, да и не мудрено после недель на постных щах да водяных кашках. Иннокентий Сергеевич выпустил очередное облачко дыма и чуть не поперхнулся на следующем вдохе. В сероватом воздухе перед ним возникла чуть колеблющаяся фигура. Светлые одежды, благообразное лицо старца, что-то вроде крыльев за спиной, рука поднята для благословения. Иннокентий Сергеевич потряс головой, образ не исчезал. Или ему показалось, или он на самом деле услышал слова: "Сын мой, тебе суждено великое будущее основателя шестой расы. Жди пасхальной ночи...". И все будто поплыло. Вроде бы старец еще что-то силился сказать, исчезая. Иннокентий Сергеевич даже качнулся к нему и приставил ладонь к уху, пытаясь расслышать, но тщетно. Дым рассеялся, а с ним и загадочный старец. Иннокентий Сергеевич сделал еще несколько затяжек, но продолжения не было. Он угнездил ступни в ненавистных башмаках и с ощущение подступающей к горлу тошноты поднялся, чтобы идти домой.

Лев проводил взглядом высокого мужчину, угостившего его сигаретой. Интересно, видел тот что-нибудь или нет? У Левы не было уверенности, что он и сам-то это видел. Может, пригрезилось после голодания да еще затяжек? Но сна ведь не было ни в одном глазу, смотрел он на старца в упор. А перед этим думал об Ирине. Если и задремал бы, то ее лицо всплыло бы в памяти. Загадочные слова про шестую расу, пасхальная ночь... Мистика какая-то! Он даже не знает, когда в этом году Пасха будет. Но что-то ведь все это значит?! Надо будет у Нюси спросить...

- Кажется, нам повезло, - ткнул Урекс в бок младшего искусителя-стажера. - Закинули крючок на одну рыбешку, а клюнуло две. Поручаю тебе этого недоумка-механика. Цель ясна. Определись со стратегией, выработай тактику. Я чую за версту - здесь можно сыграть на сексе. Дело плевое - закомплексованный неудачник. Дам в помощь Далилу, пусть развлекается, а ты расчищай дорожку к нам. Только следи, чтоб он не увлекся какой-нибудь бабой. Влюбленность без червоточины всегда грозит провалом, и, если так, повышения тебе не видать, как своих ушей.

Кое-как доковылял Иннокентий Сергеевич до своей квартиры, вдел ноги в вожделенные тапочки и сразу пошел на кухню, пропитанную сытными запахами. Стиснув зубы, он отодвинул с конфорки сковороду с пышными маслянистыми котлетами, налил в миску вчерашний постный супчик и отрезал кусок ржаного хлеба. В носу свербило от ароматов жареного со специями мяса, потому обедать он отправился к себе в кабинет.

Слава Богу, что есть у него теперь свой угол. И раньше, правда, особой тесноты не было. Отдельные спальня, гостиная и детская для семьи из трех человек представлялись доступными отнюдь не каждому. А когда Лялька превратилась в Елену Иннокентьевну, вышла замуж и уехала в Самару, стало совсем вольготно. Детскую Иннокентий Сергеевич переоборудовал в кабинет и получил возможность спокойно укрываться здесь, когда к супруге приходили говорливые приятельницы, вроде разрисованной, словно пасхальное яйцо, Нинель, которая считала себя косметологом, но которую в разговорах с женой Иннокентий Сергеевич упрямо называл "твоя парикмахерша".

Вымыв за собой посуду, он блаженно вытянулся на диванчике, намереваясь полистать оставленный Раисой "Огонек", но фотография Патриарха всея Руси на первой же раскрытой странице вернула его мысли к случившемуся возле собора. Журнал соскользнул на пол, а Иннокентий Сергеевич задумался, уставясь в потолок.

В последние месяцы все шло наперекосяк: поставщики не привозили сырье вовремя, а за удобрения, худо-бедно производимые, невозможно было выколотить деньги из заказчиков. Ветеран фабрики, предыдущий главный бухгалтер, предчувствуя трудные дни, вовремя удалился на пенсию. Если бы не кризисная ситуация, Иннокентий Сергеевич был бы рад повышению, но теперь?.. Да еще злополучные компьютеры, поджимающие со всех сторон с современными и суперсовременными бухгалтерскими программами… Ему казалось совершенно невозможным запомнить комбинации нужных клавиш и последовательность команд. Какие-то пароли, вирусы... Тьфу! Игрушка для взрослых, впавших в детство. Директор подсунул ему Игорька, сказал, что тот его в два счета научит нажимать кнопки. Как бы не так! Пронырливый молодой специалист вроде бы не подсиживал начальника, относился с уважением к его сединам, однако при каждом удобном случае давал всем понять, что одного человека с его волшебным ящиком вполне хватило бы для управления счетными делами такой небольшой фабрики. И пребывание на работе превращалось для Иннокентия Сергеевича в сущее наказание.

А Раиса наслаждалась дома заслуженным отдыхом. Она свое отбарабанила и, будучи старше мужа на три года, что тщательно скрывалось, превратилась в свободного человека уже минувшей зимой. Перед ним же представала унылая череда еще восьми лет бухгалтерской каторги.

Проведя день в одиночестве, Раиса вечерами или приглашала приятельниц, которых Иннокентий Сергеевич терпеть не мог, или выводила мужа в свет, то есть в оперу, цирк, оперетту, что было еще хуже, потому что к театру он был равнодушен, а цирк называл балаганом и откровенно презирал, всю жизнь удивляясь жене, получавшей искреннее удовольствие от подобного времяпрепровождения.

Очень хотелось Иннокентию Сергеевичу что-нибудь изменить в своей жизни. В таком вот состоянии в конце зимы, в субботу, с кошелкой для лука, спускаясь по лестнице, между вторым и третьим этажами он увидел на ступеньках чуть помятую открытку - или не дошедшую до адресата, или выпавшую из мусорного ведра. Перевернул - блеснула золотым ободком и голубизной Рублевская "Троица". Полюбовавшись чистотой красок и линий, он прочитал на обороте текст без обращения: "Поздравляем с Рождеством Христовым. Желаем светозарности и душевного благополучия". Вместо подписи какая-то закорючка. "Надо же, - подумал Иннокентий Сергеевич, - первый раз слышу, чтоб желали светозарности. И благополучия не какого-нибудь, а душевного. Как бы оно мне пригодилось!"

Он повертел открытку в руках. Куда ее? На мусорку - жалко. Сунул в карман пальто. А вечером дома разгладил и поставил за стекло книжного шкафа в кабинете. С тех пор как взглянет на нее, так вспомнит слово "светозарный". Очень хотелось чего-нибудь светозарного - отстраниться от тонн дурно пахнущих удобрений, каверзного компьютера, суетности жены вкупе с ее подружками. Иннокентий Сергеевич всегда был втайне человеком суеверным, склонным видеть вокруг знаки свыше. И найденную открытку воспринял, как указание сходить в собор, поставить свечи за здравие семьи и упокой родителей. А там услышал о скором Великом посте и решил выдержать его до конца, что дважды в жизни пытался сделать, но сошел с дистанции через несколько дней - первый раз по причине дня рождения парикмахерши Нинель, тогда жена рвалась посмотреть суперремонт новой приятельницы и уклониться от визита не было никакой возможности. Второй раз он нарушил пост по своей воле: директору привезли в подарок, то бишь дали взятку, баночку паюсной икры и нежнейший, источающий заграничный аромат, окорок. Иннокентий Сергеевич тогда решил, что постов впереди будет много, а икру, в свете экономических кризисов, доведется ли еще поесть с удовольствием - неизвестно. Так и оскоромился.

Теперь же решил, что не будет считать себя настоящим мужчиной, если не выдержит пост до конца.

И вот - это странное явление на скамейке перед собором. Что сказал старец? "Сын мой...". Познания Иннокентия Сергеевича в иерархии святых не были обширными. Бог-Отец, Бог-Сын и Дух святой... Это, конечно же, был не Иисус, молодой и темноволосый. И не Всевышний, поскольку крылья проглядывали за спиной. Архангел? "Сын мой...". Ему вспомнился отец, тоже всю жизнь бывший бухгалтером, Сергей Иванович. И по аналогии с именем вспомнилась гравюра с изображением Сергия Радонежского. Вот это уже ближе, это похоже. Благостный старец. Может, на самом деле - он? Иннокентий Сергеевич решил оставить это как версию, а потом и привык к мысли, что явился ему старец Сергий. О случайности и речи не могло быть, как и о возможной галлюцинации - голова работала четко, память не подводила. Он и спустя несколько часов мог точно воспроизвести слова и святой облик, насколько позволяла разглядеть его серая дымка.

"Великое будущее?.." А почему бы и нет? Иннокентий Сергеевич всегда считал себя выше окружающих. Поэтому и друзей возле него не было, не толклись, не то что рядом с женой. Да и что такое - друзья? Понятно - у детей. Дружат мальчишки, значит, вместе делают уроки, играют в футбол и обсуждают девчонок. А во взрослой жизни - сослуживцы, нужные люди, соседи, знакомые, приятели или вот еще - со-интересники. Это название он сам придумал для обозначения взаимоотношений с Петром Игнатьевичем. Тот тоже был нумизматом-дилетантом. И не превращая свое увлечение в страсть, они изредка встречались, чтобы обменяться дензнаками разных стран и эпох, рассуждая о качестве банкнот или монет. Разглядывая портреты президентов и королей с вензелями на купюрах, Иннокентий Сергеевич размышлял о роли личности в истории и частенько представлял себя на месте человека великого. При этом чувствовал себя довольно комфортно. Если бы не кризисы и компьютеры, можно было бы с поста главбуха фабрики перебраться в кресло областного управления, а там, глядишь, и до министерства недалеко. Да и сейчас было не поздно похлопотать, но общий хаос, теневая экономика, криминальные структуры... Не заметишь, как угодишь не в огонь, так в полымя. Себе дороже встанет. А он-то мог бы руководить хоть целой страной. И, понятно, на небе знали, кого выбрать и отметить. Но вот для каких "великих деяний"? Слова "шестая раса" ему ничего не говорили. Расу он знал, как совокупность людей, отличающихся по цвету кожи. Черная, желтая, красная, белая - Иннокентий Сергеевич загнул четыре пальца. А еще пришло на ум сочетание "арийская раса" и "Майн Кампф". Что-то не то. Он поднялся с дивана, чтобы съесть пару ложек тушеной капусты и заодно спросить, что думает по поводу шестой расы жена.

- Какой-какой? - недоуменно посмотрела на него Раиса.

- Ну, конопушечка, может, где-нибудь слышала про такую?

- Подлизываешься? С чего бы это? Или опять веснушки выступили? - Она подошла к зеркалу и стала вглядываться в свое отражение. - При электричестве не видно. Надо будет днем посмотреть. "Ахромин" я купила.

- Ну и зря. Знаешь же, за конопушки я тебя и полюбил.

- Ага. Одно дело - на девичьем носике, и совсем другое - у дамы бальзаковского возраста. - Она сосредоточенно нахмурилась. - Кажется, припоминаю. Если не выкинула я этой книжонки, считай, тебе повезло. - И она стала перебирать стопку журналов и газетных вырезок, посвященных проблемам здоровья, бормоча над ними: - Уринотерапия… тут по гомеопатии, макробиотике, а... вот, нашла! Это из серии "Целитель". Ну, я купила, не глядя. Потом посмотрела: какая-то чушь, хотела пустить на обертки, да и забыла. Может, здесь то, что тебе надо. А зачем?

- Раиса, золотко, спасибочки, - он чмокнул жену в щеку, уже смазанную ночным кремом, вытер липкий след на губах и снова удалился к себе.

Из сведений, почерпнутых в тонкой тетрадке с плохим шрифтом и без указания авторов, он выудил, что кое-кто считает расы совсем не так. Про первые две вообще ничего не говорилось. Третья - Лемурийская, четвертая - Атлантическая, пятая - Арийская, а шестая - о, вот это интересно! - Грядущая. Мелькнувшие ассоциации названий средних рас с большеглазым тропическим зверьком и океаном Иннокентий Сергеевич отодвинул на потом и стал ввинчиваться в сложный для неподготовленного текст про богочеловечество, которое придет на смену нынешнему, про сверхвозможности эпохи бессмертия.

Переход, мол, начнется с людей, успешно прошедших космическую мутацию, которым не страшно будет разрушение озонового слоя, изменения положения магнитной оси Земли и уплотнение гравитационного поля. Следовало с горячей верой идти по пути, указанному Господом, с душевным спокойствием ждать Конца света, как начала новой эры. А Высшие силы придут им на помощь - тело будет подготовлено: произойдут химические превращения на уровне живых клеток, ликвидация некоторых его составных частей. Тут Иннокентий Сергеевич поежился - неуютно расставаться с собственным кишечником, даже если и не понадобится он при этом самом энергетическом питании. Но нужно - значит, нужно.

"И как же это будет происходить, - задумался он, - враз, как операция под наркозом, или день за днем?". По этому поводу в брошюрке ничего определенного сказано не было. Только строго предписан переход на вегетарианское питание. Иннокентий Сергеевич вздохнул, но смирился быстро. Что такое - ограничение в еде по сравнению со сказочным (сказочным ли?) бессмертием! Подкупало еще написанное про общий уровень развития. Одной веры, мол, мало. Теперь нужен и высокий интеллект. За собственные умственные способности он был спокоен. Главбуху здесь никакой критерий отбора не преграда. Было бы прекрасно уже сейчас оказаться в ситуации Перехода, Апокалипсиса, о котором все чаще поговаривали, на неком Ноевом ковчеге, который сохранит его и вынесет среди избранных Господом к новой жизни. Но быть при этом и капитаном ковчега?.. Так ли он понял слова старца? "Основатель новой расы...". Применительно к нему, наверное, это значит - организатор, вдохновитель. Из мысленных глубин лукаво выплыло и блеснуло слово "вождь", но Иннокентий Сергеевич тотчас же утопил его, памятуя о необходимой скромности и самоотверженности. Сможет ли он вести за собой лучшее человечество? А почему бы и нет? В школе он был бессменным старостой класса, в институте - профоргом. Подчиненные, даже юный выскочка Игорек, видели в нем пример дисциплинированности и уважением не обделяли. Начальство всегда было довольно. А теперь в начальстве будет сам Господь? Иннокентий Сергеевич тут же кинул взгляд на "Троицу" и внутренне извинился за нечаянное сравнение Всевышнего с директором фабрики минеральных удобрений. Открытка поблескивала золотом в свете торшера, и от светлых ликов веяло спокойным величием.

Засыпая, он еще вспомнил про предостережение в брошюрке об опасности увлечения спиритизмом. Примерил к себе. Тут все спокойно. Про вертящиеся на спиритических сеансах блюдечки он слышал, верил и не верил, но соглашался с анонимным автором, что там многое "от лукавого". К гаданиям и магии он никогда не прибегал, постом очищается. Подтверждением же правильности его жизни стало явление возле собора. Есть ли сейчас кто-либо в городе, а может, и во всем погрязшем в пороках мире, к кому в дни Великого поста спустился бы посланник Всевышнего с назначением быть водителем человечества?

Лева с газетами в руках поднимался к себе, вдыхая запахи домашней сдобы, источаемые каждой приоткрытой дверью. Нюся по-соседски занесла ему рулет с орехами.

- А куличи и яйца получишь завтра, - сказала она, поправляя выбившиеся из-под косынки кудельки на потном от долгого стояния у плиты лбу. - До Пасхи ни-ни!..

Леша вспомнил о чем-то, что должно было произойти в пасхальную ночь. Куцые сведения о шестой расе сообщила ему все та же Нюся:

- Да, пишут, сама читала, о будущем человечестве. От обезьяны - человек, от него - богочеловек. Эволюция, значит. Все будут красивыми стройными, светлоглазыми, с русыми или рыжими волосами, питаться будут почти только энергиями, понимать друг друга без слов, а уж умными - ни чета нам... Жаль, не доживу, не увижу всех этих чудес. Кто говорит, через изменения каждый будет проходить, из тех, что выживут после Конца света, кто - про генетический отбор, а может, и то и другое. Я, если попадется, принесу тебе почитать, раз интересно.

- Ну, не так, чтобы очень, - сказал Лева, - не срочно.

- Не смущайся, сейчас все этим интересуются. Такое время: то летающие тарелки, то озоновые дыры. Записался бы ты к нам в моржевой клуб, после купания в ледяной воде да растирания жестким полотенцем всю хандру как рукой сняло бы. Как, кстати, твой желудок? Полегчало?

- Спасибо. Почти перестал болеть. Видно, и впрямь голодание помогло.

- То-то и оно. Я плохого не присоветую.

В начале Великого поста Иннокентий Сергеевич намеревался отстоять Всенощную на Пасху. Теперь же он ждал от пасхальной ночи чего-то обещанного чудным старцем. Может быть, вещего сна, может, нового видения. Поэтому решил ограничиться вечерней.

"Великая суббота" не заладилась. Сначала жена, выливая в раковину темно-коричневый отвар от луковой шелухи, оставшийся после окраски яиц, брызнула на его любимую белую рубашку, приготовленную к стирке. Потом он сам себя облапошил в магазине, что для главбуха было явлением беспрецедентным: заплатил за три пакета муки, а в кошелку положил два. Когда обнаружил дома случившееся, решил, что нет смысла возвращаться в магазин и выяснять отношения - ничего уже не докажешь.

По дороге в собор бытовые неурядицы удалось отодвинуть и подумать о Боге, вспомнить Библию. На душе посветлело. На ноги были предусмотрительно надеты мягкие разношенные башмаки. Но как раз это и оказалось причиной новой пакости. На ступеньках собора какая-то сопливая девчонка, на ходу стирая губную помаду скомканной бумажной салфеткой, оступилась, и ее тонкий каблучок, как показалось пронзенному болью Иннокентию Сергеевичу, продырявил его большой палец до подметки. Ему едва удалось сдержаться - не взвыть и не чертыхнуться. А девица едва оглянулась с легкомысленным "Пардон" и прошмыгнула в дверь.

Звучал прокимен: "Воскресни, Боже, суди земли, яко Ты наследиши во всех языцех!", потом евангельские слова о явившемся на гроб Господень светоносном ангеле и песнь "Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом...". Но все старания настроиться на благостный лад пошли насмарку, хотя голоса, как всегда, были хороши, а старушек с чашами для пожертвований, пробирающихся в толпе и мешающих службе, было даже меньше обычного.

Дома Иннокентий Сергеевич сразу занялся ногой. Подержал ноющий палец под струей холодной воды. По совету соболезнующей жены привязал к нему размятый листочек каланхоэ и улегся на диван. Блинчики и чай Раиса принесла ему в кабинет и поставила рядом на табуретку, покрытую сложенной вчетверо скатеркой. Он попросил жену оставить дверь открытой, чтобы видеть телевизор, стоящий в зале, и краем глаза посмотрел обрывок бездарного сериала, где, как обычно, события вертелись вокруг выныривающих из ниоткуда, как чертики из ларцов, детей и проблем с наследством.

Раиса, собираясь спать, заглянула к мужу. Подняла с пола журнал, убрала остатки ужина, поправила съехавшее одеяло и выключила торшер. Иннокентий Сергеевич что-то пробормотал сквозь сон.

Сначала он пребывал в мельтешении лиц и незначительных дел. А вот потом... "Смотри внимательно", - вдруг сказал ему голос старца. И Иннокентия Сергеевича окутал густой туман. Понемногу тот растворился, и сквозь дымку он увидел огромную сферу, похожую на переливающийся всеми цветами радуги мыльный пузырь. А в центре сферы стоял он сам, но молодой и прекрасный, в легком фиалковом хитоне. Из межбровья его вперед устремился фиолетовый луч. Такой же, только розовее, возник из поднятой правой ладони, и вокруг головы засиял золотистый ореол. Зазвучал славящий его хор: "Ты первый на Земле, по воле Господа, вошел в новую шестую расу! Благословляем!". Образ заколебался, исчез в нахлынувших цветных змеистых вихрях. А среди них возникла другая сфера, но там рядом с ним стояла прекрасная дева в золотом одеянии. И руки молодых были соединены. И голос из безмолвия произнес: "Это суженая твоя - Дерия. Дети ваши заселят новую Землю!". И снова хор: "Благословляем!".

Иннокентий Сергеевич очнулся в темноте. До петушиного крика, донесшегося невесть откуда, лежал он без сна, боясь забыть бесценное видение.

Утром начал было рассказывать жене о дивной сфере, предполагая, конечно, умолчать о золотой деве, но Раиса его перебила:

- Это что!.. Вот мне приснилось, что я на пляже в Крыму, и такая жара... Верно, запарилась под пуховым одеялом. Пора сменить его на легкое.

День прошел в праздничной суете, приходили соседи и Раины приятельницы, угощали друг друга куличами, творожной пасхой с миндалем, обменивались крашеными яйцами. Одно из них, принесенное Нинель, очень уж глянулось хозяину - на фиолетовом боку его пестрела переводная картинка с ликом Спасителя. Иннокентий Сергеевич полюбовался яйцом - жаль разбивать такую красоту - и пристроил его возле открытки с "Троицей".

Леве пасхальная ночь тоже принесла массу впечатлений.

За окном давно стемнело. Телевизор просигналил отбой. Лева, сам над собой иронизируя, ждал приближения сна. Он старался не думать про Ирку, засыпающую сейчас в объятиях другого. Представлял, как он парит между облаками - голубизна, белизна, спокойствие, тишина, сон. Но тут...

- Смотри внимательно, - словно сказал ему кто-то в самое ухо.

И тотчас же Лева увидел хрустальную сферу и себя в середине ее. Внутри все сверкало, а снаружи клубился туман. Потом - будто щелчок, и сфера побольше, а в ней он и какая-то девушка в золоте. Лева попытался разглядеть лицо - не получалось. Не Ирина. У бывшей жены волосы были пушистые, светлые, за что и звал ее в хорошие времена "солнышком". У этой же - тяжелые, пепельные, струящиеся поверх хитона. И что-то с фигурой... Живот выпирает немного, беременная, наверное... Еще один щелчок, и следующая сфера: он с женщиной в самом верху, а под ними множество детишек разного возраста. Потом все исчезло. "Чудеса в решете", - подумал Лева и повернулся набок, намереваясь уснуть окончательно. Но только стал уплывать, покачиваясь на теплых синих волнах, началось что-то странное...

Утром, обдумывая случившееся, он решил, что таких натуральных снов не бывает. С ним рядом очутилась женщина, и он испытывал ночью такое, о чем в своей благообразной в сексуальном плане жизни и помыслить не мог. Он никогда не кичился постельными подвигами. Более того, Ира в одной из последних сцен выложила ему начистоту, что он никогда не мог удовлетворить ее как мужчина, что он холоден и зауряден. И еще кучу таких же неприятных вещей. Лева стоял как оплеванный:

- Но ты же никогда не говорила!

- Потому что, дура, не знала, как может быть хорошо. А теперь знаю. И поэтому ухожу.

Он едва ли не на коленях перед нею ползал, умолял, чтоб дала ему шанс, а уж он научится. Почитает что-нибудь, просветится. "Кама-сутру" достанет. Видел на книжном развале. Он постарается.

Но Ирина вышла, хлопнув дверью.

Нюся принесла обещанные куличи:

- Христос воскрес, - чмокнула его в небритую щеку.

- Воистину воскрес, - автоматически откликнулся он.

- Что-то ты, сосед, сегодня какой-то смурной. Снова желудок беспокоит?

- Нет-нет. Все в порядке. Спал ночью плохо.

- Да, пожалуй, душновато было. Надо с календарем вредных дней свериться. Ладно, не скучай.

В другое время Лева рад был бы с нею потолковать. Но теперь поспешно закрыл дверь и рухнул на диван, переживая все заново. Может, что-то похожее испытывала и Ирка со своим новым мужем? Может, такое бывает не только в кино и романах?

Сначала он лежал во тьме, не шевелясь, замерев, ощущая жадные поцелуи, и отнюдь не целомудренные объятия, руки скользящие по всему телу. Его плоть затрепетала, и он отдался во власть чувственного тайфуна, урагана, торнадо…

Лева потрогал левое подреберье, здесь поцелуй был завершен укусом - и сейчас немного больно. Он пошел в ванную, задрал рубашку перед зеркалом. Так и есть - синяк. Получать синяки во сне ему еще не доводилось. И сон ли это был? Может, кто-то откликнулся на его проблемы и дал урок крутого секса? Но здесь было ведь еще что-то. Надо вспомнить сначала. И попытаться увязать все. Старец у собора сказал, что Леве предстоит стать основателем шестой расы. Потом сфера, и женщина без конкретного лица. Женщина - как принцип? Затем дети. И эта ночная бестия... Было ощущение, что до поцелуев и объятий она что-то делала с ним, внутри него, внизу живота. Что-то переставляла, вынимала, закладывала. А если это связано с генами? Поправляла их? Что же в нем особенного? За что такая честь? Никогда не блистал талантами. Но не случайно же. Такое просто не может быть случайностью. Значит, все же есть в нем нечто необычное. Мать не хотела его появления, а он взял да и родился, прорвался. Может, потому, что очень нужен был миру? И имя... Мать собиралась назвать его Димой, в честь деда. А в последнюю секунду передумала и нарекла Львом, хотя ни в роду, ни среди знакомых никого с таким именем не числилось. Лев - царь, хоть и зверей. Допустим, есть у него какая-то ценная комбинация генов, которые нужны для создания популяции новых людей. Допустим. А что дальше? Что с этими генами делать, если от единственного предполагаемого ребенка Ирина из-за глупой тирании матери избавилась, и теперь неизвестно, какими редкостными качествами этот ребенок мог бы обладать. Срочно жениться еще раз? Если даже взять молодую, то сможет она родить пять-шесть детей. А во сне он видел их множество. Станет много через несколько поколений? Но... во-первых, вряд ли кто из нынешних женщин согласится обзаводиться более, чем двумя детьми. Во-вторых, такую ораву как прокормить при нынешних хронических кризисах? Остается единственный логический вывод: следует оплодотворять как можно большее количество женщин. А практический урок был дан ему, чтоб ориентировался, что к чему, чтоб вошел во вкус, чтобы женщины хотели вступать с ним в связь. Теперь следовало подумать, с кого бы начать.

Тянулась будничная неделя, и Иннокентий Сергеевич не знал, что делать ему со своим видением и предназначением. Озабоченность не покидала его и во время ежесубботнего рейда на рынок.

Он подошел к прилавку с фасолью, спросил о цене. Продавец нагнулся над мешком, и ответила ему стоящая рядом женщина с приготовленным для фасоли пакетом. Сначала она глянула на Иннокентия Сергеевича мельком сбоку, потом повернулась к нему:

- Вы меня не узнали? Я ваша должница. Помните, в соборе?..

Ну да, конечно, это была та самая дама, которой он оплатил свечки.

- Такая мелочь... Не стоит благодарности.

- Не скажите! В наше-то время, когда каждый лишь о себе печется.

Слово за слово - они вместе пошли к выходу. Иннокентий Сергеевич галантно отобрал у нее нетяжелый пакет.

- Я вижу, вас то-то беспокоит, - вдруг сказала женщина. - Семейные проблемы? Или на службе?..

- Нет, все нормально.

- Нормально - не значит хорошо. Так что же?

- Да один сон покоя не дает.

- О! - оживилась спутница. - Я немного разбираюсь в снах. Расскажите-ка. Хотя... Вот мой дом. Зайдите на чашечку чая, и мы спокойно все обсудим.

Отказываться было нелепо. Иннокентий Сергеевич поднялся за нею на второй этаж. Через несколько минут он уже сидел в уютной кухоньке, перед блюдечком с домашним печеньем, карамельками и розеткой, полной клубничного варенья.

- Давайте, наконец, познакомимся, - сказала хозяйка, - Аделаида. Можно попросту - Ада. Инженер-проектировщик в маленьком КБ.

Иннокентий Сергеевич тоже представился.

- А теперь давайте по порядку. Итак, что вы видели?

Ада смотрела на него внимательно. Время от времени кивала со словами: "Это понятно. Дальше". Когда он сказал про голос старца, она спросила, кого он имеет в виду. И Иннокентий Сергеевич не заметил, как с массой подробностей описал ей, кроме видения в пасхальную ночь, и явление возле собора. Когда он замолчал, Ада сказала торжественно:

- Я счастлива, что именно мне дозволено стало прояснить вам великое событие. Насколько мне известно, вы прошли высшее, а значит, седьмое посвящение в астрале. Это подтверждает и фиолетовый луч из третьего глаза, и розовый - добра - из ладони, и слова, донесенные до вас от Всевышнего. Тем ценнее, что в силу отдаленности по жизни от этих образов, вы не могли ничего придумать. Вам дано! Вы избраны! И в этом все! И не случайно, увидев старца, вы подумали о Сергии Радонежском. Первое впечатление всегда истинно. Именно его надо уловить. Ваше отчество - Сергеевич, а надо бы - Сергиевич. Несомненно, между ним и вами тесная кармическая связь. - И она стала говорить о каких-то планах, иерархиях, эгрегорах…

- Вы так много знаете, - с уважением отметил Иннокентий Сергеевич.

- Ах, что вы! - слегка зарделась от похвалы Ада. - По сравнению с вами, с вашим уровнем, я чувствую себя просто ребенком. А информация - дело наживное. Сейчас... - она удалилась в глубь квартиры и вернулась со стопкой книг. - Вот. Если хотите, возьмите что-нибудь почитать. Здесь - по йоге, экстрасенсорике, эзотерике. Я и сама кое-что умею. Встаньте, пожалуйста.

Иннокентий Сергеевич готовно поднялся. Ада сосредоточенно поводила вокруг него правой ладонью по лишь одной ей ведомым кривым. На несколько секунд прикрыла глаза.

- Очень мощная энергетика. Да иначе и быть не могло. Но... - она нахмурилась. - Здесь разрыв, в районе живота.

Иннокентий Сергеевич забеспокоился:

- И что же это? Это плохо? Опасно?

- Пока не понимаю. Надо бы понаблюдать. Сейчас же лучше решить, что вам делать дальше.

- Даже не представляю. - Он с надеждой воззрился на Аду.

- Надо организовываться. Вы умеете говорить, то есть выступать перед аудиторией? Не стесняетесь? Речь произнести сможете?

- Думаю, да. На собраниях не раз приходилось. Но о чем?

- Это не проблема. Призывы к свету, к добру, кое-что о богочеловечестве... Все здесь есть, - она похлопала по книгам.

- А перед кем выступать?

- Людей собрать - ничего сложного. У меня связи в группах динамической медитации, в обществе рериховцев, в "Голубом лотосе", "Фиолетовом пламени". Соберем. Кстати, как вы думаете назвать свою группу?

- Да ведь нет еще никого!

- Будет. Но надо все обдумать заранее. "Шестая раса"? "Богочеловечество"? Слишком амбициозно, хотя и верно. "Новые люди"? Пусть будут "новые". Вы не против?

- Я? Отчего же?.. Полагаюсь на ваш опыт.

- Вот и прекрасно. Теперь - помещение. Вы где работаете?

- На фабрике минеральных удобрений.

- А, знаю. У вас же там есть клуб?

- Ну, "клуб" - это слишком сильно сказано. Небольшой актовый зал.

- Для начала сойдет. Вот, собственно, и все. Обдумывайте текст, договаривайтесь о помещении. Недели, скажем, через две можно будет провести первую встречу. Телефонами мы обменялись. Начнем работать.

Домой Иннокентий Сергеевич пришел в настроении растерянно-приподнятом.

- Что так долго? - спросила Раиса.

- Случайно познакомился с одной женщиной...

Левая бровь жены характерно приподнялась при этих словах.

- Ты не волнуйся. У нас был чисто деловой разговор. Мне предложили возглавить некое движение.

- Политика? Ты же никогда ею не интересовался.

- Нет-нет. Это из области духовного. Я и встретился с Аделаидой в соборе. Ну, помнишь, в тот день, когда сдуру туда в новых штиблетах пошел. Тогда я не знал, кто она. А сегодня столкнулся на рынке.

- Странно. Ну ладно. И что теперь?

- Пока не знаю. Организационный процесс.

- И ты был у нее дома?

- Ну, деловой же разговор. Вот, книги принес, - потряс он перед женой хозяйственной сумкой.

- Чем бы дитя ни тешилось... - скептически проговорила Раиса и добавила: - В следующий раз деловые разговоры здесь проводите. Места хватает.

- Хорошо, раз тебе так спокойнее, - покладисто сказал Иннокентий Сергеевич.

Весь вечер он посвятил изучению нужной литературы и, засыпая, повторял про себя основные положения, как бывало в школьные годы - уроки назавтра. И когда уже совсем погружался в сон, вдруг очень ясно услышал знакомый Голос:

- Все идет хорошо. За выступление не волнуйся. Мы всегда рядом и в сложный момент обязательно поможем.

- Спасибо, - сказал Иннокентий Сергеевич.

- Никогда больше не говори "спасибо", ибо мы делаем одно большое дело.

Главбух и не подозревал, что слово "спасибо", происшедшее от слияния "спаси" и "Бог", является для обитателей преисподней худшим, чем самое ужасное проклятие.

Сон улетел, как сухой лепесток под порывом осеннего ветра. Иннокентий Сергеевич стал, в который уж раз, вспоминать то, что Ада назвала просветлением. Золотая дева возле него... Уж не Аделаида ли это? Волосы ее, правда, рыжеваты, но долго ли перекраситься? Он силился воспроизвести в памяти лицо девы. Не получалось. В конце концов, убедил себя, что это она. Не очень молода? Так и он, если глянуть в зеркало, отнюдь не тот красавец в фиалковом хитоне. И речь, конечно же, аллегорически, шла об их духовном союзе. Ох, не случайно он встретился на рынке с Аделаидой и она приняла в его истории живейшее участие. А астральные дети? Что ж дети... Все, кто пойдет за ним и станет новым человечеством…

Во время завтрака, привыкнув за долгие совместные годы делиться с женой своими планами, Иннокентий Сергеевич сказал:

- Ты, Раюша, не удивляйся тому, что я возглавлю духовное движение. Так надо. Мне был Голос.

Раиса всплеснула руками:

- Только этого не хватало! Какой голос? Вот, я прочитала вчера в журнале… Сейчас найду страницу, чтоб ты не сомневался. Ага, тут. По мнению ученых, только 40 процентов людей с "голосами в голове" психически больны, у остальных же - просто проблемы с зубами. Коронки принимают сигналы от близких радиостанций. Сигналы резонируют в костях черепа и попадают в ухо. Очень надеюсь, что ты относишься ко второй группе, дорогой! Твоим коронкам и мосту десять лет. Давно пора заменить. Не пожалей денег, сходи к протезисту.

Первый раз Иннокентий Сергеевич почувствовал, что объяснить жене ничего не удастся, и придется отделить от нее важнейшую часть своей жизни.

Вопрос с актовым залом на фабрике решился довольно просто. Директор собирался в командировку в Израиль - по обмену опытом, а точнее, для ликвидации безграмотности в сфере производства удобрений, если уж говорить об уровне мировых достижений. И ему было не до разговоров о духовности среди населения города. Он, правда, немного удивился общественной активности своего главбуха, но сказал лишь:

- Закройте дверь из зала в конторское помещение и проследите, чтоб посторонние не разгуливали по территории фабрики.

- Конечно. Положитесь на меня. Охрану предупрежу. Дверь открою только наружную, к каптерке сторожа.

Генеральное обсуждение с Аделаидой проводилось за день до собрания, в квартире Иннокентия Сергеевича.

Раиса, придирчиво оглядев гостью, решила поспешных выводов не делать. Из-за включенного телевизора разговор в зарытом кабинете был плохо слышен. Она убавила звук, заглянула к мужу, спросив, не поставить ли чай. Он вопросительно посмотрел на Аду, та отказалась. Дверь осталась приоткрытой, и Раиса присела с книгой в руках к ней поближе.

- Вам нужно немного изменить имидж. Это важно, - говорила гостья. - Не стоит так прилизывать волосы. Перед собранием вымойте их и просушите феном. И не надо ни костюма, ни тем более галстука. Может, у вас есть легкий свитер? Что-нибудь сине-голубое?

- Отыщется.

- Голос у вас подходящий - и мужественный, и дикция хорошая. Да иначе вас и не избрали бы для такой миссии. Я уточнила, что значат ваши имя и фамилия. Сейчас скажу, и это придаст вам дополнительную уверенность. - Она достала из сумки "словарь русских личных имен" и открыла первую страницу из нескольких, заложенных цветными бумажными полосками. - Слушайте. "Иннокентий" произведено от латинского "невинный".

Он вспомнил, как в детстве терпеть не мог свое имя, данное в честь деда по материнской линии, и смирился с ним, лишь узнав о знаменитом тезке, Смоктуновском.

- Тут же созвучие с "иноком", "иночеством", - продолжала Ада, - чем-то иным, неземным. Об отчестве мы уже говорили. Теперь фамилия... Это особенно интересно. Прохоров... Прохор... - тут она почему-то запнулась. - Основа - греческое "вести". Вы изначально предназначены для водительства за собой лучших людей. И, пожалуй, среди своего круга вам лучше обходиться без отчества. "Иннокентий Сергеевич" - слишком громоздко, официально. Достаточно одного имени, тем более такого звучного, весомого, запоминающегося. Согласитесь, что для святого или пророка отчество как-то излишне. Иисус Иосифович - нелепо... После мистерии посвящения даже стариков зовут по имени, а вы отнюдь не стары. Привыкайте быть просто Иннокентием, ведя за собой людей вперед, к небу и раю.

- Ада, вы незаменимы, просто кладезь знаний, - восхищенно произнес Иннокентий. - Ада... Ада... Простите, ради бога, я не хочу вас обидеть, но, может, и с вашим именем что-то сделаем? Для общей гармонии.

- Ну вот, вы меня похвалили, а я не учла того, что приметили вы. Конечно. Мама меня Идой звала. Пусть так и будет. Или - Аида? Как вам больше нравится?

Ему не нравилось ни то, ни другое. Но он сказал, что предпочитает звать ее Идой. На том и порешили.

Тезисами выступлений Ида осталась довольна. Вводную часть с представлением Иннокентия слушателям она взяла на себя. Договорились встретиться за час у ворот фабрики.

Раиса, уловив интонации прощания, отодвинулась подальше от двери и приняла вид увлеченной детективом. Она так и не решила, как относиться к происходящему. Но, определенно, ничего хорошего не предвиделось. Рассуждения о духовности настраивали ее на иронический лад. Забавы для детей преклонного возраста!.. Но лишь бы не нарушался ее привычный домашний уклад. А именно к этому все и шло.

Консервный завод, как ткацкая фабрика, был царством женщин. Мойщицы плодоовощных продуктов, сортировщицы, укладчицы... - от сельских девчонок, только что приткнувшихся в общежитие, до ветеранок труда с припухшими от возни с рассолами руками. Из общежитских любая переметнулась бы в Левину двухкомнатную квартиру, только помани, именно поэтому он и не торопился обзавестись хозяйкой после Ирины - знал, что нужен не столько он, сколько его пресловутая жилплощадь. Любви ему хотелось в чистом виде.

Пока что вырисовывались две кандидатуры на внедрение его генов: Полина и Томочка. С Полиной из химлаборатории странный разговор случился еще в бытность Ирины. На общезаводском новогоднем вечере, когда все уже были слегка навеселе, Полина пригласила его на "белый танец", потом увела в закуточек за колоннами, спросила, как он к ней относится.

- Конечно, хорошо, - спокойно ответил Лев, не ожидая подвоха. И Полина замужем, и с Иркой еще не все разладилось окончательно.

- Тут такое дело... даже не знаю, с чего начать, - она смущенно потупилась.

- Ну ладно, выкладывай. Чем смогу - помогу.

Полина сверкнула глазами и, розовея от танцев и шампанского, произнесла дальше:

- Знаешь, у меня же нет детей.

- И что?

- Это не из-за меня, из-за мужа. У него что-то не так. Я хочу ребенка, а с первым попавшимся не хочется... Тебя не первый год знаю. Симпатичный, непьющий. Как смотришь? Никто ничего не узнает. Мужу ничего не скажу. Хоть, думаю, он и сам был бы рад...

Лева от неожиданности открыл было рот, но не сразу нашелся с ответом.

- Ты же сказал, что хорошо ко мне относишься.

- Да, но не до такой же степени.

- А-а, - погрустнела Полина. - Извини. Считай, что я ничего не предлагала. И никому!... Ладно?

- Я не из сплетников. И понимаю все. Прости, пожалуйста.

- Все нормально. Забудь. Потанцуем еще?

За три месяца Ира успела уйти от него, дом опустел. Тоска временами становилась невыносимой. А Полина? Не похоже, чтобы она нашла себе другого донора. Итак, Полина.

Но была еще и Томочка, милая девочка из общежития, не блистающая умом, не притязательная - такие не вырывают последний кусок хлеба изо рта ближнего и не судятся из-за каждой тряпки, предпочитая уйти в сторонку. Томочка была мягкой и теплой в прямом смысле - так и хотелось ее потрогать и погреться возле.

Полине на следующий же день Лева назначил встречу утром в субботу - чтобы не нашла кого-нибудь до конца недели, если еще не нашла. Но нет, она обрадовалась, расцвела прямо-таки, и оглянувшись, не видит ли кто, поцеловала его в щеку.

Утро было выбрано потому, что Лева вошел в ее положение: вечером, как добросовестной жене, ей следовало быть дома. Солнечный свет, конечно, не создавал настроения интима, но свидание с Полиной представлялось ему эротически-деловым, почти работой, нужной ей, а может, и миру - по большому счету.

За оставшиеся дни Лева собирался проштудировать и кое-какую литературу, чтобы в грязь лицом не ударить. Три ночи он спал спокойно, хоть перед сном и думал о женщинах. А в четверг проснулся от прикосновений. Все повторилось. Он всем телом откликнулся сразу - буря, вихрь, самум, молния и ливень. В конце - изнеможение и вопрос: как он мог вынести такое? Боязнь - а вдруг сердце разорвется, если продолжение будет; и опасение - а вдруг продолжения не будет, и незнакомка появилась только, чтобы научить его любви? Лева совсем не хотел, чтобы она исчезла из его жизни. И ведь ни адреса, ни фамилии нет у этой призрачной женщины - попробуй, отыщи. Хотя имя... он спросил, как зовут ее. "Дилайла", кажется, так назвалась она.

В чужую душу не влезешь, но Лева надеялся, что с Полиной он не оплошал. Сначала угостил ее кофе, пирожными, выпили по капельке апельсинового ликера. Опущенные бежевые шторы создавали теплый полумрак. Он поцеловал Полину в висок, в губы. И тут - уроки Дилайлы не прошли даром - он почувствовал, как стихийные силы ищут высвобождения через него - под требовательными руками затрещало женское белье, отлетела и закатилась под стол маленькая перламутровая пуговка. Властные губы впились в ее рот.

Когда все было кончено, его охватило безразличие. Он вежливо подал Полине шелковую нижнюю юбку, поднял пуговку, предложил нитки с иголкой. Но Полина, стараясь не встречаться с ним глазами, отказалась - мол, дома пришьет. Она только попросила кусочек льда, чтобы приложить к припухшим губам - как бы синяка не получилось.

- Извини, если что не так... - проговорил Лева.

- Нет, все в порядке. Просто не ожидала от тебя такой страсти.

Он пожал плечами. Попрощались. На следующей неделе несколько раз он ловил на себе ее удивленный или задумчивый взгляд. Но постарался больше о Полине не думать. Теперь его занимала Томочка.

Ида окинула скептическим взглядом невзрачное помещение актового зала фабрики минеральных удобрений.

- Одна-а-ако... - протянула она. - И еще этот запах!

Иннокентий смутился:

- Может, не стоило все это затевать?

- Ну уж нет! - решительно пресекла Ида его готовность пойти на попятную. - Придется обходиться тем, что есть. Раздвиньте шторы. Эту тряпку, которая называется скатертью, лучше всего убрать. Я по дороге купила одеколон "Гвоздика". Говорят, помогает от комаров. Вот и здесь пригодится. Пожертвую одеколоном. - Она стала разбрызгивать резко пахнущую жидкость на пол и стены. - Так получше. Выйдите в ту дверь, - Ида показала на проход в коридор конторы. - Ждите, пока не позову. На всякий случай. Вижу, вы излишне скромны, и поначалу вам может стать неловко от моих слов. Но иначе нельзя. Люди должны поверить и проникнуться!..

Иннокентий из темного коридора сначала слышал полуприглушенный шум рассаживающейся публики, потом наступила тишина. И четкий звонкий голос Иды заговорил о нем. Об избранности, о посвящении на тонких планах, о необходимости духовного перерождения общества...

- Попросим выступить перед нами этого прекрасного человека!

Раздалось несколько хлопков. Ида распахнула перед ним дверь.

Иннокентий все же чувствовал себя не в своей тарелке. И, окинув взглядом на две трети заполненный зал, откашлялся в кулак, прежде чем произнести заготовленную фразу:

- Наступила новая эпоха, эпоха Водолея, называемая эпохой бессмертия. Но всем ли будет доступно оно? - Дальше все пошло как по маслу. Ни разу не запнувшись, Иннокентий вдохновенно вещал: - Очень скоро сбудутся пророчества Библии: "Смертные станут бессмертными, а тленные - нетленными". Настанет день, когда людям будет казаться, что пришел Конец света, так как Земля смешается с Небом, но это лишь откроется дверь в великое пространство Вселенной, куда смогут войти только новые люди, люди следующей, Шестой, расы...

... В катастрофах начнет изменяться лик Земли. Но мне будут указаны места безопасные, где все, кто последует за мной, смогут завершить процесс трансмутации организма...

... Следует загодя подготовить себя к переходу, повышая уровень собственных вибраций, вводя их в резонанс с вибрациями Вселенной...

... Никто не станет тянуть вас на Небо за уши. От вас самих зависит - выбрать путь в бессмертие и шагнуть в него со мной, или разрушиться вместе со старым миром. Дело за вами! - Так завершил он свою речь, обводя слушателей взыскующим взором.

Зал молчал. Ида захлопала первой. Словно опомнившись, ее дружно поддержали остальные.

- А когда приходить в следующий раз? - деловито спросила женщина из первого ряда.

Иннокентий посмотрел на Иду. Она поднялась, обернувшись к публике:

- Через неделю в это же время. А до следующей встречи подумайте о сказанном.

Люди, переговариваясь, стали потихоньку расходиться. Двое из них, с внешностью вечных студентов, шли от фабрики, обсуждая выступление Иннокентия.

- Ты ему веришь?

- Почему бы и нет? А тебе не хватает в нем крылышек за спиной? Иисусу тоже не все сразу поверили. Это же Земля. И руководитель здесь должен быть земной, с руками, с ушами - как у всех. Не просто ведь так он вышел и стал вещать. За этим что-нибудь да стоит - сила, знания... Вот ты, вышел бы на трибуну вместо него? Без зарплаты?

- Нет, конечно.

- То-то и оно. И не какой-нибудь там японец-сектант. Наш человек. Интеллигентный. Обещает спасение тех, кто будет его держаться. Чем черт не шутит? Может, правда, дело к Концу света идет.

- Церковь тоже обещает спасение.

- Тю!.. Соседу, чтоб дочь повенчали в нужное время, пришлось взятку в баксах попу отвалить. И потом - я ничего не понимаю, о чем в этих литургиях поется. Причитают, причитают... Терпишь, терпишь, их слушая. А тут все понятно...

До вечера Иннокентий пребывал в состоянии эйфории от собственного успеха, подогретого восхищением Иды. Единственное замечание сделала она:

- Если вы имеет в виду завершающую Битву, говорите не "Апокалипсис", что означает "Откровение", а "Армагеддон"...

Воскресный день обещал заслуженный отдых - Нинель от имени своего нового мужа пригласила Раису с Иннокентием то ли на пикник, то ли на рыбалку. Он и не подозревал в этом происков Раисы, которая выездом на природу надеялась отвлечь его от все более засасывающего мира с тонкими планами, медитациями и Голосом.

А Голос прозвучал и этой ночью:

- Видишь, все хорошо. Дальше будет еще лучше. Теперь ищи магический камень.

- Камень? Где искать? - спросил Иннокентий, но ответа не было.

Нинель представила мужчин друг другу. Иннокентий не потрудился даже запомнить имя этого пропахшего самодовольством бизнесмена. Ему претило, как тот любовно похлопывал по крупу свой яично-желтый "шевроле" и демонстрировал "прикиды" в салоне, обитом коричневым велюром.

Дамы устроились на заднем сиденье и щебетали всю дорогу, перемывая косточки приятельницам. Муж Нинель встревал в их разговор с пошлыми комментариями. Иннокентий, отвернувшись, смотрел в окно, предпочитая ничего не слышать.

Остановились на берегу безымянной речушки.

- И тут вы намереваетесь удачно порыбачить? - сдерживая ехидство, спросил Иннокентий. - Этот ручей и воробей вброд перейдет.

- Здесь недалеко, выше по течению, есть затон, и случалось мне вытаскивать оттуда неплохой улов. Берите удочки, пойдемте покажу.

- Ну уж увольте. Даже если там и водится рыбка, не хочу лишать ее жизни.

- Ха-ха! - понимающе расхохотался парикмахершин муж. - Юморист вы, однако.

Компания плотно перекусила, чтобы набраться сил для продуктивного отдыха. Причем вклад Раисы составляли домашние консервы и пирожки, а Нинель - "золотая салями" и швейцарский сыр, и крабы. После завтрака женщины устроились загорать, а мужчины разошлись в разные стороны.

Иннокентий не собирался терять времени даром. У него были важные дела. Отойдя подальше от магнитофона с навязшими шлягерами, он сел, облокотившись о теплый пригорок, и принялся за изучение диагностики кармы. Перевернув очередную страницу, он задумался о судьбах человеческих, о людях, погрязших в материальности. Смотрел в никуда. Но когда глаза его сфокусировались, он увидел нечто удивительное - зеленую ящерицу в темной овальной рамке. Иннокентий протер глаза. Ничего не изменилось. Тут он услышал призыв жены:

- Кеша, пора обедать!

Ящерка подняла головку, шевельнула хвостом и исчезла в весенней травке.

Иннокентий придвинулся к оставленному ею месту. Понятно, ящерка лежала в углублении камешка. Он выковырнул его из земли - гладкий правильно-овальный, черный, в пол-ладони. Необыкновенный камень! Может, именно про него говорил Голос.

- Кеша-а-а! Мы тебя ждем! - снова закричала жена.

Он сунул камень в карман и вдохновленный находкой пошел к скатерти-самобранке.

Сваренная на походной горелке картошка была щедро залита говяжьей тушенкой.

Иннокентий тщательно отделил разваренные клубни от мясных волокон и переложил "убойный продукт" в миску супруги. Раиса не возражала. Женщины понимающе переглянулись.

К концу трапезы небо заволокло тучами.

- Как бы не промокнуть, - забеспокоилась Нинель. Стали потихоньку собираться. Горе-рыбак понес свой улов к машине. Несколько рыбешек чуть побольше мизинца трепыхались в прозрачном пакете. Иннокентий нахмурился, осуждающе глядя ему в спину: ведь, небось, и жарить не станет, выкинет дома в мусорку.

На обратном пути женщины разморенно подремывали. Водитель насвистывал один и тот же мотивчик. Сколько можно?

- Все свистите, - уронил, покосившись на него, Иннокентий. - Не боитесь, что деньги переведутся?

- Суеверия - для дураков, - хохотнул тот, - также как знахари, экстрасенсы и прочие шарлатаны. - И снова засвистел.

Иннокентий сжал кулак, едва сдерживая раздражение, но затем удовлетворенно подумал, что таким людям в эпоху Водолея на Земле места не будет - сгинут.

Дома, приняв ванну и поужинав, он извлек из кармана камень, мысли о котором не оставляли его. Он любовно вымыл его губкой с капелькой шампуня, отскреб несколько прилипших песчинок, протер мягкой фланелью. И камень лаково засверкал черной поверхностью.

- А ничего, что - черный? - спросил сам себя Иннокентий? Ответ нашелся сразу: к черному же камню Каабы обращены молитвы всех правоверных мусульман, так что цвет не имеет значения.

Он полюбовался камнем, положил его на стол. Потом решил, что пора соорудить нечто вроде алтаря. Освободил от книг тумбочку, поставил, прислонив к стенке, открытку с "Троицей", перед нею положил пасхальное яичко с ликом Христа, магический камень. Подумал, и принес из гостиной пепельницу-подсвечник, воткнул в него церковную свечечку, положил в выемку для сигарет несколько комочков ладана, придвинул поближе к открытке и, довольный собою, снова взялся за книги.

Тем временем наблюдающий за ним Эрец спросил наставника:

- А не помешает ли нашему делу эта свеча с ладаном?

- Тю! - пренебрежительно хмыкнул Урекс. - Принюхайся, чем больше пахнет?

И точно - от яйца уже прелестно несло тухлятинкой, а в тумбочке уютно пристроился пакет с серой, принесенный главбухом с фабрики для обработки виноградных лоз, протянувшихся к балкону и беседкой оплетших скамейки у подъезда.

Когда Иннокентий рассказал по телефону Иде про найденный камень, она задала несколько наводящих вопросов, в том числе и про ящерку - символ обновления, спасения (ценой хвоста) и родственницу дракона. Потом с минуту подышала в трубку и сказала:

- Да, не сомневаюсь. Это камень адептов - чинтомани. Вы получили его в подтверждение своей миссии. Вы ведете дневник?

- Нет. А нужно?

- Обязательно. Но лучше, если у вас будет собственный летописец. Я познакомлю вас с одним поэтом. Думаю, он подойдет. Пока - на общественных началах. А дальше будет видно. Кстати, следующее собрание посвятите-ка теме жертвенности...

Кирюша оказался высоким чуть сутулым человеком вне возраста. Давно не стриженные светлые волосы и отрешенный взгляд придавали его облику оттенок богемности. Ида встретилась с ним случайно на вечере бардовской песни - их места оказались рядом. И с тех пор покровительствовала не приспособленному к жизни поэту. Впрочем, отношение ее к Кирюше было неоднозначным.

Ида знала о своем влиянии на людей. Как правило, держала ситуацию под контролем. Она была уверена в высокой миссии Иннокентия только потому, что хотела этой уверенности, позволила ей быть и давала себе в этом отчет. Цели, мысли, желания окружающих обычно не представлялись ей загадочными. Один Кирюша оставался неуловимым - покладистым, но отделенным от мира туманной стеной лишь ему известных образов и слов.

Раиса встретила его с предубеждением - мол, еще один нарушитель домашних устоев. Но очень скоро была покорена его непосредственностью. Ида не считала нужным вести разговор с хозяйкой, отказывалась от чая, не выходила из кабинета. Кирюша же, по-свойски, прошелся по квартире, где хотел, выглянул в окно гостиной, оценил вид на зеленый скверик, подошел к стенке светлого дерева, без разрешения приоткрыл створку, чтобы потрогать китайскую фарфоровую вазочку - изящную и тонкую, словно из накрахмаленного полотна. И восхищение его при этом было искренним, а не в угоду хозяйке. Он последовал за Раисой на кухню. Та, не спрашивая, налила ему компот и придвинула оладьи с изюмом.

- Я бы сказал, что вы прелесть, - заявил он, вылавливая ложечкой чернослив из бокала, - но в этом слове есть ненавистный мне корень "лесть", а потому лучше сочиню вам экспромт. - Он еле слышно забормотал: Рая, сырая, сараи, сыграю, карает... Вот

Рая проходит по жизни, играя,

Раю из сотен имен выбираю.

Рая - хозяйка домашнего рая.

Чаша блаженства налита до края...

Тут Ида, заглянув на кухню, позвала Кирюшу в кабинет. Раиса перехватила ревнивый взгляд, которым гостья окинула поэта, и решила, что, если уж Аделаида увлечена кем-то, то, к счастью, это не ее Кеша, а странноватый человек с ворохом рифм в голове.

- Садись сюда, - Ида притянула Кирюшу поближе к себе на кушетку. Сейчас Иннокентий перескажет тебе все с самого начала - от видения у собора до получения камня-чинтомани. А ты записывай хоть тезисы. Потом обработаешь. И дальше будь возле нас.

Во время долгого монолога Иннокентия она держала камень в руках, гладила пальцем овальную впадину, водила над ним ладонью. В паузе сказала Иннокентию:

- Подержите-ка камень. Нет, не сжимайте его. Так! А теперь переверните. Чувствуете? Так он словно легче!..

- Верно! - удивился Иннокентий и с благоговением положил чинтомани на место.

На следующее собрание, выйдя из коридора в зал к трибуне, Иннокентий удовлетворенно отметил, что заняты не только все места, но люди стоят и у стенок. Несколько человек, а среди них и Кирюша, примостились на подоконниках.

Иннокентий коротко повторил, о чем говорил на предыдущей встрече, и перешел к теме жертвенности. Речь его текла без единой запинки:

- ... "Не имея ничего, он владеет всем". Не прося ничего, Новый человек получит весь мир к своим услугам. Его жизнь наполнится светом.

... Тот, кто понял о существовании необыкновенных возможностей, открывающихся перед нами, когда мы добровольно делаем руководящим для себя закон жертвы, тот обязательно почувствует потребность достичь этих возможностей. Как и всякая глубокая духовная истина, принцип жертвы применим к ежедневной жизни, и каждый, кто чувствует его красоту, должен без колебаний приниматься за осуществление этого вселенского закона.

... Самопожертвование здесь, в нашем сознании, в телесной оболочке, вызывает ответные вибрации в высших аспектах...

... Отдавая ближним, расширяя сознание, отдавая еще больше, движемся по пути жертвенности, звездности. И, что парадоксально, человеку энергетически выгодно идти звездным путем, путем Христа, самоотдачи...

Словно сама собой ввернулась в середину спича фраза про бесплатный сыр, который бывает только в мышеловке, что создало необходимую, на его взгляд, разрядку.

На этот раз аудитория была гораздо активнее.

- Я не знаю, чем бы мне пожертвовать, - встала худенькая девушка в синей майке с английским пожеланием "Good luck!", - стипендии едва хватает на еду.

- Это не страшно, - приняла на себя инициативу Аделаида. - Труд, энергия... Можно пожертвовать не только деньги. Видите, в каких условиях приходится работать? - Она выразительно махнула рукой в сторону обшарпанных стен с потеками от весенних дождей. - Может, среди вас есть люди, умеющие хорошо трудиться не только на духовном, но и на физическом плане? Подойдите сюда те, кто мог бы помочь с ремонтом.

К ней потянулись со всех концов зала.

- И вот еще!.. - продолжила она. - Если кто готов оказать движению за преобразование человечества посильную финансовую поддержку, можете опускать пожертвования сюда. - Ида извлекла из-под своего сиденья картонную коробку, поставила ее на верхнюю ступеньку перед сценой и, порывшись в кошельке, первая бросила - для почина - самую крупную из имеющихся в наличии купюр. Затем принялась деловито обсуждать с мужчинами необходимое для ремонта количество шпатлевки, мела, краски. Кто-то тем временем уже снимал с окон замызганные шторы, разбирая их для стирки и утюжки.

Коробка наполнялась деньгами. Все происходило как по мановению волшебной палочки. Иннокентий с благодарностью ощущал руководство свыше.

Назавтра же, в воскресенье, работа закипела вовсю. Иннокентий поначалу попытался было помочь ребятам сдвигать к окну сколоченные в ряды стулья. Но Ида быстренько выпроводила его в контору со словами: "Кесарю - кесарево…" И он просидел весь день в бухгалтерии, занимаясь финансовыми отчетами и листая новую порцию эзотерической литературы. Хорошо - у него в столе всегда хранился НЗ - печенье, консервированная фасоль в томате, кофе, сахар...

Эпопея с ремонтом продолжалась и вечерами. С помощью пневмораспылителя, привезенного со стройки, стены и потолок безупречно ровно были окрашены в салатный цвет. Лучше бы, конечно, потолок остался белым, но тут уж не до выбора колеров - дареному коню в зубы не смотрят. Собрание перенесли на воскресенье - в субботу убирали остатки мусора, мыли стекла, наводили лоск. Никто бы не признал в шторах бывшие серые тряпки - так ослепительно сияла их шелковая белизна.

Лысенький старичок, увидев заглянувшего в зал Иннокентия, подвел его к большой картине, прислоненной лицевой стороной к стене, и смущенно проговорил:

- Посмотрите, пожалуйста. Это мне подарили когда-то, дома не вписалась. Стояла в чулане. Может, пригодится? Ничего, что из чулана?

- Конечно, конечно, - ответила ему тут же возникшая рядом Аделаида. - Прекрасный пейзаж. И мы вам очень признательны.

Тут же багет рамки был покрыт свежим слоем бронзовой краски, оставшейся после работы с карнизами. Пейзаж сразу водрузили на крюк от выкинутой доски с повесткой дня собрания годичной давности.

В воскресенье на встрече, посвященной здоровому образу жизни и необходимости вегетарианства в эпоху Водолея, настроение у всех было приподнятым. Иннокентий рассказывал о программах света, заложенных солнцем в злаки, травы, зерна подсолнечника... О том, как забиваются они программами распада в организмах людей. Колбаса несет информацию: трава съедена, стойло тесное, печень больна, смерть ужасна... затем - сотни рук озабоченных проблемами людей - на комбинате, при транспортировке, в магазине.

- Но что же делать? - спросила наставника в конце собрания курносенькая блондинка в бежевом костюме, отличающаяся особой изысканностью - Мы сегодня приглашены в ресторан. Торжественный ужин по поводу защиты докторской диссертации начальником моего мужа. Знаю, там невозможно будет уклониться от еды, а даже в "оливье" - мясо. Неужели дома придется потом очищать желудок? - Лицо ее стало грустным.

"Придется", - хотел уже неумолимо сказать Иннокентий, но сам не понимая, как это получилось, произнес:

- Ничего страшного. Ешьте, что захочется. А в следующий раз подойдите ко мне. Я поработаю с вами и сниму все отрицательные программы.

- О, спасибо! - повеселела та.

Оставшись наедине с Идой, Иннокентий пожаловался ей, что болит голова - наверное, от невыветрившегося запаха краски.

- Вполне возможно. Но и другое: вам надо научиться быстро восстанавливать затраченную на занятии энергию. Это не сложно. Будете собирать ее со всех собравшихся здесь людей и пропускать через среднюю чакру.

- И еще... Я вот сам сказал, что очищу эту ресторанную блондинку, а как - не знаю. Научите?

- Сейчас покажу!..

Лева дал себе слово быть с Томочкой поспокойнее - все же не то, что опытная, замужняя женщина. И девочку надо было обхаживать. Лева в заводской столовой оказался рядом с нею в нужное время, заплатил за обед, непринужденно обсудил заводские дела, похвалил Томочкину прическу - каре из густых соломенных волос. И пригласил к себе поужинать. Томочка ушам своим не верила, и полетела к нему, как мотылек на пламя свечки.

Вечером часа два до активного интима они общались, смотрели телевизор, потягивая сухое вино. Девушка принесла пирожки, он приготовил бутерброды. Выйдя на кухню, чтобы освободить тарелку, Лева, словно невзначай подсунул ей вместе с "Лизой" полупорнографический журнал. Когда притянул ее к себе, почувствовал готовную податливость. Впрочем, другого и не ожидалось. Но в постели, кроме Томочки, он ощущал рядом с собой Дилайлу. И знал, что не подвластен себе. Утром на Томочку было немного жалко смотреть. Лева постарался быть поласковее - сам причесал ее, подогрел вчерашние пирожки, поджарил яичницу с колбасой. Напоследок дружески чмокнул ее в щечку. Томочка ушла озадаченная - сексуального опыта у нее было с гулькин нос. Может, так все и происходит по-настоящему, думала она. А если так каждый раз, то на сколько ее хватит? После этой ночи она чувствовала себя совершенно разбитой. И замуж за Леву уже выходить не очень хотелось.

Но и он к этому не стремился.

Директор вернулся из поездки в Израиль в прекрасном расположении духа, презентовал главбуху фирменную авторучки и коробку фигурного разноцветного мармелада. Наведавшись в актовый зал, он был приятно удивлен метаморфозой еще недавно навевавшего уныние, а ныне сияющего помещения.

- Прекрасно поработал, - похвалил он Иннокентия. - Такая неожиданная инициатива! Сметы на ремонт представьте мне. Картину могли бы, конечно, приобрести более соответствующую профилю фабрики. Ну и эта неплоха.

Иннокентий Сергеевич не ожидал такого поворота. Хотел было сказать, что ремонт не стоил ни копейки, но зазвонил телефон, и директор, давая понять, что разговор окончен, снял трубку и стал взахлеб рассказывать невидимому абоненту о прелестях жизни проклятых капиталистов.

Вечером Иннокентий спросил совета у Аделаиды. Она не колебалась ни секунды.

- Замечательно! Конечно, надо провести ремонт через сметы. Не забывайте, что я инженер. Оформите договор со мной, как с бригадиром, задним числом. Я знаю, сколько материалов ушло, введем на них коэффициент 1,5.

- А картина?

- Я приценюсь в комиссионке, сколько стоит нечто похожее. Потом подумаем вместе, как обналичить деньги.

В конце концов, даже с учетом поправок директора, на четверть скостившего псевдо-затраты, Иннокентий с Идой оказались владельцами очень немалой суммы. Да еще - коробка для пожертвований, доверху заполняемая после каждой встречи!

- И что мы будем делать с такой уймой денег? - спросил Иннокентий свою незаменимую помощницу.

- Считаю, - Ида пристально посмотрела на него, - вам пора бросить работу.

- Как так?! - опешил потомственный главбух. - Мне еще до пенсии...

- Пора забыть про службу и отдаться служению. И что вы теряете? Или души не чаете в своих гроссбухах?

Иннокентий вспомнил про наседающего со своим компьютером Игорька.

- Нет, но...

- Вот именно - нет! И не будет никакой обязаловки. А деньги - да их за вечер можно собрать в размере оклада. Кирюша подготовит книжку - получите гонорар. Ему, конечно, тоже перепадет. Теперь... думаю, в конце лета следует съездить за границу. К примеру, в Индию. Паломничество к истокам духовности. Веды, упанишады... Даже лучше сказать всем, что собираетесь в Гималаи, пешком.

- Пешком? - с трудом переваривая предложенное Аделаидой, переспросил Иннокентий. Представились поднебесные вершины, ущелья, камнепады, узкая тропа над обрывом, по которой медленно движутся яки, груженные тюками, и он, со сбитыми в кровь ногами. - Так надо?

- Ну, Иннокентий, вы, право, как ребенок! Сказать - не значит: сделать.

- Врать не люблю, - вздохнул он.

- И никто вас к вранью не призывает. Намекните, что собираетесь в нужном направлении. Если все же отправимся в Индию, над Гималаями полетите, увидите их сверху, соприкоснетесь, так сказать, ментально. И неправды будет самый минимум, и даже совсем никакой.

- Я подумаю, ладно?

- Думайте, - согласилась Ида. - Хотя, о чем же тут думать? Я давно хотела побывать в Агре. И вы столько сил вкладываете в развитие общества, что еще немного и вам будет необходим отдых, отвлечение - чтобы перейти на следующую ступень со свежими силами.

Перед сном Иннокентий снова услышал Голос:

- Завтра обретешь еще два камня силы. На рынке.

Была середина недели, и на рынок Иннокентий не собирался. Но теперь, конечно, пойдет, полетит. Прямо в обед.

В обед не получилось. Игорек по новой и старой программе подготовил ведомости на зарплату. Цифры разошлись. Люди ждали денег. Иннокентий Сергеевич вынужден был весь перерыв искать с молодым спецом ошибку. К счастью, нашли за час. Потом из налогового управления затребовали справки, и он, не поднимая головы, корпел над документами. С тоской Иннокентий поглядывал на стрелки наручных часов, движущиеся к шести - придется задержаться. Так и получилось. Вышел с фабрики после семи, сел в трамвай. Но тот, как назло, сломался за остановку до рынка. Иннокентий двинулся туда пешком, ускоряя шаг.

Если б еще знать, где искать эти камни силы. А вдруг опоздал? Он почти побежал к пустеющим торговым рядам. Приблизившись, пошел медленнее, глядя под ноги, по сторонам... Все не то. Уже подступали сумерки. Парень в комбинезоне, готовясь к ночлегу, накрывал брезентом кучу картошки. Ларьки были заперты.

- Точим-точим ножницы, - услышал Иннокентий призыв точильщика и постукивание молотка. Пошел на звуки.

Неподалеку от вращающегося с шуршаньем абразивного колеса примостился старичок с лотком-раскладушкой. Иннокентий подошел поближе, не очень веря в удачу.

Это был продавец украшений. Дешевенькие колечки, печатки, связки подвесок с зодиакальными знаками.

- У вас есть что-нибудь с камнями?

Старичок - невзрачный, плохо одетый, у таких всегда ногти с черной каймой - пожал плечами:

- Вам мужское? Вот!..

Иннокентий взял у него кольцо с гладким темным овалом, то ли в мельхиоре, то ли в серебре. Но Голос говорил о двух камнях. Словно услышав вопрос, старичок сказал:

- Только кольцо это в паре с подвеской продается. Сейчас найду. - Он перебрал связку, порылся в сумке и извлек оттуда такой же овал на цепочке. - Давайте-ка примерим. - Взял правую руку Иннокентия, перевернул кольцо, приглядываясь к изображению внутри: - Не простое кольцо. Важно, чтоб не наоборот было надето. - И вдел в него средний палец Иннокентия. - Прекрасно! Как по заказу.

"Так и есть", - подумал польщенный покупатель.

Старичок своими же руками надел ему на шею подвеску.

- И сколько с меня? - спросил Иннокентий, вдруг спохватившись, что денег может не хватить.

- Дорого не берем, - хохотнул старичок.

"Действительно", - согласился, рассчитываясь с ним, Иннокентий. - Благодарю.

- Не за что. Только... - продавец помедлил, оглянулся на точильщика, зашептал: - Эти вещицы не простые. Никому про них нельзя рассказывать, силу могут потерять.

- Ладно, - понимающе кивнул Иннокентий. Ему вдруг от чего-то сделалось душно, и словно голова закружилась. Но через минуту все прошло, и он подумал, что это следствие трансмутации его организма, перестройки того для принятия космических вибраций.

Дома, отчитавшись перед женой за задержку на работе, он поспешил уединиться в кабинете, чтобы рассмотреть приобретение. Что же там за знак внутри кольца? Оно не снималось. Пошел в ванную, намылил руку. Все равно не получалось - словно вросло оно. Хорошо, может, ответ в подвеске? И точно, на обороте камня, похожего на гагат, были знаки - пятиконечная звезда с нечетным лучом, обращенным вниз. В центре что-то вроде усложненного параграфа. Жаль, что нельзя показать их Иде и спросить у нее о значении. Но нельзя, значит - нельзя. Иннокентий вновь надел подвеску, как-то вторым планом отмечая, что длина цепочки равна той, на которой висел его православный крестик. И камень с этим крестом соприкасается. "Усиливает, верно", - вскользь подумал он.

Если бы сведущая в эзотерике Аделаида посмотрела на скрытые символы, она бы удивилась и посоветовала наставнику Нового человечества избавиться от вещей со знаками тьмы, сразу разглядев в завитушках переплетение трех шестерок. Но Ида увидела позже только странное кольцо.

После ужина Иннокентий хотел было полистать журналы, но почувствовал необычный зуд в правой руке и желание что-нибудь написать. Взял ручку, положил перед собой чистый листок бумаги, поставил на нем привычную закорючку подписи... И вдруг пальцы его стали сами собой выводить какие-то буквы. Иннокентий не сопротивлялся. Буквы складывались в слова "Все хорошо. Проверяем действие кольца силы". Почерк был чужим - крупным, с наклоном влево.

Иннокентий подождал - может, еще какая информация придет. Но зуд прекратился, и он снова взялся за журнал, хотя мысли все время крутились возле кольца, подвески, новых ощущений...

Спустя несколько дней, по настоянию Аделаиды, Иннокентий решил подготовить жену к своему уходу с фабрики. Она отнеслась к его словам как к неумной шутке.

- Ты отказываешься меня понимать, - сдерживая закипающее раздражение, говорил Иннокентий. - Я наконец-то нашел себя в новой деятельности, нужной всему миру!..

- Так уж и всему? И мне, и Ниночке?..

- Вы полностью зашорены, погружены в материальное. Только и слышно: цены, бутики, духи, кремы... да еще сплетни!

- Ах так? А тебя цены не интересуют? Ты питаешься духом святым? Перешел на энергетические бутерброды? - начала контратаку Раиса. - Что-то незаметно. И твое вегетарианское питание с орехами и курагой обходится не дешевле колбасы. На что ты собираешься жить? И вообще... до пенсии... Даже и слышать об этом не хочу! Доработаешь положенное - потом занимайся чем хочешь, хоть с утра до вечера. Об уходе с фабрики и не заикайся!

- В конце концов, я взрослый человек. Я могу распоряжаться своей жизнью? Дочь вырастили. Я же не прошу денег у тебя!

- Опомнись! Отказываешься от хорошей работы?! Ты же мечтал перейти в управление!

- Теперь не мечтаю. Я знал, что ты будешь против, но все же чуть-чуть надеялся, что ты постараешься понять меня. И не бойся, тебе на шею не сяду! - Метнувшись в кабинет, он вытащил из-за ряда книг в шкафу пачку сторублевок, потряс ими перед лицом покрасневшей, со слезами на глазах, жены. - Вот! Я тружусь! И мой труд оплачивается по заслугам!

- Кеша, милый, это же не стабильно! Сегодня есть, завтра нет.

- Сегодня человек живет, а завтра помрет. "Будет день - будет пища" сказано в Священном писании.

- Как можно? В наше время... каждый зубами за хорошую работу держится. Ты - в начальниках... Потом локти кусать будешь!

- Нет! Хватит! Считай, что я просто довожу до твоего сведения: завтра же подаю заявление об уходе!

Раиса чувствовала, что мир вокруг нее рушится. Оставалась последняя надежда, что не отпустят так быстро с фабрики главбуха, а там, глядишь, он и одумается.

Но получилось совсем не так.

Иннокентий Сергеевич положил заявление на стол секретарю директора, в папку с надписью "Почта", и стал ждать реакции. Через некоторое время директор вызвал к себе - но не его, а Игорька. Они не менее часа что-то обсуждали. И все это время Иннокентий Сергеевич места себе не находил. Игорек вернулся к своему компьютеру вроде бы немного растерянным, и, ни слова не говоря, углубился в работу. Потом позвонила секретарша и попросила зайти. Она протянула главбуху его заявление с визой директора: "Отделу кадров. В приказ".

Иннокентий Сергеевич испытал одновременно два острых, раздирающих его чувства: первое - он, наконец, свободен; второе - как же так? Его даже не пытались удержать. Можно даже сказать - выкинули. После стольких лет беспорочной службы. Он знал, что дело тут в этом дурацком компьютере. Он бы все равно никогда его не освоил. Горько, тошно. Но, может, к лучшему. Чем позже дали бы понять сами, что устарел он со своими гроссбухами. И тут же его словно окатило волной: кто устарел? Это он-то, водитель Нового человечества? Да пусть сгинут со своей жалкой фабрикой. Они еще услышат о нем!

- А как же теперь с залом? - спросил он вечером у Аделаиды. Они перезванивались почти каждый день. - Где собираться?

- Зал уже давно тесен. Вы же видите, все желающие не вмещаются. И в проходной сидят, и у сцены. Пока тепло, переберемся в парк. Я договорюсь с электриком, чтобы подключали микрофон к летней эстраде. Придется кое-что отстегивать директору. Но это нормальные издержки производства, - она усмехнулась, - накладные расходы. Таким образом, все очень хорошо, и я за вас рада.

У Нинель выдался свободный от работы в парикмахерской день. И она после обеда пришла к подруге - давно обещала покрасить ей брови и ресницы.

- Ты одна?

- Пока. Мой благоверный все-таки увольняется с фабрики. Все наперекосяк.

- Не переживай. Сейчас буду делать из тебя фотомодель. - Нинель достала склянку с урзолом - подруги принципиально не признавали новомодной "химии" - и порылась в сумке. - Все не слава богу, забыла захватить чашечку для краски.

- А обычная не подойдет?

- Нет. Надо что-то мелкое, лучше с ручкой. - Нинель оглядела кухню в поисках подходящей посудинки. - Можно бы ложечку использовать, но жалко. У тебя же все они в наборе. Испортится.

- Сейчас, - сказала Раиса и вышла в кабинет. Вернулась с черным камешком. - У Кеши вот лежит.

Нинель скептически оглядела камень, вздохнула:

- Ладно. Может быть. Садись.

Она смазала кремом кожу под глазами Раисы, приготовила жесткую кисточку, насыпала урзол в углубление камня, раскрошив туда же кусочек гидроперита, и положила "чашечку" на совсем слабенькое пламя газовой горелки. Потянулась к столу за пестрой фланелевой хваталкой. И хорошо, что отвернулась от плиты в этот момент - камень взорвался с необъяснимым грохотом, и от него повалил черный зловонный дым. Нинель отскочила к двери. Раиса, охнув, замерла. Придя в себя, они, мешая друг другу, кинулись открывать окно. Отдышавшись, принялись за уборку.

- Отчего бы это? - спросила Нинель.

- Если б знать!..

- Кеша, наверное, на нас рассердится.

- А я ничего ему не скажу. Коли такой умный, пусть попробует доказать, что брали мы его дурной камень. Краска вот пропала.

- Это ерунда. Потерпи до послезавтра. Уж в следующий раз не забуду чашечку.

Тюлевые шторы с хлопьями сажи пришлось сразу застирать. Отжатые через полотенце и еще влажные, они были вновь прищеплены к карнизу. Через час кухня имела прежний уютный вид, женщины отдыхали, попивая чай с малиной и бубликами. И только слабый неприятный запах напоминал о происшествии.

Иннокентий к вечеру все же хватился камня. Но Раиса на вопрос о нем спокойно и, может, чуть злорадно ответила:

- Не знаю, не видела. Где положил, там и возьми.

До сего дня у него не было повода сомневаться в правдивости жены.

Аделаида, кстати, потом пояснила, что исчезновение камня - дело обычное. У всех так случается. Был - и нет. Значит, нужда в нем пропала. Иннокентий согласился с ней, автоматически погладив кольцо на пальце.

Без чинтомани его маленький алтарь словно потерял свою значимость. На тумбочку рядом с подсвечником легли новые книжки. А еще спустя два дня Раиса, подметая пол в кабинете, все к чему-то принюхивалась. Потом, определив источник тухлого запаха, подошла к тумбочке, повертела в руках пасхальное яичко и со словами: "Прости, Господи" выкинула его в мусорное ведро, о чем, правда, сразу по приходу мужа, ему доложила. Она ждала раздраженных попреков, каковые частенько приходилось ей выслушивать в последние недели. Но Кеша только отозвался: "Угу". Мысли его были заняты подготовкой путешествия в Индию. А потом, не глядя, протянул руку за "Розой Мира", лежащей на тумбочке. При этом уронил на пол подсвечник. Поднял его, подумал, снял скособочившуюся свечу, отправил ее с ладаном в ящик. Подсвечник-пепельница заняла свое место на журнальном столике в гостиной. Открытка с "Троицей" превратилась в книжную закладку. Теперь, вместо полудетского образа светозарного Бога, за словами о Создателе ему виделся конгломерат из космических законов, сил природы, существ высшего разума и служителей кармы.

Лева, как говорится, получил широкую известность в узких кругах. Он ловил себя на том, что стал оценивать встречных женщин, прежде всего, на предмет сексуальности. Наверное, и в облике его появилось нечто новое. Во всяком случае, раньше не было такого, чтобы посторонние женщины сами подходили к нему и завязывали знакомство. Теперь же случалось. И он выбирал. И снисходил, приглашая к себе на ночь. Кое-кто из краткосрочных партнерш пытался добиться еще одного свидания, но Лева держал в голове, что миссией его является оплодотворение как можно большего числа представительниц прекрасного пола. Поэтому сразу исключал применение любых противозачаточных средств и не считал нужным тратить время и силы на одну и ту же даму более одного раза. Почти всегда он ощущал рядом с собой присутствие Дилайлы, что добавляло пикантности каждой такой встрече.

Проходило лето. Одна рассказывала другой об яростных и странных ночах с неким Левой. Нездоровое любопытство передавалось по цепочке. Жаждущие новизны женщины подкарауливали его возле дома.

Но временами на него стало нападать чувство полного изнеможения и безразличия ко всему. И он холодно, а порой и грубо, посылал подальше непрошеных претенденток на интимное общение. В течение одной и той же недели Полина и Томочка сообщили ему о своей беременности. Полина - удовлетворенно, с оттенком благодарности. Томочка - не зная, что с этим делать. Ждала, что он предложит деньги и отошлет к врачу. Но нет - Лева одобрительно кивнул, сказал, что все хорошо, беспокоиться не о чем. Пусть, мол, ребенок себе развивается. Он ее не оставит, всегда поможет. После рождения и будут думать, как быть дальше. А пока - вот Томочке немного денег и колечко, хоть не обручальное, но тоже золотое, с фианитовыми блестками. Томочка и успокоилась. Лева же подумал: хорошо, что засветилась на заводе она одна. А-то, что бы он стал делать с появлением на родном предприятии одновременно нескольких своих потомков. А так - мало ли в скольких организмах городских дам развиваются будущие люди новой расы с Левиными улучшенными генами.

Жаль только, что силы будто покидали его.

Давно ли ум Иннокентия был занят лишь сиюминутными проблемами? Теперь же он мог пускаться и в пространные рассуждения о тупом безмыслии людей-животных и творческом безмыслии Новых людей, когда разум их, соприкасаясь с высокими планами, впитывает мудрость вселенной.

Речи Иннокентия на собраниях были неизменно вдохновенными. Как-то Аделаида спросила его, провожая из парка домой:

- Не устаете? Не болит голова вечерами?

- Нет. Даже бодрее себя чувствую после этих встреч.

- Понимаю, - сказала она. - Я просто уточняю. Обычно вижу, как от людей стекается к вам энергия, проходит вниз до манипура-чакры, а вот потом... Помните, я говорила о разрыве поля в районе живота? Так вот в этот разрыв и уходит поток от вас.

- Но мне ведь не хуже?

- Не хуже, - осторожно согласилась Ида и замолчала.

Иннокентий приобрел опыт работы с аудиторией. В конце собраний люди собирались вокруг него со своими вопросами и просьбами. Он научился выпутываться из каверзных ситуаций. Если не мог ответить тотчас же, изобрел такой метод:

- А вы подумайте сами и попробуйте обратить этот вопрос к себе. Надо учиться мыслить. Я не всегда могу оказаться рядом.

Или же:

- Давайте дадим возможность высказаться желающим. Что думают по этому поводу другие. Например, вы... А вы?

В таких случаях его частенько выручал пожилой татарин, совершивший хадж, любивший поговорить о Мекке и Каабе, и к месту или не очень цитирующий Коран, с зеленым томиком которого он никогда не расставался:

- "Аллах сводит с пути, кого пожелает, и ведет, кого желает", "И открыл им Господь: "Мы непременно погубим неправедных и поселим вас на земле после них""...

Особенно тешили самолюбие Иннокентия строки из 59-й суры: "И что даровал вам посланник (разумеется, Аллаха), то берите, а что он вам запретил, от того удержитесь". Это изречение так и напрашивалось быть записанным в памятку каждого примкнувшего к "Новым людям".

В крайнем случае, Иннокентий призывал на помощь Голос и говорил, уже особо не заботясь о смысле. Как правило, ответ, хоть и исходящий из уст Иннокентия, но не зависящий от его мыслей, удовлетворял вопрошавшего.

К примеру, молодящаяся дама со свежей химической завивкой обращается к нему:

- После собраний я устаю. Прямо на ходу засыпаю... Так и должно быть?

- Я тоже... - поддерживает ее соседка.

Иннокентий обводит пристальным взглядом свою паству:

- Кто может ответить?

- Ну... - взмахом руки привлекает к себе внимание лысоватый гражданин, перешедший из общества Рерихов. - В "Агни-йоге" написано, что случаются необъяснимые, на первый взгляд, упадки сил, когда тонкие энергии устремляются к кому-то на помощь, а сам человек даже не знает, где и кому помогает в этот момент.

- Так! - покровительственно кивает ему Иннокентий. - Это тоже верно. - И чувствует, как начинает говорить через него Голос: - Но здесь другое. В вас, простите, конечно, полно грязных энергий. Но, чтобы заменить их на чистые, необходимые для развития Нового человека, надо сначала избавиться от этих грязных, освободить место для высших потоков. Что и происходит. Я очищаю вас, удаляю мусорные энергии и пропускаю их через себя, вроде ассенизатора. А ваш организм становится готовым к приему энергий космоса. Вам понятно?

- Да, теперь понятно. Спасибо. А вы не боитесь заболеть?

- Каждому дается по возможности. Раз стою я на этом месте, значит, силы мои соразмерены с порученным мне служением.

Вперед протискивается молодой парень в несвежей ковбойке:

- Хочу посоветоваться, что делать с женой. Меня не понимает, духовные книги читать отказывается. Если б не ребенок, развелся бы. Есть надежда перевоспитать ее?

- Вам виднее. - Иннокентий вспомнил собственную супругу. - Эта проблема волнует многих. И надо, конечно, пытаться развивать ближних. Но имейте в виду следующее: одноклеточных существ мириады: Но чем сложнее структура живой сущности, тем меньше особей. Тут можно провести корреляцию со структурой таблицы Менделеева - кстати, полученной ученым от Высшего Разума - с порядковым номером элемента в ней. Идея понятна? - Слушатели дружно закивали. - Всегда есть люди, более высоко продвинутые в духовном плане и те, кому этого не дано в текущем воплощении, кто попросту не созрел. И ничего тут не поделаешь.

- Никак не могу избавиться от аллергии, - со скрытой надеждой на помощь говорит девушка в кокетливой кружевной кофточке и тычет пальчиком в шелушащуюся розовую щечку.

- Диатез, аллергия, - весомо внушает ей Иннокентий, - это реакция защитных средств организма на уровне эфирного тела. Что нужно делать?

- Правильно питаться... Очищать организм... Избавиться от стрессов... - хором откликаются единомышленники.

- А я слышал про камень-чинтомани, - отодвигает девушку в сторону представительный мужчина в очках. - Я физик. Вы не могли бы дать его нам на время для обследований? Взвесить в разных позициях, исключить субъективное восприятие, связанное с давлением на ладонь в зависимости от формы опорной части. Сделать химанализ. Вы могли бы присутствовать при экспериментах

- Сожалею, - извиняясь, улыбается ему Иннокентий. - Появление и исчезновение чинтомани не в нашей власти. Его уже нет у меня. Сейчас он находится у того, кому его поддержка более нужна.

Тем временем коробка с дензнаками исправно пополнялась. При разборе ее обнаруживались даже заграничные купюры. Доллары собирались отдельно, некоторые из остальных пополняли нумизматическую коллекцию Иннокентия.

Аделаида занималась оформлением виз и приобретением путевок в Индию. Рассудив здраво, она решила не увольняться из родного конструкторского бюро. Обстановка этому благоприятствовала - договоров не было, проектировщики сидели на голодном пайке, руководство КБ с радостью предоставляло каждому желающему долгосрочные отпуска без сохранения содержания, чем она и воспользовалась.

Собирались лететь втроем. Ида все время слегка упрекала Иннокентия в том, что он мало работает с Кирюшей. Поэт регулярно посещал собрания, но наедине с руководителем почти не встречался. А Ида уже нашла потенциального издателя, и пора было всерьез заняться подготовкой книги. "Иннокентий" - так виделась ей обложка, где имя автора и название произведения сливались воедино.

Урекс проводил ежевечернюю ползучку с разбором ошибок подчиненных, потом делился опытом.

Младшие искусители задавали вопросы.

- То, что мы лопуха-главбуха используем вместо генератора энергии, собирая ее со всего стада, это понятно. А не вредно ли для нас, что, вроде бы, к добру он призывает со своим вегетарианством?

- Вот именно, "вроде бы", дурненький ты мой. Не к войне же призывать во всеуслышанное, тут же сборище разгонят. И что? Мы лишимся дармового питания, начальство поставит в угол на горох. Запомни: трескучие фразы должны звучать в рамках закона хорошести, а уж остальное приложится. - Урекс подумал, что на него сейчас по делу главбуха работает десяток искусителей. Еще немного, и заниматься непосредственно человечками можно будет только для личного удовольствия, а в основном - руководить. Скоро свалит всю рутинную работу на дураков, у которых голова работает хуже. Он прикинул, что во время предстоящего "Армагеддона" чем дальше от передовой, тем спокойнее будет, и продолжил: - Они кучкуются возле главбуха, значит, не в другом месте, значит, под нашим колпаком. И всех их спаивает - отметьте двойственный смысл этого слова - цель-надежда: спастись при Конце света. Ха-ха! Нашли соломинку!..

- А нам он, то есть Конец света, не грозит? - опасливо спросил Эрец.

- Я, как старший, велю вам напрочь выкинуть последний вопрос из голов. Зарубите себе на носу: все эти разговоры подкинуты нами же для смущения и смятения. - Он подумал, уставясь в пол, и добавил: - А если что, помните, что начальство вас в беде не оставит. Ну, конечно, не всех, а тех, кто заслужил такую заботу. А наш девиз…:

- "Приноси пищу, или сам станешь ею!" - хором откликнулись младшие искусители.

Самолет летел над горным плато. Кирюша сидел у иллюминатора. Ида - в середине. Иннокентий - возле прохода. Стюард подкатил тележку, чтобы забрать подносы с использованной посудой. Иннокентий кинул осуждающий взгляд на поэта, отрешенно дожевывающего, вдобавок к своему обеду, куриный окорочок, подложенный ему соседкой. Вот чудак - вращается в сфере ближайшего влияния главы духовного движения, с пониманием дела описывает путь "просветленного", а стоит при этом вроде бы вне их общества, не желая считаться "Новым человеком".

Если бы спросили каждого из троих об отношении к вечности, Иннокентий сказал бы, по крайней мере, сам себе, что билет в бессмертие лежит у него в кармане. Ида ответила бы, что очень хочется верить, но от сомнений уйти не может. А Кирюша пожал бы плечами и уткнулся снова в тетрадку со стихами. Вот и сейчас что-то строчит.

Ида краем глаза прочитала его каракули:

Мудра утрата.

Утро вдруг стирает

Вчерашнее смятенье бытия.

И раны рваные уже не так тиранят,

Соскальзывая в пропасть забытья.

Он подумал и забормотал:

- Не годится, слишком салонно. - Потом решительно зачеркнул три последние строки, кроме слова "тиранят" и, думая о форме стихов, посмотрел в окно. За стеклом высились кручи облаков. Они казались очень плотными. Хотелось потрогать их бело-пепельные бока. Но самолет врезался в толщу, и видимое снаружи в завершенной форме предстало изнутри аморфным туманом. Потом снова - синь над головой и убегающие вдаль холмы, сугробы и клубы. А в прорехах, внизу, другие кручи - каменные громады, с настоящим снегом и сползающими языками ледников. Оттуда призрачно манила к себе загадочная Шамбала. Он чувствовал беспомощность хоть отчасти выразить в словах грандиозную панораму и переполнявшее его преклонение перед гармонией и хаосом вселенной. Перевернул страницу, стал лихорадочно писать:

Дух мой витает бездомным скитальцем,

Ищет в пространстве незнамо чего...

- Кирюша, окликнула его Ида, - пледы предлагают. Тебе взять?

Он качнул головой, но сказал при этом: "Да". Посмотрел на стюардессу, и Ида заметила слезы в его глазах. Странный человек - когда ему сказали, что берут с собой в Индию, даже не обрадовался, а теперь вот почти плачет над своими стихами. Непредсказуемы движенья в душе поэта.

В Индию они попали очень удачно, к концу муссона.

Едва устроились в отеле - на каждого отдельный номер, просторный и комфортабельный, как гид созвал их, чтобы показать праздник.

- Пообедаем позже, жаль будет упустить такое...

И выпив по стакану апельсинового сока, на ходу очищая бананы, они устремились за процессией в честь слоноголового Ганеши. На богато украшенных носилках в форме колесницы, была воздвигнута фигура бога в нарядном убранстве, за нею двигались поющие и танцующие люди. В веселой толпе, боясь потерять из виду спутников, Иннокентий двигался к реке, потом смотрел, как в быстро сгущающихся сумерках сбрасывали в воду глиняного идола, слушал восторженные крики. "Примитив, атавизм, - думал он с оттенком самодовольного сожаления по поводу огромной массы людей, все еще барахтающихся во тьме заблуждений. - Инфантильные существа, не знающие духовного пути. Однако надо иметь представление и об этом пласте жизни".

С утра автобусы увозили группу туристов к памятникам и мавзолеям. Невозможно было упомнить все множество культов, обычаев, исторических и мифических дат. Среди изложения событий "Махабхараты", связанных с мелькнувшим за окном храмом, гид закричал шоферу: "Стоп!" и ткнул пальцем в сторону тротуара.

- Обратите внимание, это не нудист, это член секты дигамбара-джайнов, в которой три тысячелетия одеваются только "пространством".

И все удивленно воззрились на абсолютно голого и очень худого человека, непринужденно шагающего мимо продавца ослепительно-ярких литографий с изображениями богов и героев, развешанных под резным балкончиком.

Гид отпустил всех на час - попастись. Кто не мог оторваться от красочных картинок, кто направился к лавке с хрупкими стеклянными браслетами. Ида увлекла Иннокентия к магазинчику тканей. Собственно, это были не просто ткани, а шестиметровые полотна, которые, в виде сари, превращались в изысканные одеяния.

- Вы выберете что-нибудь для жены?

- Для жены? - переспросил Иннокентий. Раиса почти не разговаривала с ним последнее время - несколько холодных фраз в день по поводу еды или домашних дел. Даже телефонные звонки, касающиеся мужа, она фиксировала на бумажках, оставленных возле аппарата, не говоря ни слова. Укладывать чемодан пришлось самому. Уезжал в аэропорт - Раисы вообще не было дома. Какие после этого подарки? - Нет, только для дочери.

Аделаида с сожалением отложила переливчатую парчовую ткань из Варнаваси, сказочно красивую, - слишком дорого, и выбрала сари из Мадраса - зеленое с серебряной нитью. А Иннокентий остановился на бенгальском шелке с мелким набивным рисунком.

Кирюши и на этот раз с ними не было. Он уходил после завтрака и неизвестно где бродил в одиночестве, находя дорогу к отелю, вероятно, как собака - домой, или птица - к родному гнезду. Но вечерами он исправно приходил к Иннокентию. Они уединялись на балконе, увитом цветущей зеленью. Летописец выслушивал все, что имел сказать Иннокентий - ценные мысли, описание видений, посетивших его накануне. Потом отправлялся к себе для обработки текстов. Стопка готовых листов росла.

Иннокентий рассказывал:

- Ночью я побывал в каком-то месте - там было темно, но все видно, хоть звезд не помню. Я шел по дороге, и мне навстречу попадались люди, как у нас, и еще какие-то мохнатые существа, похожие на обезьян или небольших медведей, но с осанкой людей. Их лиц я не рассмотрел. И поднялся в воздух, и пролетел с квартал, приземлился возле мужчины. Он посмотрел на меня, ничуть не удивясь. Я спросил: "А вы тоже можете летать?". Он ответил: "Да. Но это требует больше сил, чем ходьба". Дальше не помню. Допиши что-нибудь сам. На рассвете я поднялся по нужде, напиши: "разбуженный достигшими меня вибрациями восходящего солнца", и, снова задремав, увидел себя в сверкающей сфере, а на нее опускался изумрудный купол... Мы отмечали, что это очистительный цвет Шестой расы?..

- Да, дважды, - откликнулся Кирюша и забормотал: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда..."

- Что ты сказал про сор? - насторожился Иннокентий.

- Это я в отношении себя, - пояснил Кирюша, смахивая с тетрадки опаленного лампой мотылька. - К тому же это классика, Ахматова.

- А-а-а, - глубокомысленно протянул предводитель грядущего человечества и продолжил изложение видения.

День спустя они также сидели на балконе. Ида стояла рядом у перил, глядя на уже погружающиеся в сумерки улицы старого города и вспыхивающие огнями новостройки.

Иннокентий говорил:

- Я видел белый зал, зеркала, посередине на троне очень толстую женщину, тоже в белом. Перед ней на маленьком столике большой кристалл в форме пирамиды.

Ида насторожилась:

- И что она делала?

- Ничего. Просто сидела, что-то говорила. Не помню - что.

- А мужчины в зале были?

- Кажется, нет. Хотя... Нет, только женщины и мальчики.

- По-моему, вы попали в древнюю Атлантиду. Храм Авроры. Мистерии, пришедшие через орден "Совет девяти". Может, вспомните, что там происходило?

- Одна из женщин взмахнула рукой, и то ли из ладони, то ли из рукава в чашу полилась розовая жидкость. И тут я как раз подумал, что похоже на сценку из сказки о Царевне-лягушке. Помните, как она в гостях у старого царя руками махала?

- Да-да. А дальше?

- Больше ничего. Какая-то ерунда. Обычный сон. Война что ли... Мешанина из американской фантастики. Лучи, взрывы. Аппараты вроде дирижаблей или летающих тарелок, сталкиваются, ломаются.

- Меркабы Атлантиды, - пояснила Аделаида. - Может, попробуете нарисовать? Жаль, что это видела не я. Если припомните что-нибудь, обязательно запишите.

В детстве Иннокентий посещал, правда, без особого успеха, изокружок. Рисовать немного умел. Поэтому он, со знанием дела, купил кисточку, краски и, отказавшись от поднадоевших экскурсий, принялся воссоздавать картинки снов-видений. Ими можно было бы проиллюстрировать уже ожидаемую издательством книгу. Рисуя дирижабль-меркабу, он ощутил знакомый зуд в ладони правой руки, расслабил ее, позволяя пальцам делать то, что хотят Высшие силы. Карандаш стал выводить какие-то символы. Под одним - вроде знака Весов, но со стрелками вниз вместо чаш - написалась фраза: "Это твой знак". Иннокентий, не отдавая себе отчета: почему, перевернул лист альбома. Рука нарисовала большие глаза, обозначила нос, узкие губы, волну волос, стройную фигуру без признаков пола, заключила изображение в сферу, отложила карандаш, набрала кисточкой зеленую краску. Иннокентий ощущал себя странно - более зрителем, нежели творцом. Вот каков он, "Новый человек"! Не заметил, как пролетело время.

После ужина к нему зашла Аделаида, Увидела изрисованную бумагу - поощрительно заулыбалась. Вдруг взгляд ее упал на лист с символами.

- А это что? И почерк вроде не ваш...

- Это? - Иннокентий разгладил подвернувшийся уголок. - Это информация для меня, от Высшего разума.

Ида нахмурилась, разглядывая символы.

- Автописьмо? Вы ничего про него не говорили. И все хочу спросить вас об этом кольце. Откуда оно? Обычно вы все рассказываете, а тут...

- Значит, не надо было, - категорично ответил Иннокентий.

- Как хотите, но мне это не нравится. А человек в зеленой сфере?.. Тоже нарисован через вас?

- Да. Помогают.

Ида покачала головой и ушла в свою комнату. Теперь она уверилась, что процесс вышел из-под контроля, а, скорее всего, контролировался не ею. Она была лишь орудием в чьей-то игре. Ясно вспомнилось, как она разговаривала с Иннокентием об именах в начале знакомства. Она прочитала тогда вслух не все, что касалось его фамилии - Прохоров. Кроме значения "вести" для имени Прохор приводился еще один смысл: "плясать впереди". В голову пришла поговорка: "Плясать под чью-то дудку". Получается, что вроде бы и ведет он людей, а сам пляшет. Под чью дудку? Она давно с опаской поглядывала на кольцо, а теперь еще эта картинка с "Новым человеком". На первый взгляд, ничего страшного. Но выражение лица!.. Ида поежилась. И его знак со стрелками вниз. Особенно неприятно поразил ее символ, заключенный в квадрат. Рядовой инженер сказал бы, что похож он на значок заземленной антенны. Но искушенной Аделаиде виделся за ним человечек, падающий вниз головой. Да и над другими стоило задуматься. Решение созрело быстро: пора сходить с дистанции. Пока она будет держаться от Иннокентия подальше, а дома первым делом отправится в собор - очищаться и молиться.

Иннокентий, конечно же, заметил отстраненность Аделаиды. Оставшиеся вечера она проводила или с Кирюшей, если Иннокентия не было рядом с ним, или в компании кого-нибудь из их тургруппы. Он сделал единственный напрашивающийся вывод: Ида попросту завидует его новым умениям. Но куда ей!.. Ведь он - избран, а она? Хорошее, но рядовое орудие, способствующее великому делу. Он - единственный, а помощников в толпах, окружающих его, найти можно будет сколько угодно. Каждый сочтет за высшую честь! Ида выдала себя - призналась, что мечтала сама увидеть храм Алоры. И в этом все дело. Не доросла еще до истинного служения, не может освободиться от мелочных притязаний и примитивной зависти. Тем хуже для нее - сама себе закрыла путь в грядущее.

Дом встретил Иннокентия безрадостно - замкнувшаяся в себе Раиса, пыльный кабинет... Она демонстративно не протирала там пол и не меняла постельное белье. Мол, раз не работает теперь, пусть ухаживает за собой сам. Или нанимает прислугу, коли разбогател.

Иннокентий навел кое-какой порядок, сходил на рынок, наварил побольше - впрок - щей и каши, чтобы не возиться с едой каждый день, и, проведя вечер за просмотром накопившихся газет, с утра принялся за самостоятельную организационную деятельность - на помощь Иды он уже не рассчитывал. Но все складывалось удачно. Текст, подготовленный Кирюшей и снабженный авторскими иллюстрациями, казался вполне приемлемым. В издательстве его уже набирали на компьютере. Поэту, вдобавок к стоимости путевки, он передал некоторую сумму, подсказанную Голосом. Кирюша равнодушно принял конверт, даже не поинтересовавшись заработанным, а вместо слов благодарности пробормотал: "Угу!". Теперь делить гонорар с кем-либо не было нужды.

По цепочкам во все концы города разбежалась информация о возвращении наставника и времени собрания в парке.

Уже не надо было, как это делала поначалу Аделаида, представлять его слушателям. Громкие аплодисменты при появлении "гуру" на сцене являлись признанием его заслуг, его миссии. Иннокентий, испытывая радующий его прилив вдохновения, говорил снова о грядущем человечестве, рассказывал о посетивших его видениях, ввел и нечто новое - с этого времени он (по указанию Голоса) рекомендовал, вознося молитвы Всевышнему, вслед за Богом упоминать и его, Иннокентия. Так, мол, концентрация усилится, и направленность обращений будет более точной. А если в сложных жизненных ситуациях понадобится помощь, пусть тоже мысленно просят ее через Иннокентия. Он готов поделиться со страждущими своей силой. И только отступникам он, к сожалению, ничем не сможет помочь. Он вещал и видел перед собой множество глаз, взирающих на него с надеждой, преклонением, обожанием...

К концу собрания с затянутого тучами неба упали редкие капли. Наступала осень, следовало подумать о крыше над головой. Иннокентий спросил, не знает ли кто из присутствующих о подходящем помещении. Поднялся человек с внешностью типичного клерка:

- Я могу договориться с клубом мясокомбината. Но согласитесь ли? Все же - мясо!..

Иннокентий прислушался к Голосу и ответил:

- Ничего страшного. Собираясь там, мы принесем только пользу, очищая своими энергиями грязное место.

Люди не спешили расходиться, как и раньше обступили его.

- Я хотела спросить... Все лето у меня неприятности - и дома, и на работе. Одно за другим. Раньше так не было. Почему? - обратился к наставнику замотанный жизнью человек с серым лицом.

- Так это же прекрасно. Вы вступили на Путь. Идет ускоренная отработка кармы, закрытие всех ваших прошлых ошибок. И болезни могут быть от этого. Помните, мы говорили, что наш Путь не для слабых духом. Процесс открытия чакр тоже сопровождается ухудшением самочувствия.

Гладко причесанная женщина в строгом костюме, учительница литературы, просила подробнее рассказать о поездке в Индию и показать символы, передаваемые ему из космоса - правильно ли она поняла, что в них содержится ключ к трансформации организма?

- Все, что дозволено мне рассказать вам, я описал в книге, которая выйдет очень скоро. А символы... Конечно, в них ключи. Более того, я попрошу Высший разум и, если получу разрешение, смогу продемонстрировать, как приходит информация ко мне. ("Разрешаю!", - услышал он Голос тут же). Я могу фиксировать на бумаге космические знаки с закрытыми глазами.

- О! Как здорово! - загалдели вокруг.

Тут же родился замысел эксперимента-демонстрации. Активисты подготовят раму с несколькими склеенными в одно большое полотно листами ватмана. Принесут для эффективности и упрощения процесса аэрограф, и Иннокентий с завязанными глазами будет рисовать знаки. Вернее, они будут даваться слушателям через руководителя на физическом плане.

- А не могли бы вы предсказать, кто будет мэром города после ближайших перевыборов? - поинтересовался человек, озабоченный возможной потерей насиженного местечка.

- Давать прогнозы по вопросам политики, как и чьей-либо линии жизни, не входит в задачу подготовки Новых людей. Назвать фамилию будущего мэра, конечно, смогу. Но сделаю это не сейчас. К следующей встрече. А теперь - до свидания.

Просторный зал мясокомбината с трудом вмещал всех желающих. Белое полотно за спиной Иннокентия обещало чудеса. На столике перед ним стоял предварительно опробованный аэрограф с синей краской. Иннокентий начал с описания катаклизмов, предстоящих Земле, и фраз о спасении избранных, которые, доверившись ему, пойдут путем трансформации духа и организма.

Потом учительница, выбранная им в ассистенты, завязала ему глаза, вложила в правую руку баллончик, сориентировав его отверстие на край экрана, и зал замер. Иннокентий был спокоен и уверен в себе. Он ощутил в ладони знакомый зуд, нажал рычажок, и лучик краски заплясал по ватману. Один символ, чуть в стороне - еще один, а теперь что-то другое, побольше, какие-то дуги. Иннокентию и самому было интересно посмотреть, что получается, но, пока рука рисовала, прерывать ее движение было нельзя.

Кто-то в первых рядах ахнул, послышался удивленный ропот, возглас: "Вот это да!", потом чей-то смех.

- Хватит, хватит, - зашептала ему учительница. - Посмотрите, что вы нарисовали, - и отобрала у него аэрограф.

Узел повязки никак не развязывался, а в зале уже смеялись вовсю. Иннокентий кое-как сдернул полоску черной ткани и, не веря своим глазам, уставился на рисунок.

Перед ним, перед всем залом, синело профессионально исполненное изображение огромно кукиша, дули, фиги, комбинации из трех пальцев, смахивающей на фаллический символ.

Иннокентий почувствовал, как тошнота подступает к горлу. Закружилась голова. Потемнело в глазах. И посеревший, без сил опускаясь на стул, подставленный сердобольной учительницей, он сквозь звон в ушах еще слышал, как засуетились вокруг люди. Кто-то кинулся в медпункт, к счастью, работавшего в эту субботу комбината, кто-то из активистов, знающих его домашний телефон, побежал звонить жене.

Пришел в себя Иннокентий на больничной койке. Вспомнил происшедшее. Не хотелось ни думать ни о чем, ни анализировать случившееся. Еще болела голова. Мучила жажда. Он увидел медсестру, стоявшую спиной к кровати. Хотел попросить воды - губы не слушались. Хотел поднять руку - она не подчинялась. Неужели паралич? Как же жить теперь? Доселе не испытанная тоска нахлынула на него.

Старушка-нянечка влила в рот Иннокентия несколько ложек бульона, отерла полотенцем подбородок. Не раскрывая глаз, он выслушал указания врача медсестре. Иголка впилась в руку.

Наступила ночь. Он лежал с головой, тупо ноющей, но свободной от всяких мыслей.

- Ну и как? - услышал он вдруг тот же Голос.

- Кто вы? - спросил Иннокентий, уже догадываясь обо всем.

- Привет из преисподней!

- Не хочу, не хочу, - едва шевеля языком, зашептал Иннокентий.

- А остаться инвалидом до смерти, лет эдак на десять, хочешь? Можем устроить. Жена уйдет, будешь гнить заживо никому не нужный.

- Ничего не хочу. Только бы уснуть.

- Ну-ну, - проговорил Голос не без злорадства, и замолк.

Подступила дремота. А за нею начались кошмары. Такого смертного ужаса он не ощущал никогда.

- Ну и как? - снова спросил Голос. - Поспал? Можем повторить сеанс.

- Нет-нет!.. Что вы от меня хотите?

- Послушания. Осознанного.

- Зачем?

- Так тебе сразу и раскрой все карты. Да ты не бойся. Я хороший, когда меня слушаются. Кстати, хочешь посмотреть, как я выгляжу на самом деле?

Иннокентий с глухой тоской вспомнил ангелоподобного старца. Кто покажется теперь - рогатый черт? Хвостатый бес?

- Не знаю. Не хочу ничего.

- А придется. Пора познакомиться, как следует. Начальство надо знать в лицо.

И Иннокентий увидел перед собой мужчину. Почти обычного, если не считать пронизывающего до костей холодного взгляда, каких-то бурых вихров над висками и кривящихся губ, которым не ведома была улыбка, привыкшим складываться лишь в презрительную усмешку или гнусную ухмылку.

- Ну ладно, - сказал тот, - мне некогда с тобой возиться. Или ты сейчас же соглашаешься и завтра бодренький будешь дома, а потом отправишься с проповедями в столицу, благо опыта поднабрался, и начнешь там с нуля - под новым именем и с неукоснительным послушанием. Будешь при этом в деньгах как сыр в масле кататься. Или я ухожу, а ты сгинешь парализованный в приюте, потому что и дочь от тебя отвернется. Запомни накрепко, что кроме нас ты никому не нужен. Кстати, если поступишь как умный человек, гарантирую тебе и после смерти процветание возле меня.

Иннокентий зажмурился, поморгал. Ничего не менялось.

- Что я должен сделать? - спросил он, чувствуя, как сердце превращается в ледяной камень.

- Чепуховинку. Стяни с шеи этот дурацкий крестик. Символически. Все равно от него тебе проку не было. Как снимешь, сразу займемся твоим здоровьем.

- Но у меня рука не двигается.

- Идиот, а левая зачем?..

Иннокентий пошевелил левой рукой, поднес ее к голове - получалось. Кое-как высвободил голову из цепочки с крестиком, опустил его на пол, почувствовал от усилий страшное изнеможение и закрыл глаза, отдаваясь под власть Тьмы.

- Я не понял, а что мы получили теперь, потеряв это стадо? - теребил Эрец старшего искусителя.

- Дурачье. Элементарный ход козлом, - снисходительно ответил Урекс, сделал затяжку и выпустил в лицо недоумку-ученику смрадное облако дыма. - Эстетическое удовольствие для всей нашей клики от финального спектакля, плюс пару сотен разочарованных душ - вкупе с микробами безверия, разнесенными по всем весям. Теперь главбух сознательно наш, со всеми потрохами. Он отвязался от жены, вкусил прелестный яд власти и поднаторел в вождизме. Нам бы еще десятка полтора таких же людишек...

Последние листья облетели с деревьев. Нюся встретив соседа у дверей, спросила, отчего это он в последнее время ходит как в воду опущенный. Летом-то будто кипел изнутри. Погода, может, действует? Снова стала зазывать в свой клуб, рассказывая чудеса о купании в проруби. Посоветовала попить настойку золотого корня. Леве ничего не хотелось. Наполовину живым он чувствовал себя только при редких появлениях Дилайлы в ночи. Но потом было еще хуже.

Последние события спрессовались в два дня.

Лева безразлично перебирал книжки на раскладушке уличного торговца. Название "Призрачные существа" привлекло его внимание. Лева стал перелистывать страницы. Сердце сжалось от тягостных мыслей, которые уже прорастали исподволь. Он читал: "суккубы, или по Каббале - лилимы, - нечистые, темные сладострастные духи женского пола, обольщающие мужчин и смущающие их сон, отнимают все силы, высасывают жизнь". Может, он сам себе вбил в голову идею о своем предопределении - генетическом основателе новой расы? Но как же благообразный старец и сверкающие сферы? Он не мог сам придумать такое. Тупо глядя на страницу, Лева все же прочитал и еще несколько строк: "Следует опасаться астральных игр низших планов и не доверять всему, что представляют слуги тьмы". Он, как ядовитое насекомое, отбросил от себя книжку, зашагал домой и провалился во мрак без сновидений. А утром сразу узнал, что Томочку увезли в больницу, хотя рожать ей было еще рано. Он на дрожащих ногах ходил между конвейерными лентами с банками, пахнущими рассолом. Плоскогубцы, когда хотел подвинтить гайку, просто выпали из его рук. Лева передал указания помощнику, отпросился у начальства и отправился в роддом.

Спросил о состоянии Тамары в окошке справочной. Дежурная ответила не сразу, кому-то позвонила, потом сказала, что сейчас за ним спустятся.

- Что с ней? Она жива?

- Не волнуйтесь. С нею все в порядке. Там скажут.

Не зная, чего ждать, Лева облачился в белый халат и последовал за санитаркой, думая, что, может, все не зря, может, все же в ребенке его обнаружились какие-то необыкновенные качества.

Врач усадил его перед собой в пропахшем лекарствами кабинете. Помедлил, прежде чем начать разговор.

- С матерью все обошлось. Сейчас опасения за ее жизнь нет. Но мальчик... Знаете ли, с ним проблемы. Мы можем приложить максимум усилий, бороться до последнего за его жизнь, только надо ли? Он болен, в высшей степени неполноценен...

- Не может быть! Вы не разобрались!

- К сожалению, все так, как я говорю. Вы слышали о болезни Дауна? Генетически обусловленная олигофрения, связанная с наличием лишней 21-й хромосомы. Налицо все признаки, состояние отягощено тетрадой Фалло. Это врожденный порок сердца. Тяжелейший. Впрочем, есть и еще ряд физических дефектов. Хотите взглянуть?

Врач провел его в соседнюю палату, развернул пеленки. Перед Левой предстало крошечное синеватое тельце уродца - сплющенная переносица, выступающая нижняя челюсть...

- И вот это, - врач отодвинул от головки уголок простынки - на правом виске младенца чернело большое родимое пятно.

У Левы потемнело в глазах. Врач накапал ему валерьянки.

- Будем надеяться, что бог приберет его к себе не сегодня, так завтра. Все к этому. Мамочке ничего не скажем. Просто предупредим, чтобы при следующей беременности постоянно находилась под специальным контролем. Надо провериться и вам. Сейчас есть неплохие возможности для ранней диагностики отклонений. Всего хорошего.

Лева не стал возвращаться на завод. По дороге домой купил бутылку водки. Выпил стакан, словно чай. Переполняла жалость к себе. Кошмары накатывали со всех сторон. Мерещились толпы маленьких уродцев, кричащих: "Папа, папа!".

- Я ведь хотел как лучше, - прошептал он.

В преисподней в это время Урекс, покачивая ногой, говорил подшефному:

- Он и сделал как лучше. Нам. Теперь у него две дороги. Одна - в психбольницу. От этого нам никакого проку. Считай, попросту потеряли человечка. Вторая - в петлю. А вот тут мы получим его в свое распоряжение тепленьким, не расставшимся с желанием властвовать над чувствами женщин. Мы его успокоим и примем в штат. Ты, Эрец, захомутав его окончательно, обзаведешься подручным и поднимешься до искусителя третьего ранга. А пользоваться средствами нашего мира мы его научим в два счета. Быстренько поймет, что значит - извлекать адскую радость, толкая других к излишествам, дорого самому обошедшимся. Итак, у нас есть варианты?

- Без вариантов, - плотоядно потер руки Эрец и стал придумывать, как всучить еще мучимому кошмарами Леве намыленную веревку. Но, чу!.. Он насторожился, прислушался: что там бормочет этот лопушок? Нет, только не это!..

Глаза Левы были закрыты, но он словно разглядывал что-то, кого-то, где-то… лицо его разгладилось. Губы зашевелились, еле слышно произнося строки, рождающиеся из света:

" Господи!

Длань спасенья надо мной раскинь!

И не оставляй меня! Аминь!"

[ К содержанию ]

НЕДЕЛЯ ДЛЯ СМЕРТИ

Рассказ

Сначала Аня хотела наглотаться снотворного - тихо-мирно уснуть и не проснуться. Но где взять рецепт? И таблетки стоят дорого. А из-за того, что ее лишили стипендии, деньги следовало экономить. Тут она грустно усмехнулась: если уж решила распрощаться с жизнью, так для чего экономить? Можно на последние купить лекарство на "черном" рынке. Представила спокойное блаженство сна. Утром бабулька, у которой Аня снимала квартиру, заглянет ее разбудить… Нет, не годится! Все проблемы, связанные с похоронами, все неприятности лягут на ее плечи. А бабулька и так еле ходит.

Но что-то надо делать. Невозможно жить в одном мире с Аликом. Мир… А миру как было бы лучше - если бы ее не стало, или его?

Она-то никого не предавала и старалась не обижать. А он? Он поступил так с нею, значит, спокойно предаст кого угодно. И сколько еще женщин будут плакать из-за него и, может, тоже думать о самоубийстве. Вот пусть бы лучше он исчез!

- Анечка, - окликнула ее из своей комнаты бабулька, - программу мне принеси.

Аня перелистала газету в поисках нужных страниц. Вдруг взгляд ее наткнулся на объявление, выделенное рамочкой: "Гадание. Магия". Может быть, помощь здесь? Она отнесла теле-программу бабульке и задумалась. Гадать на Алика было ни к чему - тут все ясно. И даже, если бы он вернулся, невозможно - не простить, нет, дело не в прощении - невозможно встречаться дальше, зная, что он способен холодно и без повода "закрыть вопрос". А вот магия…

Аня набрала номер телефона.

- Вы хотите погадать? - спросил бесцветный женский голос. - Нет? Тогда расскажите о своей проблеме.

Аня сбивчиво стала говорить о своих отношениях с Аликом, об ошеломившем ее последнем свидании, когда тот, бестрепетно глядя ей прямо в глаза, заявил, что больше встречаться с нею не будет, у него, мол, теперь есть другая женщина. Аня поймала себя на мысли, что в кратком изложении постороннему человеку история эта выглядит так банально и обыграна во множестве фильмов! Но от этого горечь и непонимание не уменьшались.

- Вы хотите приворожить его? Вернуть?

- Нет.

- Значит, наказать его. Убрать. Это дорого.

- Сколько?

- Захватите все золото, что у вас есть, и приходите завтра по адресу…

Все золото - это значит маленькие сережки, она их все равно не носит, и кольцо, подаренное Аликом, с листочком, густо обсыпанным фианитами. Последнее, что Аня спросила у него, находясь в состоянии прострации, - когда вернуть кольцо? В тот день она не надела его.

- Чепуха какая-то, - процедил он. - Не хочешь носить - выброси.

Для него, работающего в фирме купли-продажи автомобилей, несколько тысяч не значили ничего. Собственно, там они и познакомились. Лена, ее соседка по студенческому общежитию, по утрам мыла полы в офисе, и Аню пристроила - все прибавка к скудной стипендии. Это уже после поездки к озеру Алик снял для нее комнату у бабульки, заплатив вперед за полгода.

От кольца же непременно следовало избавиться. Каждый раз, когда взгляд спотыкался об него, всхлип перебивал дыхание и глаза наполнялись слезами.

Дом по названному адресу находился в двух кварталах от Аниного. И была это никакая не избушка на курьих ножках - типовое пятиэтажное строение. Угловая квартира наверху. Обитая коричневым дерматином слегка обшарпанная дверь, которая открылась, как только Аня протянула руку к звонку.

- Входи. Раздевайся, - и хозяйка ушла на кухню.

Аня огляделась в сумраке - куда бы пристроить куртку? Под потолком были развешаны пучки травы, ветки. Пахло сеном, хвоей, чем-то горьковатым и, вроде бы, подгнившими яблоками. Вешалки не нашлось. Аня положила куртку на табуретку у двери и, сняв сапожки, в носках, почему-то на цыпочках направилась к кухне.

- Садись, - махнула хозяйка на стул у стола, покрытого синей в темных пятнах клеенкой. - Золото принесла?

- Да. - Аня положила кольцо с серьгами перед женщиной. - А вас как зовут?

- Ниса, - коротко ответила та, небрежно смахивая украшения в ящичек. Анино имя ее, похоже, не интересовало. - Помолчи, пока не скажу.

Аня кивнула, разглядывая занятую своими делами колдунью. На улице она вряд ли выделила бы ее из толпы - ни худая, ни полная, ни высокая, ни маленькая. Темные волосы завязаны в узел на затылке. Разве что глаза… Непонятно, какого цвета. Не уловить. Потому что, когда встречаешься с нею взглядом, это словно удар током, или будто проваливаешься куда-то в этот момент.

Ниса высыпала на стол палочки, чурочки. Аня пригляделась. Нет, это не деревяшки - косточки. Маленьких зверюшек и, кажется, рыбьи. Ниса выбрала из них одну, чуть меньше мизинца, остальные спрятала обратно. Достала большую пилку для ногтей и принялась заострять один конец косточки, потом закруглила и обточила другой. Работала спокойно, деловито - как в кружке "Умелые руки". Осмотрела косточку у окна, осталась довольной. На улице начинало темнеть. Ниса включила свет. Угловая лампочка отбрасывала резкие тени. На газовой плите что-то кипело, распространяя тот самый горький с кислинкой запах, который Аня уловила в коридоре. Ниса перелила в синюю чашечку темную, клубящуюся паром жидкость, что-то пошептала над ней, прикрыв ладонями. Бросила в кружку пластинку воска, и поставила на огонь теперь ее. Вышла из кухни. Вернулась спустя несколько минут, держа в левой руке белую мышку. Правой достала разделочную доску и нож. Аня почувствовала, как тошнота подступает к горлу, и прикрыла глаза. Почти одновременно прозвучали мышиный писк, удар ножом и Анино "Ах!".

- Когда колбасу ешь, тоже ахаешь? - каким-то тусклым голосом спросила хозяйка.

Аня ничего не ответила.

Ниса сцедила кровь в другую чашечку - с цветочком на боку. "Наверное, потом из нее же будет пить чай или угощать гостей", - вяло подумала девушка.

Колдунья обмакнула в кровь конец косточки, что-то снова забормотала, и бросила ее в расплав воска. Вытащила деревянными щипчиками, положила на блюдечко. Подула на варево в синей чашке. Пока оно остывала, вымыла под краном доску с ножом и убрала останки мышки в холодильник.

- Имя этого мерзавца еще помнишь? - спросила Ниса.

У Ани кружилась голова, и она не сразу сообразила, о ком речь. Мерзавец - это Алик. Она ведь здесь затем, чтобы уничтожить его.

- Да, - ответила Аня, сдерживая спазм в желудке.

Колдунья положила косточку на поверхность варева.

- А теперь сосредоточься на нем. Вспомни что-нибудь.

Аня снова представила, как он сказал ей о другой женщине. И как он чуть наиграно пропел:

Отцвела сирень в моем садочке.

Ты ушла в сиреневом платочке.

Ты ушла, и я ушел -

И тебе, и мене хо-ро-шо!

Ане хотелось думать, что он вел так себя от неловкости. Или он таков на самом деле, а она просто не разбирается в людях. Мерзавец?..

Косточка стала похожа на стрелку компаса - поворачивалась и подрагивала на поверхности густой жидкости. Наконец, замерла, нацелившись куда-то.

- Теперь повторяй за мной, - сказала Ниса. - Силы и духи, подчиненные моей воле…

- Силы и духи, подчиненные моей воле… - как во сне произнесла Аня.

Дальше следовало перечисление неизвестных ей имен и слова, невразумительные на слух обычного человека. Но конец!..

- Настигните в этом мире и уничтожьте, забрав к себе,… Называй его имя!

- Настигните в этом мире… - машинально повторила Аня и запнулась, вспомнив дивную августовскую ночь в лесу на берегу озера. Звезды сияли в небе, светлячки - в траве. От притушенного костра тянуло дымком. Они сидели у воды под одной - его - курткой. Теплая Аликина рука на ее плече. Поцелуи с привкусом земляники. Стихи о любви и нежности…

- И уничтожьте, забрав к себе,… имя, - еще раз четко выговорила Ниса.

Аня молчала.

- Передумала?

- Нет. Не знаю. Боюсь.

- Чего?

- Убить его.

- Каждый миг умирают тысячи. Какая разница - одним больше, одним меньше. - Голос Нисы был равнодушным. - Слишком много людей. Рождаются, суетятся, чего-то хотят, мучаются. Чем их меньше, тем меньше страданий. Жизнь человеческая не более чем изъян на теле вселенной. Так доводим дело до конца? Не готова… Как хочешь. Работа оплачена, и моя часть выполнена. - Она на минуту вышла из кухни. - Вот тебе бумага, карандаш. Пиши. - И продиктовала заговор до финального имени. - Стрела натянута. Спустишь сама, когда захочешь. Срок действия - неделя.

Ниса положила косточку в бумажный пакетик. Перелила жидкость в склянку. Завинтила пробку. Вручила все Ане.

- И еще имей в виду - самой это делать лучше от полуночи до первых петухов. В любой день. - Тут она легонько подтолкнула поднявшуюся уже девушку к двери.

Дома Аня, словно мину, осторожно извлекла из сумки косточку с флаконом, положила их на полку.

Стараясь отвлечься, занималась домашними делами. Шли каникулы - время некуда было девать. Были бы деньги, сходила бы в театр. Но… Если бы Алик не затеял этого мучительного, выбившего ее из колеи, разговора о разрыве накануне сессии, она сдала бы экзамены лучше. И не подумал подождать! А у нее все стало валиться из рук. Осталась без стипендии. Из офиса же по его настоянию уволилась еще осенью - не хотел, чтобы "его девушка" мыла полы в присутственном месте.

Между ними с первой встречи протянулась светящаяся ниточка. Он подошел сам: "Что это за Золушка тут появилась?" И понравился ей сразу - высокий, стройный, прозрачные безмятежные глаза. Не слишком ли безмятежным он оказался, отстранив ее, уже прирученную и пригретую? А ведь Аня не хотела приручаться, настороженно посматривая на него, так свободно обращающегося с баснословными, на ее взгляд, деньгами. Но он улыбался доверительно, рассуждать мог хоть о Платоне, хоть о Хичкоке. И все-таки, неужели он был неискренен, говоря о своем желании быть рядом с нею всегда?

Среди недели забежала Лена и вывалила ворох новостей.

Главными среди них были две. Женщина, к которой "ушел" Алик, - это секретарша офиса, Марина. Аня ее прекрасно помнила. Ничего выдающегося. Птичье лицо и довольно развязные манеры. Может, в них дело? В женской опытности? Алик был первым мужчиной в Аниной жизни, и она многого еще не знала о сексе, да и не стремилась узнать, полагая, что не в этом главное. Но Лена сообщила по секрету еще кое-что - из разряда сплетен. Марина случайно обмолвилась, что ходила к какой-то бабке со странным именем, то ли Анисья, то ли Ниса, чтобы приворожить Алика.

У Ани сердце замерло и руки похолодели. Лена посмотрела на нее с подозрением:

- Ты чего побледнела? И вообще дошла… Случаем, не беременна?

- Нет-нет… Просто голова болит. Простыла, наверное. Я к тебе забегу на днях, все равно надо к коменданту. Придется перебираться в общежитие.

Круг замыкался. Значит, Алик тут не при чем. Он оказался всего лишь пешкой на шахматной доске, которую переставили с одного поля на другое. А она чуть было не причинила ему зло. Как легко человек, обладающий особой силой, может распоряжаться судьбами, не вникая в них! Кто заплатил, для того и выполнена "работа". По расчетливому желанию одной и мановению равнодушной руки другой - разрушено счастье. Виновата Марина? Наказать ее? Пока действует сила "стрелы"… А как поведет себя косточка, если думать о Марине?

Аня извлекла ее пинцетиком из пакета, опустила на поверхность жидкости, вылитой в простенькую чашечку, которую не жалко будет потом выкинуть. Уставилась на стрелку, представляя Марину, и стала произносить заклинание, насколько его помнила.

Стрелка поколебалась и замерла.

Аня не собиралась насылать на разлучницу даже насморка. Неужели ту устраивала такая насильственная любовь? Аня вспомнила будто бы замороженный вид Алика. От заговора, значит, эта холодность к ней.

Когда стала думать про разорванную любовь, косточка снова пришла в движение и повернулась градусов на тридцать. Странно, если целью является конкретный живой человек, то, поскольку время рабочее, он и Марина должны быть в одном помещении, и стрелка не должна была бы сильно смещаться. Но ведь сегодня среда? Тогда все правильно. По средам Алик работает с представительством "Мерседес", как раз в том направлении.

Аня задала сама себе вопрос: а если бы она так или иначе убрала из игры Марину, доведя все до конца, стал бы Алик прежним? Как в сказке про Снежную королеву - ледяной замок разрушился и Кай вернулся к Герде. Или все равно пришлось бы просить Нису, чтобы восстановила нарушенное счастье. А потом Марина, или кто-нибудь другой заплатит дороже… Чтобы заполучить такого красивого и состоятельного, не одна согласится заложить все, что имеет. И будет он, как неодушевленный предмет, переходить из рук в руки. Аню передернуло от таких мыслей. Нет уж, пусть играют без нее! А может, набраться духу и рассказать все ему? Поверит ли?

Как ни странно, ей стало спокойнее. Грусть, конечно, осталась. Руки помнили переплетенье своих пальцев с другими, а тело - удары второго сердца в моменты объятий.

Аня накрыла чашку блюдечком и задвинула в самый угол полки.

Вечером допоздна смотрела телевизор, сидя возле вязавшей носки бабульки. Показывали документальные кадры: террорист захватил автобус с детьми. Во время операции по его обезвреживанию два ребенка были ранены и один мальчик убит.

- Таких казнить надо страшной казнью, - кивнула в сторону экрана бабулька. - Колесовать изверга, чтоб другим неповадно было. А ему, бандиту, дадут лет десять…

- Аня досмотрела передачу до конца и пошла к себе. Алик никого не убивал, как же она могла желать ему смерти? Хорошо, что вовремя остановилась. Вот этот террорист - настоящий преступник! И если уж надо использовать заклятие, чтоб не пропало, то пусть - против него.

Она снова сосредоточилась на косточке. Найдет ли террориста стрелка? Далеко ведь он. Но конец довольно скоро уверенно замер.

Виденные кадры снова промелькнули перед нею. Парень за железными прутьями был похож на загнанного зверя, он пытался отвернуться от камеры и кусал губу, сдерживая то ли слезы, то ли вопли. А адвокат его говорил об угрозах каких-то гангстеров, от которых и пытался с помощью детей-заложников скрыться обвиняемый.

Отпущенная на свободу стрелка опять потеряла цель. Аня уже поняла про себя, что никогда не сможет лишить никого жизни по собственной воле. Разве может человек стать абсолютным судьей? Разве ведомы ему все причины, следствием которых оказалось зло?

Она уже поднялась, чтобы вылить жидкость и выбросить чашку с косточкой. Но замерла с протянутой рукой. А если направить силу против Зла с большой буквы, абстрактного Зла? Что произойдет?

Аня снова уставилась на косточку. Представила Зло в виде клубка ядовитых копошащихся змей, окруженных мраком, в виде пустых глазниц, холодного вихря… Она, четко выговаривая каждое слово, произнесла текст с нарастающей уверенностью в правильности своих действий. Стрелка будто дрожала от нетерпения настичь цель.

- … и уничтожьте, забрав к себе ЗЛО, - твердо закончила она, и с последним словом стрелка врезалась в стенку чашки. И словно ток пронзил Аню

В этот же миг Ниса забилась в конвульсиях. Мельком привиделась ей тоненькая и глупенькая девушка, похожая на одуванчик. "Но при чем здесь она?" - скользнул вопрос из угасающего сознания колдуньи.

Косточка-стрелка широким концом обессилено погружалась в смолянистую жидкость. Еще минута, и ее совсем не стало видно. Аня осторожно укутала чашку с содержимым в кусок старого полиэтилена и вышла во двор к мусорному контейнеру.

[ К содержанию ]

РАПИД

Рассказ

Егор впервые увидел Георгия Победоносца и услышал его глас где-то в середине марта. Точной даты он не помнил, потому что слишком тесно ступали события, да и сознание он потерял надолго.

Уже придя в себя, в госпитале, утром, пока не начался сестринский обход - с градусниками и лекарствами - Егор попытался восстановить цепочку произошедшего…

Впереди был еще месяц зимы пятнадцатого года, когда германская армия начала второй штурм крепости. Дозорные вовремя донесли о готовящемся наступлении, и Осовец был готов к бою. Крепость стояла на стратегически важном участке фронта, оплотом среди обширных болот, на единственно удобном месте возможного перемещения немцев со стороны Пруссии к Вильно.

Первую линию наших позиций российские войска удерживали пять дней с огромным напряжением сил, затем, под давлением немцев, отошли ко второй линии, укрепленной лучше. Батальон 226-го Землянского полка занял окопы, защищающие деревню Сосня. Если бы только холод!.. Мокрый снег временами переходил в дождь. Поверхность болот, подмерзающая ночью, днем превращалась в чавкающее месиво. Солдаты, кроме дозорных, подтянув ноги, сидели в окопных нишах на нарезанных хвойных лапах, топтались в ходах, чтобы хоть чуть согреться, посменно отдыхали в землянках, выкопанных на самых сухих местах. Там и воду в задымленном котелке кипятили - из талого снега или ключа, к которому ходили по ночам.

Бои шли "по расписанию", как из последних сил шутили солдаты. Утром - угрожающий огонь немецких батарей. Не слишком сильный. Пугали и расчищали себе путь! Комья снежной грязи и кусты взлетали фонтанами. Потом - наступление вражеской пехоты. С его началом заградительным огнем вступала в бой крепостная артиллерия - снаряды дальнобойных пушек Кане перелетали далеко через наши окопы, гудя над головами. Следом поднимались и стрелки батальона, прицельными выстрелами снимавшие отдельные фигуры в серых и бурых касках, веерным огнем пулеметов отгонявшие назад серую волну противника. Немецкая атака в очередной раз захлебывалась, не дойдя до наших проволочных заграждений. И можно было как-то расслабиться до следующего утра - ночью немцы отдыхали.

В это время и начиналась служба гарнизонных отрядов поддержки, к которым был приписан Егор - "ночных братишек". Они два километра тащили тяжеленные рюкзаки с хлебом, консервами, теплым бельем и ещё кое-чем, согревающим тело и душу. А обратно помогали санитарам, которые на приспособленных к болотам салазках везли раненых в госпиталь крепости.

И так продолжалось три недели, пока немцы, понеся большие потери, не угомонились, взяв длительную передышку. С нашей стороны потерь обнаружилось немного, но войска были крайне утомлены. И комендант отозвал большую их часть за крепостные стены для восстановления сил, заменив ополченцами из резервного батальона.

Однако "ночная" служба гарнизонных отрядов, усиленных лазутчиками, продолжалась. То в одном, то в другом месте они под покровом тьмы пробирались к вражеским окопам, или даже к батареям, и наносили точечные удары.

Вот и на этот раз отряд в сумерках выдвинулся из крепости с запасом гранат. Пересекли наши окопы, известный проход в проволочном заграждении, добрались до немецких колючих заград. Ефрейтор большими кусачками проделал там дыру. И путь был тихо продолжен. Вот и вражеские позиции. Еще не отзвучал свисток командира отряда, а знатный переполох уже начался. Гранаты полетели к германцам. Взрывы прогремели мощным хором. И тут же отряд метнулся назад. На этот раз за спиной, быстрее, чем обычно, завопили рожки тревоги, вспыхнули прожектора. Только бы преодолеть дыру в проволочной стене, а там и кусты прикрытия! Но на этот раз обошлось не так гладко! Егор, бегущий замыкающим, неловко зацепился шинелью за отогнутый конец или колючку проволоки, развернулся, чтобы освободиться… Тут его и настигла вражеская пуля, куда-то под левую ключицу угодила. Егор рефлекторно сжался, хватка заграды ослабла, и он ползком двинулся к кустам. Ефрейтор оглянулся:

- Што ли пулю поймал?! Вот уж некстати! Идти можешь?

- Наверно!

Зажимая рану, он по перелеску кинулся догонять отряд. О тишине уже можно было не беспокоиться. Боли он сразу почти и не чувствовал. Только возле самой крепости стал спотыкаться. Ефрейтор велел кому-то из солдат до госпиталя раненого доставить. Егор уже даже не видел, кто его поддерживал и почти волок на себе к гарнизонной перевязочной. А там уж, не без удовлетворения, потерял сознание от потери крови. Не чувствовал, как ему шинель снимали, как гимнастерку разрезали, как медсестра проверила карманы и вытащила образок с ликом Георгия Победоносца, еще в детстве подаренный крёстным. И когда отвезли бедолагу в палату, она положила иконку ему под подушку.

Что было дальше, Егор почти и не слышал, витая в блаженной пустоте. А в это время немцы неделю громили Осовец - с воем и грохотом, калечащим барабанные перепонки. Земля сотрясалась, в самом Центральном форте и на плацдарме, где размещался госпиталь, разрывались снаряды "Большой Берты" и мортир "Шкода", на гарнизон сыпались бомбы с аэропланов… Но, к счастью, всё чаще - мимо жизненно важных узлов крепости.

И снова немцы выдохлись, истратив тысячи снарядов, угодивших, в основном, в болота округи, в русло Бобра, его рукава и заполненные водой рвы, взметавших до небес брызги с уже раскисшей грязью.

Но, странно, стоило обстрелам утихнуть, как Егор пришёл в сознание. Попросил пить - сестричка, сухонькая и совсем не молодая, поднесла к его рту поильник - чудную кружку с носиком. Сосед, привлекая её внимание, сделал непонятный жест руками. Сестричка достала из-под койки странно изогнутый стеклянный пузырь, подала мужичку, а потом приняла, на треть наполненный жёлтой жидкостью. Обратилась к Егору:

- Тебе тоже?

Он уже сообразил, что это, и отрицательно качнул головой.

- Я сам!

- Куда тебе?..

- Я сам! - повторил он.

- Ладно, скажу, чтобы помогли подняться.

И Егор, сходив в уборную, возвращался чуть ли не вися на санитаре от слабости, а потом долго лежал не шевелясь, наблюдая цветные круги на внутренней стороне век. Но всё же…

А среди ночи он проснулся, захотелось подняться - и поднялся, и пошёл - из помещения, душноватого, пронизанного специфическими больничными запахами. Вроде бы и в плече не болело. Он двинулся к двери из палаты, по коридору, к выходу на воздух… Там стоял караульный. Егор прошел мимо - тот и ухом не повёл. Дверь как-то позади осталась, не скрипнув, не стукнув. Егор вышел в ночь. Его словно влекло куда-то. Может, в часовню госпитальную?.. Наверное, там висит и икона Георгия Победоносца… Куда ж без неё в крепости? Интересно, есть ли шлем на нём там? Он свернул за угол к дворовой двери часовни и застыл… Увидел светлый силуэт неземной красоты. Как бабаня Аня ему в детстве сказ сказывала? "У Егория, свет, Храброго глава жемчужная, а по нему всему звезды сияют… Сапоги серебряны, золоты оплечья…" Точно! Светлые волосы до плеч, искры по странному, то ли стальному, то ли шёлковому одеянию, похожему на рыцарский костюм. Дивный лик внимательно посмотрел на него. И голос раздался словно бы в голове у Егора:

- Ты кто?

- Я? Рядовой Егор Незнамов! А кто Ты - я знаю!

- И кто? - чуть удивлённо, не шевеля губами, спросил он.

- Георгий Победоносец! - с переполняющим его восторгом веско произнёс Егор.

- Ладно! - согласился человек, нет - Святой!

- Разрешите обратиться?

- Хочешь спросить о чём-то?

- Да! Ты из Небесной обители прилетел сюда?

- Из небесной!..

- Чтобы нам помочь? - полуутвердительно спросил Егор.

- Не совсем. Скорее - наблюдать за процессом.

- Как так? - опешил солдат. - Правда ведь на нашей стороне?!

Святой Георгий чуть помедлил с ответом:

- А как думаешь ты, отчего война идёт?

- Ну, здесь всё просто! Оттого, что на Сербию напала Австрия, а мы не хотели братушек-сербов в обиду дать. И тогда мы пошли войной на австрияк. Тут за ними встали немцы, а за нас заступились французы с англичанами. Ну вот, так я думаю…

- Если бы всё так просто было… Тьма с обеих воюющих сторон присутствует. Но на вашей стороне зла немного меньше, действительно, а правоты и патриотизма побольше. Ваши враги тоже идут в бой с именем Бога на устах…

Егор помолчал, сразу не умея ухватить сказанного Святым Георгием. Тот повернулся, чтобы уйти.

- Погоди! А могу я ещё увидеть Тебя?

- Услышать можешь, - уклончиво ответил Он.

- Как же?

- Если очень нужно будет, призови меня и разум отключи.

- Как это?

- Словно спрашиваешь о чём-то и ответа ждёшь. Не думаешь ведь в это время…

Святой Георгий плавно двинулся к углу часовни и скрылся за ним. Егор кинулся вдогонку. Но когда обогнул пристройку, увидел только, как что-то светлое поднимается над плацдармом. Словно бы плоский вихрь, крутящееся белое облачко. Вот его и нет уже…

В раздумье постоял Егор, направился назад. "Неисповедимы дела Твои Господи!". И вдруг очутился на своей койке. Провалился в сон. А утром долго вспоминал случившееся, соображая, было ли то всего лишь дивным сновидением, или на самом деле… Но попробовать призвать Святого решил. Попытка - не пытка! Получилось не сразу. Но, наконец, Тот откликнулся:

- Егор?

- Ну да! - он даже взмок от напряжения, волнения и слабости.

- Что?

- А ты можешь для нас чудеса сотворить?

- В глобальном масштабе - нет, не разрешается нам вмешиваться.

- А для меня только?

- Ты хочешь чего? Домой попасть? Нельзя.

- Нет. А можешь помочь, чтобы меня из пехоты в команду связи перевели?

- Зачем?

- Интересно там… Техника…

- Может быть. Всё?

- И скажи ещё, почему я раньше с молитвами к Тебе обращался, а Ты не отвечал, а тут вдруг случилось…

- Звезды-планеты так расположились, и портал в ваш мир приоткрылся.

- Чего-чего?

- Портал. Да к тому же у организма твоего, ослабленного потерей крови, восприимчивость повысилась, что дало возможность контакту установиться. Сейчас всё равно не поймёшь. Позже, когда-нибудь…

И словно вышел из зоны доступности.

***

Дверь палаты приоткрылась, и в проём просунулась голова, очень знакомая. Обвела взором палату и уже вознамерилась скрыться.

- Мишаня! - завопил Егор, слабенько так завопил. И то сразу за перевязь схватился.

За головой в дверях показался и весь стар-друг:

- Егорка! Какими судьбами? Думал, ты погиб…

- Вот, выкарабкался почти. А ты как здесь?..

- Я теперь денщик, самого штабс-капитана, самого интендантского управления. - Он на глазах поважнел, и пояснил далее: - Я в самом начале ихнего наступления был контужен.

Егор, приглядевшись, отметил слегка перекошенную физиономию Мишани с застывшим прищуром левого глаза.

- Вот. Отлежался немного и был переведен на новое место, в штаб. Теперь жить можно! Тебя бы к нам! - И добавил авторитетно: - Ну, на этот счёт посмотрим, что получится сделать… Однако пора мне - важное поручение к главврачу от начальства. Сказали, что он где-то в палатах, вот я и пошёл искать. При случае забегу ещё!

Ну и Мишаня! Наш пострел везде поспел! Мобилизовались они со своей деревни вместе. В учебном лагере тоже рядом были. А когда получили назначение в крепость, радости Мишани не было предела - это тебе не в окопах под пулями грязь месить, да и Осовец славился хорошим обеспечением - даже во время штурмов связь с тылом не прерывалась: снаряды, продукты и прочие необходимости подвозили на поезде. Всё это Мишаня предварительно разнюхал. Жаль, что в крепости их разъединили, раскидали по разным фортам - Заречному и Шведскому. А уж здесь не до встреч оказалось - строительные работы, укрепления брустверов, учебные занятия - днём по военному делу, а вечером, для желающих, для тех, кто в ефрейторы метил, книжки школярские, объяснения сложных тем унтер-офицером и выполнение его заданий под дрожащим светом, вырабатываемым генератором. Но из казармы ни-ни, никаких тебе увольнительных. Так до февральских вражеских атак и дожили.

Свободного времени у Егора теперь было предостаточно, и он, когда разговоры и стоны в палате затихали, вспоминал свою довоенную жизнь, которая, казалась отсюда сказочной.

Они с Мишаней были одногодками и соседями. Так уж совпало, что Егор родился как раз 23 апреля, в День памяти великомученика Георгия Победоносца. Потому и получил имя этого Святого, а попросту был назван Егором. Мишаня же появился на свет позже, в сентябре,

на одной неделе с Днём Архангела Михаила. То есть как бы не совсем настоящим "Михаилом" он был. Потому и доказывал постоянно свое превосходство, да не просто предводителя воинского, но и Архистратига. А Егор был помягче и легко соглашался быть на вторых ролях, когда они оба скакали на палках-конях и сражались со страшным змеем-драконом - из подсыхающей травы, украдкой изъятой из копны на выкосе и перевязанной веревками…

Мишаня появился в палате спустя несколько дней, когда Егор все чаще возвращался к мыслям, куда ж его отправят из госпиталя. Ранение было не тяжёлым, разве что крови много он потерял. И что теперь?..

Вид у друга был торжествующим и загадочным.

- Отпросился на полчаса у начальства. Специально, чтобы сказать тебе: вроде бы, тебя хотят в связь перевести.

- Как?.. - сердце Егора забилось, словно пичужка в клетке. - Не может быть!

- Ты не рад?

- Рад, ещё как! - Он вспомнил свою мечту, высказанную Святому Георгию. Неужто, и правда, помог?.. - Но ты-то откуда знаешь!

- Так я ж и поспособствовал! Услышал, как командир связистов сетовал нашему унтеру из управления, что работников ему не хватает: мол, подвесные телефонные провода все порваны в атаках, чинить их бессмысленно, нужно копать канавы для кабелей… Я подождал, пока он уходить засобирался, за ним увязался и, ты ж меня знаешь, аккуратненько так обратился и сказал, что в госпитале хороший солдат лежит, на выписку уж пошёл, грамотный весьма.

"Грамотный, говоришь? Это хорошо. Но нам работники крепкие нужны, здоровые. А куда ранен? В плечо? А ноги целы? - И стал прикидывать для себя. - Ну, если его в самокатчики к нам определить, самокатчика младшего на провода кинуть…" - "А рука его? - огорчился Мишаня. - Вряд ли руль сможет пока держать…." - "Так нам более не самокатчик нужен, а вестовой, грамотный да шустрый. Зачислили б пока только в самокатчики… И вообще, это не твоего ума дело! Как фамилия того солдата?"

- Короче, Егорка, сам погибай, а товарища выручай!

- Ну, не очень-то ты и погиб! Однако благодарствую премного. И я помогу при случае, ты знаешь.

***

Так Егор обрёл заветные погоны с черными перекрестиями молний и крылышками между ними. Он второй раз попал в Центральный форт, сдал старый жетон рядового пехоты и справку от врача, оформил новую запись в солдатской книжке. Штабной фельдфебель был добр - помог снять шелковую веревочку, напоминавшую о доме, на которой крест с бляхой прицеплены были. Узел не удалось развязать, он отрезал кусочек, сам поменял жетоны, завязал веревочку накрепко и обратно на шею надел.

Потом Егор отправился в форт Заречный за своими личными и постельными вещами. Хотел попрощаться с соседями по казарме, но все были на ремонтных работах. Только с дневальным и попрощался, передав приветы нескольким рядовым своего взвода.

И началась новая жизнь - если б не война, вполне хорошая. Его поселили в горжевой казарме № 38. Условия здесь очень отличались от прежних. Там нары были грязноватые, вместо тюфяка колючий соломенный мат, насекомых полно, которых время от времени травили резко пахнущим порошком. От него кожа зудела, коли на неё попадал. А в баню ходили раз в две недели. Теперь же у Егора была отдельная койка с приличным матрасом, баня раз в неделю, да кухня в нескольких метрах по коридору - дозволялось даже самому чай вскипятить. Два из шести жилых каземата связи располагались прямо рядом с канцелярией, за которой, через потерн, был переход на станцию связи с искровым радиотелеграфом.

Самокатов, а по-новому - велосипедов, было у связистов четыре, один - особенно хорош, с мотором. Но поначалу, из-за не до конца зажившей раны, Егор только посматривал на них с вожделением. Благо ноги длинные, мерил ими немалые расстояния до пунктов назначения, где не было телефонов и куда на технике путь был заказан. Он передавал пакеты или устные распоряжения, научился пользоваться картами. Чувствовал себя почти что вольной птицей, наблюдал, как, невзирая на войну, преображалась весной природа. Зелень трав, листочки-цветочки, багульник… По дну окопов и ходов сообщения весело запрыгали ожившие лягушки. Где-то покрякивали утки… Вернулись с юга в гнездовья болотные совы, сбивающие разведчиков с толку глухими криками, похожими на барабанную дробь.

Перед пасхой привезли свежие яйца из Клевянки, выкрасили их луковой шелухой, хлебопёк корзину просфор наготовил.

Егор понабрал пустых гильз, выложил из них на гласисе пасхальные символы в рамочке. Самому понравилось. И слышал, что солдаты большей частью хвалили "выдумщика". Лишь особо ворчливые и тут были недовольны: "Делать ему нечего... баловник нашёлся!".

В гарнизонной церкви прошло торжественное богослужение. Те из воинов, кто в храме не поместился, стояли рядами во дворе форта. И к ним с крестом и святой водой выходил священник.

В полночь артиллеристы произвели три священных выстрела - дали всем знать, что "Христос воскресе!".

Егору даже пасхальный подарок достался. Добрая душа из Пензы прислала "дорогому солдатику, защитнику нашему" длинный шерстяной голубой шарф, утиральник в полосочку, стопку открыток, конфеты, мыло и чай.

Егор тут же написал ответ: "Воистину воскресе! Марья Петровна, спасибо вам за очень хорошие подарки, сласти и открытки, одну из которых я и возвращаю вам с сердечной благодарностью..."

В общем, всё путём было.

Со Святым Георгием иногда получалось общаться. Выходя из казармы, или по дороге, он посматривал на небо. И если случалось заметить особое круглое облачко, настраивался уже привычным образом и приветствовал Того. Один случай был особо примечателен. Подпоручик Колыванов, начальник команды связи, послал Егора с пакетом к далеко выдвинутым постам, расположенным у самой заградительной линии немцев, наказав быть особо осторожным. Егор, уже возвращаясь обратно, услышал выстрелы с вражеской стороны. Сначала подумал: заметили! Тут же укрылся глубже за кустами, решил переждать. Посмотрел на небо. Облачко знакомое висит. Даже помахать ему захотелось. Но - бесполезно. Лишь сказал четко мысленно: "Здравствуй, Святой Георгий Победоносец!". А Тот ему на приветствие ответил и добавил: "Слева от тебя в десяти шагах от вашей заградительной линии видишь срезанное снарядом деревце? Там рядом кабан лежит, подстреленный немцами. Выжди минут десять, и можно будет его аккуратно забрать". Так и сделал Егор. Вот чудеса-то! Значит, немцы палили по кабанчику, который забрёл на передовую, поскольку давненько здесь сильного грохота не слышалось. И зверь от них рванул в нашу сторону.

Егор от всей души поблагодарил Святого. Надломил и срезал ветку побольше, приспособил туда тушку и так тащил почти до самого форта, а там уж встретил солдат, с которыми быстренько доставил кабанчика на кухню, естественно, поделившись с помощниками…

А в следующий раз он видел, как заветное облачко перемещалось.

Прозвучал сигнал воздушной тревоги, за ним шум мотора. Появился и приблизился немецкий аэроплан, похожий на стрекозу. Пару выстрелов сделала по нему гарнизонная пушечка, переделанная в зенитку. Однако не достала. Все, кто не укрылся, напряженно следили, не сбросит ли он бомбы. Но нет - листовки посыпались. Красиво летели. Белыми бабочками. Наконец аэроплан развернулся назад, и тут Егор заметил над ним облачко сопровождавшее. Точно с такой же скоростью летело, как и немец. Егор огляделся, видел ли кто чудо такое? Но несколько человек, находившихся в это время во дворе форта, похоже, ничего примечательного не заметили. Кинулись посмотреть листовки, которые земли достигли. Слева там был изображён молодцеватый кайзер. Он держал в руках мерную ленту, которую деловито прикладывал к огромному германскому снаряду, измеряя его калибр. Справа от него уныло стоял на коленях наш царь. "Вот бумажек для подтирки прислали", - громко рассмеялся кто-то рядом, а Егор всё смотрел на уплывающее облачко, пока оно не исчезло - как-то вдруг…

Он, наконец-то, получил в своё распоряжение велосипед. Освоил его сразу. Жаль, что редко приходилось использовать - только когда связь между фортами крепости рвалась. Дороги к ним были хорошими, отремонтированными после февральского наступления, защищенными гласисами. Одно удовольствие!..

Егор возвращался с задания от Нового форта. Вечерело. Справился быстро, а потому притормозил возле солдатского кладбища, чтобы почтить память павших. Там стояли большие кресты над братскими могилами, последние из которых появились в феврале, и кресты поменьше над могилами одиночными - солдат, погибших во время затишья от шальных пуль или не выживших после ранений. У одного креста сидела, прислонившись, женщина. Негромкий и печальный голос её донесся до Егора:

Приготовьте мне могилу,

Ждет меня сыра земля.

Коли милого убили,

Захороньте и меня…

Тревожно стало на душе. Егор поехал дальше к тыловым воротам Центрального форта, а по пути пришла в голову мысль, которую он и воплотил вечером. Достал открытку из пасхального подарка, написал домашний адрес, а в месте, предназначенном для текста, подумав хорошо, стал писать: "Дорогие мои маманя, батяня и брат Тимоша, коли вы получили эту открытку, то значит, погиб я смертью храбрых числа … Но вы не горюйте сильно… Я вас очень любил. Егор".

Он частенько пересекался с Мишаней, минут на несколько. И на следующий день, завидев, рассказал ему про открытку, заготовленную - на всякий случай - и спрятанную в вещевом мешке. Писарю штабному оставалось только дату проставить.

Но Мишаня отнёсся к такой идее резко отрицательно:

- Ещё чего! Адрес в канцелярии имеется. Отпишут, коли что. Нечего накликивать! Пойдём, я тебе лучше хоромы интендантские покажу - начальство отъехало, долго не будет.

И провёл его через сквозник с аккуратно оборудованным колодцем в офицерскую казарму, где имел и свой уголок в прикухонном каземате. Такой красоты, гордо продемонстрированной другом, Егору видеть не доводилось: даже пол весь был застелен клетчатым половиком. На стене висел пушистый ковёр в разноцветных узорах. У стола полированного не стул стоял, а кресло. Рядом - книжная полка. Вот бы посмотреть, что читает штабс-капитан! Но Мишаня не позволил подходить к полке, мол, заглянул сюда и ладно.

Книги Егор любил. Командир связистов, подпоручик Колыванов, дай Бог ему здоровья, принёс ему из гарнизонной библиотеки гимназические учебники и кое-какие военные повести. Да и помогал иногда осваивать науки. Вообще Егору везло на начальство. Солдаты рассказывали всякое про фельдфебелей и ефрейторов, которые в лагере и на учениях прикладами колотили не очень послушных или замеченных в нерадивости, зубы им выбивали. Но вокруг Егора, казалось, только правильные люди и были.

Шла середина июля. Болота подсохли. В жаркие дни ему пару раз даже удалось искупаться, поплавать в Бобре. Служба шла своим чередом. Хотя затишьем это время можно было назвать с некоторой натяжкой. Роты по ночам сменяли в окопах друг друга. У первой линии частенько пули посвистывали, взвизгивали и удовлетворенно чпокали. Иногда и шрапнель разрывалась прямо над головами…

А в эти дни на немецких заводах изготавливали подлое оружие. Делали снаряды, при взрыве извергающие удушливый газ. Сжижали хлор с добавкой брома, заполняли баллоны, везли их к передовым немецким позициям, устанавливали в батареи. В любой момент, дождавшись нужного направления ветра, можно было открыть клапаны, и страшная жидкость станет вырываться из баллонных шлангов, распыляться, смешиваясь с воздухом и превращаясь в облака мертвящего газа, названные позже "дыханием антихриста".

Русские лазутчики замечали какие-то странные приготовления немцев. Те приблизили свои окопы уже на полторы сотни метров к проволочным заградам и там вели земляные работы, прикапывая по линии сотни непонятных цилиндров, вроде бы направленных к нашим позициям. Соответствующие доклады были переданы штабным командирам. Но те реагировали на известия довольно неоднозначно.

Кое-что от разведчиков доносилось до Егора, кое-что случайно подслушал Мишаня. При встрече они обменялись сведениями. Часть офицеров была озабочена возможной газовой атакой, считая, что нужно довести информацию о правилах личной защиты до всех подразделений. Другие же настаивали на том, что нечего солдат пугать и поселять в ротах тревогу. Тем более неделя-другая прошла, а всё было спокойно. Однако подпоручик Колыванов счёл необходимым всё же провести инструктаж с командой связи. Объяснил: мол, если что, нужно тряпки мочить в содовом растворе или хоть просто в воде, и лица завязывать максимально. "В крайнем случае, - добавил он, усмехнувшись, - говорят, можно, за неимением рядом воды, помочиться на ткань и к носу-рту приложить. Будем надеяться, не понадобится, ну а вдруг…".

Но середина лета была такой безмятежной, что и думать о неведомом страшном не хотелось.

***

В ночь на 24 июля Егор был отправлен с пакетом к передовой окопной линии. На обратном пути решил на несколько минут отдохнуть-прикорнуть в егерской сторожке. Она была подразрушена. Но на чердаке, Егор знал от разведчиков, оставалась с прошлого года охапка сена. Он забрался на крышу, кое-как нашёл там лаз, и сено нащупал. Сразу провалился в сон.

Очнулся резко от звуков немецких сигнальных рожков. Неужто наступление? Вылез на крышу в холодный росистый рассвет. Увидел красную ракету, запущенную со стороны врага. Взобрался на случайно уцелевшую трубу, чтобы лучше разобрать, что происходит. И тут началось светопреставление. Одновременно с воем снарядов, летящих к крепости, по всей линии немцев возникли клубы тёмно-зеленого густого тумана. Напористым ветром они неслись к русским позициям, стелясь по земле, заполняя каждую ямку, каждую воронку и траншею, накрывая окопы, где находились несколько рот нашей пехоты и ополченцев. Солдаты выскакивали из окопов, шатались, хватались за горло, падали, откинув головы, словно подломленные. Сотни наших ребят… Жуткое облако быстро приближалось. Спасения не было. И тут Егор воззвал, возопил: "Святой Георгий, помоги!". Он услышал знакомый глас внутри головы: "Не бойся. Просто беги к крепости. Включаю рапид. Спасу!".

Егор кинулся вниз, к тропе, к форту. На бегу бормотал молитву Георгию Победоносцу, перемежая её со словами молитвы воинской: "Вооружи меня крепостию и мужеством на одоление врагов наших, и даруй мне умереть с твердою верою и надеждою вечной блаженной жизни в Твоем царстве! Мати Божия! Сохрани меня под покровом Твоим! Аминь!".

Только на полпути он заметил что-то странное вокруг. Словно бы через заколдованное сонное царство бежал. Все замерло в полнейшей тишине. Ветер прекратился. Но тонкие ветви и листва были наклонены в сторону крепости. Он пересёк рвы и подбежал к входу в форт. Часовой застыл в напряженной позе, вглядываясь в направлении вражеских позиций, и не обращал на Егора никакого внимания. Волны отравы оставались довольно далеко позади.

И тут мир вокруг снова ожил! "Что происходит, Святой Георгий?". "Потом!.. Спеши в укрытие, в свой каземат!". Команды раздавались, но были противоречивы. Кто-то велел запираться в казармах, кто-то - бежать в тыл как можно дальше - на возвышения, к деревням…". Началась паника. Егор поначалу бросился было к своей казарме, но потом рванул к Мишане, предупредить, чтобы тот не убегал, а прятался. Вовремя его перехватил, потащил за собой. По приказу подпоручика они с оставшимися солдатами кинулись закрывать броневые ставни казематов, черпать воду, готовить раствор соды, мочить все попадающиеся под руки тряпки… Двор форта обезлюдел, только артиллеристы метали по немцам снаряды. И хоть находились они на брустверной высоте, и не достигло б их, наверное, мерзкое облако, опасность была в другом - враг стрелял по ним гранатами с удушливым газом. Артиллеристы кашляли, терли глаза, заматывались мокрыми тряпками, но стрелять не переставали.

Егор с Мишаней сидели в темном каземате. Не знали, что немцам тоже досталось. Минут через несколько после газовой атаки их пехоте скомандовали надеть защитные респираторы и идти в наступление. Но первая линия стала задыхаться от нерассеявшихся ядовитых паров. Солдаты кашляли, теряли сознание. И пехоту, на час-другой, отвели назад. Собственно, торопиться было особо некуда. Наблюдая умерщвляющий все живое зеленый туман, доползший уже до Центрального форта, они не сомневались, что пройдут наконец-то по русским позициям победным маршем, без всякого сопротивления. И слегка удивлялись редким выстрелам едва живой русской артиллерии.

- Как думаешь, долго сидеть тут надо? - спросил Мишаня.

- Мне скажут, наверное, когда можно будет выйти.

- Кто это? Офицеры первыми не высунутся. Нас пошлют сначала.

- Святой Георгий, думаю, знать даст.

- Чего-чего?

Делать было особо нечего. И Егор рассказал другу всю историю. Завершив её описанием своего чудесного спасения и бега от егерской сторожки.

- Так не бывает! Это сказки, ты придумал!..

Но поверить пришлось. Ведь задание было? Было! Егор с передовой вернулся живым, обогнав стремительную волну ядовитого газа? Живым!

- Ну, не знаю… - помолчав, произнёс Мишаня. - А ты можешь спросить, как случилось, что ты смог добежать сюда?

- Попробую! Ты помолчи пока.

Егор сосредоточился, призвал Святого Георгия. Тот откликнулся сразу. Пояснил, что закутал его особым образом, с помощью технологии рапида, в капсулу какого-то темпорального поля, в оболочку вневременья. Что объективное время шло нормально, а субъективное, то-бишь Егорово, было ускорено многажды. Так и пересказал, как смог, Мишане.

- Вот чудеса! - поразмышляв над услышанным, произнёс тот. - Рапид какой-то…

Помолчали. Потом Мишаня сказал:

- А как ты думаешь, если вот так, в этих капсулах очутиться среди немцев и их запросто перебить, это возможно?

- Не знаю, спрошу, - ответил Егор и снова сосредоточенно замолчал.

Мишаня терпеливо ждал.

- Как я понял, возможно. Но у Него энергии мало осталось, чтобы поле это долго поддерживать. Хотя, если я решусь, он поможет. Однако по его сигналу нужно будет сразу назад вертаться, чтобы действие защиты не кончилось, пока я ещё среди немцев буду.

- Вот здорово! Давай попробуем?!

- А ты причём? Ты тоже хочешь?

- Конечно! Как такое упустить?!

Егор спросил у Святого, можно ли?.. Тот ответил, что можно, но удерживать поле получится всего лишь минуту с небольшим.

"Так мало?", - огорчённо спросил Егор.

"Для вас пройдет более часа субъективного времени. Многое можно успеть. Решились?".

"Конечно! Прямо сейчас?".

"Я дам знак. Соберитесь. Приготовьте повязки, хорошо смочите их в содовом растворе!".

Так и было сделано. Сначала они попытались нащупать необходимое в темноте каземата. Потом Егор на ощупь отыскал свечку. Зажёг. Нашёл в своем вещевом мешке длинный голубой шарф из пасхального подарка, решил, что тот защитит дыхание лучше утиральника. Разрезал его пополам. Половину, намочив, передал Мишане. Святой Георгий велел приготовиться.

"Ещё получится вам быстро, пока без капсулы, подняться на бруствер, чтобы осмотреться. И нужно забрать на оружейном складе - он открыт и без охраны - винтовки с запасом патронов, заполните магазины, сколько удастся…"

И вот в голове Егора прозвучало: "Вперёд!".

Он сначала осторожно выглянул из сквозника. Вонь стояла сильная, но дышать в повязке было можно. Плотно прикрыв за собой двери, щурясь, друзья направились к брустверу, где из последних сил выполняли свой воинский долг полуотравленные газовыми гранатами артиллеристы. Со слезящимися глазами, с лицами в повязках, они и не глянули на появившихся на валу солдат, продолжая метать снаряды.

Открывшееся взору Егора было жутким. Серое полчище немцев уже пересекло свою заграду и теперь, проделав ходы в русской, текло к нашим окопам. Передняя линия миновала уже и их, направляясь к крепости.

"Пора! К воротам!". Полсотни метров от стен форта они шли по "нормальному" миру. Полегшей и почерневшей была трава, желтой и скукоженной листва. Чем ближе подходили к немцам, тем чаще попадались скрюченные тела русских воинов со следами химических ожогов, с багровыми, кое-как обмотанными лицами. И тем сильнее вскипала ненависть к подлому врагу.

Егор сказал Мишане, чтобы тот держался рядом и следил за ним. А когда Святой Георгий велит, он, мол, трижды махнет ему рукой, чтобы немедленно обратно бежал. Мишаня верил и не верил. Но вот - вдруг! - мир, и правда, замер! Экономя драгоценное время, они побежали быстрее. Егор вскинул свою трёхлинейку. Ах, как здорово было расправляться с врагом! Он упоённо посылал по пуле в каждую фигуру, недвижимо стоявшую перед ним серой мишенью. Точно в сердце! Лица немцев были прикрыты грубыми холщовыми масками. Только стекляшки глаз оставались видными. Пуля за пулей… Использованные магазины падали на землю. Когда последняя пуля была выпущена, Егор продолжал уничтожать врага штыком. Тот входил в серые гимнастерки, в тела, словно в масло. Между рёбрами, в сердце… Оглянувшись на Мишаню, который тоже уже орудовал штыком, Егор отметил, как фигуры немцев чуть изменяют положение - опускают головы, тянут руки к груди, складываются… И тут он увидел у одного из них ручной пулемёт, схватил его, развернул, сразу сообразив, как с ним управиться. Дело пошло быстрее - пули летели веером. Правда, "летели" сказать было неправильно. Они только посылались в направлении врага, плавно и красиво паря, но убито должно было быть множество вражеских солдат. Пулеметная лента расстреляна… Егор выдернул из согнутых рук немецкую винтовку. Там гильз оставалось всего две. Исстрелял, потянулся к другой… И тут голос Святого Георгия командно прозвучал в голове: "Стоп! Назад!". Егор повернулся к Мишане, помахал ему рукой, понял, что тот заметил сигнал, убедился, что он побежал назад, по ходу втыкая штык в тела, словно в чучела, стоящие на огороде. В этот миг Егор увидел еще один легкий пулемет. Он просто не мог упустить такой возможности расквитаться с вражинами! Ещё чуть-чуть!.. Пули снова отправились к своим хозяевам. У стрелка была запасная пулемётная лента. Егор пустил в ход и её. Дважды Святой Георгий пытался остановить его мысленными окриками, но Егор только отмахивался. Потом бросил уже пустой пулемёт, двинулся назад, решив и на обратном пути поработать штыком, теперь уже немецким. Три, четыре фигуры, пять… Но вот под остриё подвернулся человек, маска которого съехала вниз. Прямо перед Егором оказался не какой-то безличный враг, а совсем молодой парень. Пот тёк из-под каски по его лбу, волосы сбились в липкие прядки, веснушки были раскиданы по носу и щекам… В глазах, на лице, зарождалось удивление, озадаченность. Егор помедлил, прежде чем проткнуть парня штыком, но всё же сделал это. И тут же в мир вернулся шум, вопли, стоны… И мир этот для Егора кончился - с мгновенной острой болью. Словно пчела вонзила жало.

И он взлетел… Это было так странно! Он всегда завидовал лётчикам. И мечтал, что когда-нибудь выучится, сдаст экзамены, станет офицером, закончит лётную школу… А тут вдруг полёт чудом случился. Может, взрывной волной от нашего снаряда его так подбросило? Но он не падал, а поднимался всё выше и выше.

Подсохшие за лето болота со скопищем врага были словно бы подёрнуты клубами кипящего марева. Немецкие каски в ярком утреннем свете казались множеством грязноватых пуговиц на сером фоне дергающихся в движении гимнастёрок.

Но что это? Линии немецкой пехоты дрогнули, да не просто дрогнули, а в панике кинулись назад. Пехотинцы бросали оружие, перепрыгивали через трупы, застревали в колючей проволоке своих же заграждений… "Неужели это сделали мы с Мишаней?..". Последнее, что видел Егор - горстку наших воинов, несущихся от крепости. Лица их были полуприкрыты белыми, серыми, цветными повязками. Солдаты на мгновения замирали, стреляя в убегавшего врага, и гнались за ним дальше…

А потом его словно бы втянуло в бесконечную трубу с искристыми серыми стенками. Слегка царапающее гулкое жужжание перешло в спокойные мелодичные звуки, похожие на музыку ветра с отдаленным колокольным звоном… Лететь было замечательно - нестрашно, и даже весело. Он пробовал призвать Святого Георгия, чтобы спросить, что происходит, но тот не откликался. И, наконец, Егора вынесло в ослепительный свет. Он чуть подождал, пока глаза привыкнут к сиянию, осмотрелся. Зеленая поляна, цветники… В отдалении, за фонтанами, белоснежное, окружённое колоннами здание, похожее на дворец. Возле него множество людей.

А к Егору шла молодая женщина, улыбаясь знакомой, милой сердцу улыбкой.

- Ты узнал меня, Егорушка? - спросила она.

Он удивился бы куда меньше, встретив здесь Святого Георгия, ан-нет!

- Неужто, бабаня Аня?

- Верно!

- А где я?

- В мире, где всегда царит мир.

- На небесах?

- О, да! Можно сказать и так!

- И я умер?

- Можно сказать и так! Но, на самом деле, совсем даже и не так! Однако нам пора идти. Погоди, давай-ка сменим одежду, негоже перед светлыми ликами в таком виде представать. Пока - в этом побудь, а там придумаем что-нибудь тебе по вкусу…

Егор оглядел себя и вместо грязной гимнастерки с пятнами крови увидел длинный светло-зеленый плащ.

Они подошли к разномастной толпе. Меньшая часть людей выглядела озабоченно. Но рядом с каждым из таких находились иные - красивые, улыбчивые и утешающие.

- Что теперь? - спросил Егор.

- Не волнуйся, - ответила Аня, перемещаясь с ним ближе к входу. - Сейчас распределят, куда следует. Всё будет хорошо!

"Вот бы под начало Святого Георгия!", - мелькнула мысль. И тут Егор, прямо глаза в глаза, наткнулся на ещё одно чем-то знакомое лицо. Не сразу понял, кто перед ним. Молодой человек в светлом балахоне, веснушки по щекам и носу раскиданы, ресницами белесыми хлопает. Крепко держится за руку статного господина в синем сюртуке…

Во взоре парня появилось напряженное внимание. Словно раздумывал он, мог ли встречать Егора раньше. Не сообразил. А потому, на всякий случай, наверное, приветливо кивнул, губы его расплылись в улыбке, взгляд потеплел…

[ К содержанию ]

АЛАД

Повесть

1. ВИКТОР

- И чего это ты надумал отпускать бороду?

- Фил, я ж дал зарок не бриться, пока Шарик не получит "добро" на серийный выпуск. - Виктор посмотрел на выключенный аппарат, покоящийся на тумбе, словно на пьедестале, блестящий в свете настольной лампы. Провел ладонью по лицу: - А что? Тебя раздражает?

Бородка придавала ему вид странный и, возможно, нелепый. У отца седая прядь белела клином на левом виске. А у Виктора по иронии наследственности быстро, за какой-то месяц и вроде без повода, поседела борода. Но как? Пополам. Смотришь слева - благообразный старец. Смотришь справа - почти молодой мужчина, чем-то смахивающий на Мефистофеля. Хорошо ещё - шевелюра пересыпана солью равномерно: и нашим, и вашим...

- Ну и ходи чучелом огородным!

- Разрешаешь? - Виктор усмехнулся.

- Не обижайся, похлопал его по плечу Филипп и обернулся к аппарату: - Как он? Всё нормально?

- Подзарядки хватает на двое суток, информационный обмен четкий...

- Ага, я видел - летает… - Филипп коснулся пальцем опознавательной аббревиатуры на металлическом боку. - АЛАД. Что это значит?

- "Аппарат лазаретный аэро-динамичный".

- Лучше бы - "Шарик летучий".

- Понимаю, что так нагляднее, однако тех. документация обязывает.

- Для общего употребления хорошо бы попроще. Всё равно народ переделает по-своему. Кстати, мне вчера пришло в голову, что название нашего спец. мед. отделения - "лазарет" произошло от имени Лазаря, который был воскрешён. Понятно, сиё лежит на поверхности. Но как-то не задумывался прежде.

- Ну да…

- Алад, алад… - пробормотал Филипп. - Что-то такое я встречал в мифологии. А… сейчас гляну… - Он вытащил планшет и уже через пару минут сообщил: - Вот, нашёл… У шумеров… Добрый дух, хранитель каждого человека. О, смотри как интересно - он изображался в виде крылатого быка!

Виктор не без удивления посмотрел на друга:

- Сходится! Будет летать, заботиться, спасать…

- Но всё-таки не дух, а всего лишь аппарат. Тебе не кажется, что он будто в кольчугу одет?

- Только, если выключен, когда ячейки проглядываются.

- Ну ладно, я побежал, - Филипп легонько ткнул Виктора в бок. - А с бородой что-нибудь предприми. Девушки, небось, шарахаются.

Магнитный замок сухо щелкнул.

Виктор опять остался один. Наедине с дремлющим Шаром, с АЛАДом. И почему Фил словно бы недолюбливает Шар? То есть АЛАД. Не доверяет технике? Почему? Хирург, привык чувствовать тело руками, действовать на основе собственного опыта и интуиции.

Они редко соглашались друг с другом. Шли рядом, но никогда не параллельно. Сталкивались лбами, спорили, разлетались - ненадолго.

К десяти годам одновременно и независимо определили призвание. Медицина. Но как это произошло у Виктора?

К великому стыду, он был плаксой. Знал, что это недостойно будущего мужчины. Но, если и не ревел в голос, то носом шмыгал, слезы проливая по каждому пустяку. И вот как-то любимая книга про маленького принца осталась во дворе на скамейке. Под бурным и коротким летним ливнем. Когда он вспомнил про неё, было поздно. Бумага потемнела, разбухла, обложка скукожилась... И уже мир дрожал и расплывался от готовящихся хлынуть слез. А он подумал: "Ничего страшного, просушу и подклею". Тут слезы куда-то исчезли. Высохнуть не могли, не успели бы. Рук к лицу он не подносил. Куда же они делись? А днём позже ячмень на веке вскочил. Мама мазь прикладывала, лекарство закапывала. Вот чудо - в глаз льёт, а во рту горько. Подумал - случайно. Убедился, лизнул - нет. Такой же вкус у лекарства в бутылочке. Значит, между глазом и ртом сообщение есть. Это было открытием. Началом. Дальше - больше. Почему мы видим? Что дает силу сердцу работать без отдыха? Откуда ноги знают, в какую сторону им шагать?..

А Филипп упал и распорол стеклом коленку до кости. Рану стягивали швами, заклеивали. Но в нем после первого испуга возникло неистовое любопытство: что под кожицей, и как оно устроено? Он пробрался в кабинет биологии и ощупал каждую косточку скелета, подержал в руках череп. Если бы разрешили, он, не колеблясь, отправился бы в операционную. Но, увы, детей к клинике не подпускали. И Фил, чтобы хоть как-то приблизиться к раскрытию тайн, подобрал на дороге полудохлого мышонка, дождался, пока тот не перестал подавать признаков жизни и, вооружившись лезвием, провел первое в жизни "вскрытие".

Виктор смог вынести жутковатое зрелище не дольше минуты - закружилась голова, тошнота подкатила к горлу. Он отвернулся, а Филипп пренебрежительно пробурчал: "Слабак".

И сейчас, пробираясь к пораженному болезнью или травмированному участку тела, Филипп, ни на секунду не замедляя четких движений, мог любоваться светлой подкожной тканью, воздушной розовостью подвижного легкого, гармонией построения позвонков. Виктору это не было дано. К беспомощно распластанному на операционном столе телу он испытывал только жалость.

Потому и предпочел терапию, обогащенную кибернетикой.

Устал. Пора отдохнуть. Виктор выдернул из розетки шнур рабочей лампы. Ослепительно резкий свет сменился непроглядной темнотой. Он прикрыл глаза, ожидая адаптации.

Наконец-то можно будет поспать с удовольствием, не превращая несколько часов отдыха урывками в средство, без которого просто нельзя работать дальше.

Он подошел к окну. Кромешная тьма превратилась в полумрак. Стали различимы не только звезды, утопающие и выныривающие из темного пуха облаков, но и прозрачные весенние запахи - влажной земли, клейких листьев.

Интересно, что сказал бы Фил, узнав про ночные тайны друга-оппонента. Начал бы с удивленной иронии и закончил бы уверенным: "А что ещё от тебя ждать?". Нет, пусть уж тайное не становится явным.

Виктор спрашивал жену, когда они ещё были вместе: "Ты помнишь свои сны?". Ирена отвечала: "Зачем? Засорять память? Голова мне нужна для дома и работы". Кажется, сны были необходимы только ему. Виктор, не зажигая света, перешел в жилой отсек, извлек из шкафа постельное белье, предназначенное для НАСТОЯЩИХ сновидений. Пока возился с АЛАДом, довольствовался подушкой под голову да пёстрым английским пледом, если холодало.

Слабый запах дезинфекции, захваченный в придачу к чистоте из лазаретной прачечной, облагородился ароматом хорошего мыла и лавандовой воды. Простыня, прошуршав, раскинулась на развёрнутом диване. До мига блаженства оставался лишь теплый душ.

Отличием сновидений Виктора от скучного большинства других было то, что они имели такое же право на существовании в сознании, как и происходящее в действительности. И даже напротив - часто воспринимались более чётко, запоминались лучше, чем события, которые могли быть подтверждены реальными свидетелями.

Ну что, скажите, пожалуйста, на самом деле - наша прошедшая жизнь? Для нас же. Разумеется, если исключить приобретенные материальные ценности и годовые отчёты о работе. Вереницы воспоминаний. Обрывки разговоров, память о всплесках эмоций, замершие пейзажи, шевелящие губами портреты... Всё!

И что поделать, если в памяти гораздо прочнее застревают некоторые сны?

Год назад Виктор отдыхал в горном пансионате. Тот месяц он постоянно испытывал гнетущее чувство неудовлетворенности. С Шаром не ладилось - биополя-то он воспринимал, но сиё было давно отлажено и на стационарных моделях, а вот летать не хотел. И, наверное, из-за неудач в работе, все казалось постылым. Соседи по пансионату? Одно недоразумение... Левый уткнулся в свои бумажки и бубнил что-то под нос, никого не замечая, а правый вечно лез с ветхозаветными анекдотами, и погода - то слишком жарко, то ветер до озноба. Так и промаялся. Никаких путных воспоминаний.

А потом, дома, приснился сон. С бесконечным сапфировым небом, зелёными горами, родниковой водой и лесной сторожкой. Где жил он... Да. И она. Безымянная. Потому что, если вас только двое, в обращениях не запутаешься. Единственно необходимая в ярлыке не нуждается.

Ну, ответьте теперь, что должно остаться в памяти навсегда?

Путаницы не происходило. Сны и обычное существование уживались вполне мирно.

Оставалась привычной легкая зависть к себе, не существовавшему в реале. Лучше бы именно то было вправду. Но Виктор одёргивал себя: "Типун на язык не хочешь? Всего мало... Благодари хоть за видимость возможности. Другие не имеют и её".

Он предполагал, что сказал бы Филипп: "Уходишь в миражи? А если все будут так? И что тогда с прогрессом?.. Земля вымрет. Твои сны - опиум". - "Но они не вредят здоровью...". - "Зачем здоровье, если жизни нет? Полноценной. Все забьются под пуховые одеяла и будут смотреть сны. Царство мёртвых. Чуть-чуть поднабрать информации, чтобы спать было интереснее и - баю-бай. А всё вокруг пусть горит синим пламенем!".- "Но я же один такой ненормальный, я же никому не мешаю... и работаю - не покладая рук и головы",- пытался бы оправдаться Виктор, но натыкался б на непримиримый взгляд Фила: "Не имеет значения. Дело принципа!".

Безобидные радости... Тут ещё была маленькая хитрость - в процессе засыпания. Если требуется заснуть быстро, чтобы только поскорее и покачественнее отдохнуть, надо убегать от любых мыслей. Пусть проблема с отказом электропитания торчит перед тобой ржавым гвоздём, а ты её поглубже, в туман, заталкивай, а сам бочком - мимо. Предстала перед мысленным взором осточертевшая мастерская - не успевали к сроку с монтажом, - отчаливай от неё и уплывай, прислушиваясь к фону: "спать, спать...", жди, когда картинки начнут появляться не из внешнего мира, а изнутри. Случайные, тающие. И - провал. Тут особых удовольствий не жди. Выспался, пришел в норму и беги, сломя голову, в аппаратную.

Но если ты знаешь толк в сновидениях, и время не размахивает над тобой маятником как суровый старик Хронос - косой?

Тогда важно уловить критический момент перед провалом и высветить на экране гаснущего сознания заготовленный кадр. Подумав заранее, чего ты ждёшь от сна и кого хочешь видеть. Одна маленькая вспышка в нужный миг и наслаждайся. А потом вспоминай, наслаждаясь.

Было время, когда он приглашал в сновидения самых разных партнеров. Случалось, выбирал одиночество. Но уже года полтора предпочитал видеть рядом с собою лишь её. Кажется, из хим. лаборатории. Бывает в лазарете по делам. Не уточнял... Зачем?

Первый раз заметил её, поднимаясь в лифте из подвала. Она ждала на платформе второго этажа. Нажала на кнопку, но устройство не сработало. Виктор поравнялся с нею - глаза в глаза. Какие тёплые, да ещё зелёные, подумал он, медленно возносясь к следующему пролёту, а она все глядела снизу вверх, запрокидывая голову и искажаясь в проекции, пока не скрылась под полом-потолком. Потом уже он рассмотрел и светлое лицо с десятком веснушек, и крупные завитки тёмных волос на лбу.

Этот образ ему подходил. Весьма удобно, не правда ли? Пусть у неё отвратительный характер, уйма недостатков, пусть она - болтушка и вруша, всё неважно. Он создавал её во сне, и лишь для себя. Без ущерба окружающим. А та - прообраз - пусть живёт, как хочет, любит и ненавидит, кого вздумается. Ему было нужно совсем немногое - её лик.

Удивительно, но она ему не надоедала. Оказывалась каждый раз чуть-чуть другой. Кто поверит - полтора года верности призраку. Иногда Виктор ловил себя на желании узнать её, существующую в действительности, поближе. Не то, чтобы познакомиться - тут неизбежен флирт, грозящий разочарованием. Чары драгоценны. Их следует беречь. И не то, чтобы разузнать о ней поподробнее, благо общих знакомых полно - по одним дорожкам ходили. Нет, пришлось бы натужно придумывать причины интереса и, выслушивая информацию, сносить подмигивания и многозначительные похлопывания по плечу. А вот хорошо бы, законспирировавшись под шапкой-невидимкой, побыть рядом часок-другой. И затем сравнить фантом с реальностью. Он же наделил её любимыми словечками, милыми привычками. А вдруг они совпали бы с присущими ей? Вот был бы фокус! Такие вот Виктор сам себе придумывал микрозаботы, но жизнь, благодаря им, приобретала необычный, можно даже сказать - пикантный, оттенок.

Изредка, встречая её в коридорах, он непременно старался заглянуть в глаза: догадывается ли о мираже, объединявшем их? А она и не прятала взгляда. Смотрела ясно, внимательно, иногда улыбаясь, но без тени вызова или кокетства.

Если бы он придумывал сюжеты снов заранее, игра давно исчерпала бы себя. Весь интерес был от непредвиденности поворотов. Развлекающееся подсознание выталкивало в сон второстепенных героев, подсовывало более или менее вероятные обстоятельства.

И к тому же - свобода. Никаких обязательств. Полнейший произвол. Захочу и заменю её в любой миг... Но почему-то не хотелось.

С Иреной им понадобилось два года, чтобы перестать смотреть друг на друга как на нечто интимно-притягательное. Коллеги, да ещё медики. На работе о больных, и дома - о работе. Прав Филипп: расставание было совершенно безболезненным. Когда Романа забрали в престижную спецшколу, за сотню километров, места в тесноватой квартире вроде бы прибавилось, а мешать один другому стали больше. Стоило Ирене настроиться на рабочий лад и войти в кабинет, оказывалось, что там, на столе, разложил чертежи Виктор, а если она смотрела фильм, ему не давал сосредоточиться поток звуков, и голова начинала раскалываться от боли. "Пожалуйста, милая, надень наушники".

- "Да, да, сейчас, а ты не мог бы выключить верхний свет? Но, если тебе не достаточно торшера..." - "Да, да, сейчас...". Вежливые уступки были невыносимо обоюдными. Пока всё не утряслось естественным путем. Предложили коттедж в Кленовниках, рядом с лесом. Ирена обрадовалась и занялась упаковкой вещей. А у Виктора работа над Шаром была в самом разгаре. Мастерская, лаборатории - все тут же под руками, возле дома. Как тут уехать? В любой момент - осенила гениальная мысль, днём ли, ночью ли, бежишь к коллегам советоваться и реализовывать её, пока не выветрилась.

Ну, и помог Ирене перебраться. К взаимному удовлетворению.

А потом уже явилась ОНА. И в жизни установилось хрупкое равновесие, где желаемое дополняло действительность.

Виктор глубоко вздохнул и закрыл глаза. Отдых он заслужил. Сейчас, сейчас... Он был почти счастлив - работа на грани завершения. АЛАД - Виктор словно на вкус попробовал новое (сладкое, ладное) имя Шара - летает. Осталось немного и много - научить его принимать решения. Самоусовершенствование - это уже сверхзадача. Но опять о работе... Хватит! Сосредоточиться на безмыслии, долой проблемы... вот уже стали проявляться странные абстрактные конструкции, незнакомые лица... пора... зеленоватые глаза... тепло улыбки... бездна...

2. КЛЫШ

Больше всего Ян боялся, что дядя начнет сюсюкать: "Ах ты мой сиротинушка горемычный!". Он заранее ежился от неловкости, а через секунды ничего не желал сильнее, чем вжаться в надежное плечо и пореветь вволю.

Теплый встречный ветер перемешивал ароматы цветущих трав и машинного масла. Мелькали, отлетая назад, чистенькие домики, светло-зеленые перелески. Но Ян видел в стекле только свое отражение - толстые губы, размытый овал лица. Он собрался, постарался придать чертам вид мужественной скорби. Не очень получилось.

- Академическая, - проворковал с потолка заботливый голос. - Дорогие пассажиры, не забывайте на полках и сиденьях личные вещи.

Ян очнулся, посмотрел в окно. Где же корпуса лабораторий и цехов? Лужайка, речка, опять лесок. Разве что бетонный пятачок со стекляшкой, на которой надпись "Касса" перетекает в "Соки"... Встречающих совсем мало. Ян не сразу признал дядю в щуплом сутуловатом мужчине. Но в груди уже что-то заворочалось, заныло. Он нажал на ручку двери в тамбуре. Та, открываясь, столкнула гармошку ступенек, и они с костяным стуком расправились до платформы.

- Янька, чертушка, приехал, наконец! - Гера, целуя, обхватил его вместе с саквояжем и рюкзаком.

Ян, утонув в темных - маминых - глазах, с трудом подавил всхлип.

- Дядя Гера, дядя Гера... - забормотал он.

- Ян, дружище, давай по-свойски, без "дядей". Смотри, какой вымахал!..

Он снова притянул Яна к себе, сравнивая рост:

- Твой нос ниже моего всего на два пальца, а ежели его чуть-чуть задрать, то и вовсе наравне будет.

Потом схватил мальчишечьи вещички и вприскок помчался к серой открытой машине. Одновременно запихивал в неё рюкзак, устраивался сам и шутил, шутил...

Ян в ответ улыбался растерянно - не ожидал такого приветственного натиска, ёрзал по красной обивке, переставляя дорожную сумку.

- Тебе неудобно? Давай, я под ноги задвину...

- Нет, не надо, все хорошо, - вцепился в неё Ян. И вдруг успокоился, откинулся на пружинящую спинку.

И Гера примолк, выруливая на асфальтовую стрелу, упирающуюся в дальний лес.

Но тот оказался совсем и не лесом, а высоченной стеной живой изгороди с вырезанной в кустарнике аркой над дорогой.

Городок выглядел чистеньким, уютным. Они проехали его насквозь. Три десятка улиц. Внимание Яна задержали только большие шары, похожие на метеозонды со старой отцовской станции. При мысли о папе опять кольнуло сердце. Да, шары похожи, но эти жестко скреплены с подставками на высоких тумбах и странно переливаются разными цветами. Может, для украшения? Вон как вспыхнул один искрами изнутри, а теперь розовая змейка заструилась, её стёрла фиолетовая клякса… Некоторые прохожие равнодушно отворачивались от шаров, но кое-кто вглядывался пристально. Вот и третий остался позади. Ян ещё раз обернулся к ним, не решаясь спросить дядю.

- Что, друг, интересно? Таких нигде пока больше нет. Наши придумали, проверяют... В каждом Шаре целая поликлиника прячется, - в его голосе зазвучало беспредельное уважение к учёным, - как захочешь проверить здоровье, погуляешь возле него, а наутро тебе привет - карточка, а там: "Извольте удалить молочный зуб, он мешает другим расти правильно!".

- У меня уже давно не осталось молочных...

- И тем лучше. А других болячек у тебя и быть не должно. Вон какой боровичок, - Гера ткнул племянника локтем в бок, и машина вильнула.

- А как Шар узнает, что я - это я? Куда пришлёт-то карточку?

- Ох, забыл. Ну... зарегистрируешься. Завтра съездим и браслет от часов заменим на специальный, именной.

- Нет, - Ян резко сжал запястье правой ладонью. - Не буду. Папин подарок.

- Ну, ну, не бойся. Никто не заставляет. Просто обычно так делают. - Они снова ехали полями. - Можно брелок с индикатором. Или второй браслетик - тоненький. Как захочешь. Смотри вперед. Холм видишь? А на верхушке за деревьями крыша. Там наш с тобой дом.

Сооружение, представшее перед глазами Яна, домом можно было бы обозвать только имея солидную долю воображения. И походило на аквариум. Для китенка. А чтобы мусор и снег не залетали, на него кверху корешком, врастопырку, желтую лакированную книжку-раскладушку водрузили. Возле крыльца-пришлёпки голубой велосипед стоит, за стеклом чья-то тень мелькает.

- Кира? Вовремя... значит, сразу за обед, - подтолкнул дядя Яна ко входу.

Навстречу им вышла девочка. Ян присмотрелся. Нет, женщина. Волосы, хоть и затянуты в хвостик синей ленточкой, но вокруг глаз морщинки.

- Здравствуйте, - вежливо сказал Ян.

Её губы шевельнулись, словно она хотела ответить, да раздумала. Улыбнулась, легко вскочила на велосипед и умчалась к городу.

- Она, что, немая? - жалостливо спросил Ян.

- Как бы не так, - нахмурился Гера. - Но согласится скорее вагон посуды перемыть, чем два слова из себя выдавить.

- А кто она?

- Да просто так. По дому помогает иногда. От скуки. Ну, заходи же.

Храм художника.

Ян огляделся. Лишь стены были тут хрустально чистыми и стояли незыблемо. А остальные вещи... было похоже, что они играли в прятки и догонялки, пока им не крикнули: "Замрите!". Только, видно, Кира поймала два стула и успела приткнуть их к затянутому голубым пластиком столу.

- Ничего, привыкнешь. Хочешь - оставим, как есть, а нет - отгородим тебе угол ширмами. А? Разберемся. Ныряй в холодильник. Вытаскивай всё на стол. Сооружай натюрморт по своему вкусу. А я... во-первых - это. - Он отыскал в углу керамическую вазочку, плеснул воды из кувшина и прямо возле двери сорвал три одуванчика на длинных стеблях. - А во-вторых, то, - извлек из шкафа заляпанную краской бутыль. - Как бы не перепутать с растворителем, - понюхал, сощурился так, что тёмные брови съехались в одну линию, плеснул в стопочку и в рюмку.

- Дядя Гера, что вы, мне не надо, - замахал руками Ян.

- Ну, как хочешь. А я - за встречу нашу, за помин. Святое дело. Ты ешь, ешь. Не стесняйся. Вот окорок, на курицу нажимай...

Он запрокинул голову со стопкой, худой кадык судорожно шевельнулся. Ян машинально проглотил слюну и передёрнул плечами.

И началось то, чего он опасался с самого начала.

- Я так радовался за твоих родителей! У меня всё не складывается. Думал, слава Богу, хоть у сестры семья добрая. И вот, на тебе. Пусть земля им будет пухом!

Ян покраснел, насупился. Глаза стали ещё меньше, а пухлые губы задрожали.

- И вовсе нет! Неправда!

Гера удивлённо поднял взгляд на племянника. Что это с ним? А жаль, мальчишка не в нашу породу. Был бы лучше похож на мать...

- Я знаю, что они живы! Ты не видел их в гробах? Нет?

- Нет... Но...

- Вот именно. И никто не видел. А я читал... в одной книге... как самолёт упал в джунгли... также... и несколько человек все-таки живы остались. Они ещё в племя индейцев попали. Может, помнишь? Надо только подождать. Так мне папин друг сказал. А он сам пилот, и ему можно верить. Вот!

"Блажен, кто верует", - подумал Гера, но промолчал. Лишь положил на тарелку мальчику второй кусок пирога.

"Он просто считает меня маленьким дурачком", - подумал Ян, отодвигая этот кусок к самому краешку.

После обеда засунули посуду в мойку, и Гера махнул в сторону картин, уставленных тесно одна к другой:

- Смотри, если хочешь.

Ян выудил полотно наудачу из рядка - размером побольше. Заглянул в него.

Густая синь. Ночь. Скамейка. А на ней - двое. Ясно - влюблённые. Только почему в небе две луны? И он почувствовал, как внутри шевельнулось что-то строптиво-вредное. Значит, па и ма остаться в живых не могут, а две луны, это - пожалуйста. И я должен верить? Сейчас вот выскажу...

- Гера, это пейзаж фантастический?

- Почему? Смотри! Вон же та скамейка под деревом, - он притянул Яна к себе. - Похоже?

- Похоже. Но луны-то две! - торжествующе провозгласил Ян. - А так не бывает!

- Бывает. Потому что это не луна... вернее, одна - луна, а рядом - Шар.

- Какой?

- Вспомни - мы проезжали в городе. Я ещё говорил: Шары-поликлиники.

- Да.

- И этот почти такой же. Но вдобавок летать умеет. Летает и смотрит: вдруг кто - больной, из дома не выходит, у тех Шаров не проверяется. А человеку, может, срочная помощь нужна... Хранитель нашего здоровья.

- Ангел-хранитель, да? Как раньше думали, что есть на свете ангелы?

- Ангел, ангел... - задумчиво проговорил Гера, глядя на Яна, потом шагнул к полотну. - Странно, что это тебе, а не мне пришло в голову. - Он схватил палитру, стал лихорадочно растирать краски. - Ты извини меня, дружок, я поработаю немножко. Займись, чем хочешь. Гуляй, читай.

Взгляд его стал отсутствующим.

Ян на цыпочках вышел из комнаты, постоял на крыльце, прикрывая глаза от ещё слепящего солнца. Пошёл по дорожке вокруг дома. С противоположной стороны тоже обнаружились ступеньки и дверь. Толкнул её. И - чудо! - солнечная дорожка, расстеленная от двери до двери к его ногам, протянулась за спину, на лужайку.

Ян вскарабкался на дуб. Поболтал ногами, сидя на суку, сверху оглядел свои владения. Как принц, который не уверен, будет ли он завтра королём. Сад ему нравился. И необычный дом - тоже. И Гера. Почти. Раз все равно придётся пока здесь пожить, то лучше же пожить с удовольствием.

Он вернулся к дяде.

- Гера, ты сам придумал такой дом?

- Да. Сейчас... Всё, пожалуй... Что ты спросил, Янек?

- Ты сам придумал такой дом?

- Нравится? Сам. Он у меня - свето-ветро-улавливающий. Малейший просвет в тучах, и солнце - мое. Вместе со сквозняками.

Он повернул мольберт к Яну:

- Посмотри. Теперь лучше?

Правая луна висела неподвижно, как и прежде. А левая плыла, окруженная легким облаком. Но... Это же крылья... Два крыла, словно выкроенные из маминой старенькой фаты. И перед ними птичья голова - или лицо? - не разобрать.

- Ну? Лучше? - настойчиво переспросил Гера,

- Не знаю. Кажется. Конечно.

Солнце угасало, пряталось в тёмную стрельчатую траву на холме, Гера присел на порожек, постучал по отдраенной добела древесине.

- Садись, браток, посумерничаем. Надо нам знакомиться заново. Расскажи-ка, чем ты любишь заниматься?

- Читать люблю. Думать люблю...

- Редкое качество.

- Петь люблю.

Гера чуть поморщился.

- В волейбол играть.

- С волейболом - сложнее. Я не играю. Вот подожди, осенью будешь ездить в школу, с ребятами подружишься, и гоняй мяч на здоровье. Потерпишь?

- Потерплю, - покладисто ответил Ян.

- А то, может, Киру подключим. Я видел у неё мяч, но какой именно - волейбольный или для баскета не знаю. Далёк от этого, - и, извиняясь, улыбнулся.

- Кира - твоя подруга?..

- Ещё чего, - возмущённо оборвал его Гера, - скажешь тоже...

- А что?

- А ничто, то есть никто. Случайно познакомились в лазарете. У них дизайнер уехал. Попросили меня помочь с оформлением вестибюля для юбилейных торжеств. И дали в подручные Киру эту. Она краску разводила для транспарантов, цветы нарезала... Помогала, помогала и дома по инерции стала кое-что делать. Я не просил.

- Как же - одному?

- А очень просто. По законам природы. Как есть захотел, так и сварганил что-нибудь из подручных материалов. Пусть хоть просто картошка варёная. А надоело - до кафе прокатиться можно. Ну, хватит о ней. Не хочу.

- Мне понравилась. Улыбается. И пироги вкусные. У меня дома тоже была подруга. Есть. Её Колючкой зовут. За вредность. Но она только кажется такой, а на самом деле - мировая девчонка, очень добрая. Она тоже верит, что мои найдутся. И меня ждать обещала.

- Надо же! - удивленно откликнулся Гера. И искоса кинул взгляд на племянника. Глаза крошечные, цвета не разберёшь какого, нос картофелинкой, зато губы - на двоих, и при всём при том рассчитывает на симпатию? Если не из родственных чувств и не из долга, то вряд ли... Не верится. Ох, я, наверное, несуразный, тяжёлый, а может, и плохой человек.

Тут он вообразил себе лицо, которое ни днём ни ночью не давало покоя. Огромные синие глаза, нежнейшая кожа, не губки, а уста. И сердце сладко заныло. "Плохой" - тоже не скажешь. Художник, и в этом - все. Разве виноват, что с рождения болен гармонией, линией и цветом? Спохватившись, одобрительно похлопал Яна по плечу:

- Колючка, значит? Молодец. Так держать!

Луны не было. Скамейка под дубом утонула в сумерках.

- Гера, а на той картине ты кого нарисовал? На скамейке. Своих друзей? Или просто так?

- Вот именно. Просто так. Если фантастика и наличествует, то именно в этих слившихся силуэтах. - И неожиданно для себя стал пояснять: - Без них не было бы образа. Композиция развалилась бы.

Ян оглянулся на полотно. Представил то же, но без людей. В композиции он был не силен. Но и с пустой скамейкой было бы красиво, только грустнее. И ангел тогда вообще неизвестно для чего. Для кого. А вот, если бы на выгнутой спинке остался забытый плащ или перчатка... Будто кто-то был недавно, и ушел. Тогда можно долго думать о нём. И Шар. Шар ещё задержался. Тоже соображает, как человеку помочь, который расстроился. Плащ вот забыл...

- Гера, а Шар на батарейках летает?

- Нет. Он подзаряжается в лаборатории энергоблока. Привязан к лазарету и клинике, к телецентру, компьютерам. Потому и улететь далеко от города не может. Тут кружится, - отвечал Гера, думая всё о своём.

- Хорошо бы увидеть.

- Наглядишься ещё... Не нужны мне тут никакие ни красавицы, ни золушки.

Теперь пришёл черёд удивиться Яну. Гера словно доказывал что-то ему и себе.

- Понимаешь, дружок, я не имею права ни расслабляться, ни увлекаться. Сиюминутные удовольствия не для меня. Понимаешь, я недавно осознал, что вышел на финишную прямую. Что жить можно и нужно только ради искусства. Дорога. Мчишься. Всё отлетает назад. Неважное. Суета. Привязанности. А впереди - прекрасное. И ты знаешь, что только твоему взору оно доступно…

Яну стало неуютно.

- ... Только ты можешь приблизиться и потом рассказать о нём людям, - Гера встряхнул головой. - Ян, ты ведь понимаешь, что я, как у вас говорят, "не ставлю из себя"?

- Ага... Ну а дальше?

- А дальше - не знаю, счастье это или крест, но никуда мне от него не деться. Только искусство! Только живопись! - словно заклинал он.

Но тут Ян подумал, что вряд ли всё так просто. Если бы для Геры не существовало ничего, кроме красок и картин, разве стал бы он доказывать это ему? Или себе?..

- Гера, я умею картошку жарить. И яичницу. Научусь печь. И, если хочешь, пока я здесь, буду всё сам готовить и пол мыть. Тогда Кире здесь делать будет нечего. А ты рисуй себе. Ладно?

- Спасибо, дружок. Но Кира не очень мешает. Пусть. Не хочу обижать.

Помолчали.

- Так ты говоришь - поёшь?

Ян смутился:

- Ты не бойся, я тебе тоже мешать не буду, я и дома пою только в ванной. Или в гроте - у нас за папиной метеостанцией есть грот. С настоящим сталактитом. Мы туда с Колючкой забираемся и поём. Очень красиво получается!

- А рисовать не пробовал?

- Пробовал, но у меня всё уродики получаются. Учитель говорит - толку никакого. А, может, он учил неправильно? Может, ты поучишь?

- Избавь. Никаких педагогических способностей. Да и стоит ли? Если нужная струнка живёт в душе, то она покоя да даст. Сама будет ныть или звенеть. А уж коли равнодушен к краскам...

- Но мне нравится рисовать, - словно прислушиваясь к себе, проговорил Ян.

- Это совсем другое, - снисходительно потрепал его по голове дядя.

- Гера, а расскажи, как ты понял? Про живопись и про себя.

- Тебе, и правда, интересно?

- Очень.

- Наверное, странно, но иногда мне кажется, что моя страсть к живописи и рисунку произошла из антипатии к музыке.

- Ты совсем никакой не любишь?

- Почти. Но, давай по порядку. Дед, твой прадед, обожал слушать записи военных маршей. Врубит, бывало, на полную мощь... Стёкла дребезжат - ему хоть бы что. Покачивается в кресле, наслаждается. Глуховат был. Все терпели. Только я уши затыкал и ревел, потом к речке стал убегать. Тишина. Рисую прутиком на песке и думаю, как бы славно было в мире совсем без музыки. Тебе я свои убеждения не навязываю. Ни в коем случае. Просто, ты спросил, я ответил. Так?

- Так.

- Позже, когда повзрослел, осознанно предпочитал тишину картинных галерей звуковой навязчивости концертных залов. Висит полотно. Нравится - смотри, не нравится - отвернись. Никто не вбивает ноты в мозги. Ещё, вот цветок, - он пошарил в темноте по траве, но сорвал только лист, - или холм, за которым солнце село. На них можно смотреть часами и не наскучит. А музыкальная фраза? Два, три, пять раз и все, предел, до тошноты.

"Нет, так нечестно, - подумал Ян, - холм с гребешком кустарника, закат - тут не несколько нот получится, целая симфония. И, если смотреть на одно и то же, тоже скоро надоест. Может, Гера хочет, чтобы я поспорил? А я спорить не люблю. Пусть будет по-его".

- Ладно, музыка - музыкой, а рисовать?..

- Как все дети. Чиркал карандашом. Может, чуть более похоже на натуру. Но случилось однажды отцу сменить машину, и цвет новой стал для меня чем-то вроде вируса живописи. Он был серо-голубовато-фиолетовым, неопределённым. Не давал мне покоя. И менялся от освещения, от теней деревьев или облаков. Я, завидев машину, зажмуривался и подходил ближе. Подносил к ней своё ощущение её цвета, живущее во мне с прошлого раза. Распахивал глаза и с горечью убеждался, что она и нынче другая. С тех пор коллекционирую цвета. Говорят: "мастер по сумеречным оттенкам". Ерунда. Я всё ещё пытаюсь найти тот самый, серо-голубой с неподдающейся каплей, которой мне не хватает. От отцовской машины, хорошо, если горстка ржавчины осталась, а я вот маюсь.

Безмятежно перезванивались цикады. Подала голос лягушка. Ей откликнулась другая. Ян прислушался. Где-то журчала вода.

- Речка? За садом?

- Есть. Но купаться не советую. Вода обманчивая, ледяная. Ключи подземные. Заболтались мы с тобой. Пойдём-ка по стаканчику молока пропустим, да спать. Хочешь - дома, а хочешь - раскладушку в сад вынесем.

- Я - где ты.

- Тогда - у картин.

Ян уснул сразу. А Гера долго возился на скрипучем диване. Закроет глаза - снова неотступающее видение: синий взор, белый шёлк по плечам. Напряг волю, сосредоточился на воображаемом Шаре. Представил, как бегущие по нему разноцветные волны сменяют друг друга. И вот уже казалось, что они не возникают изнутри, а это Шар раскручивается всё быстрее и быстрее, как глобус под озорной ладонью. Последнее, о чем подумалось: "Завтра уже можно идти в театр".

Следующим днем Гера хмурился, как и небо, затянутое тучами. Ходил из угла в угол скучный, поникший, Ян попытался разговорить его. Не получалось. Тогда он, перебрав книги в ящике, вызволил потрепанный квадратный томик. Рембо. Незнакомый. Заглянул во вступление. "Гениальный отрок..." Решил, что неплохо бы полистать.

- Гера, я возьму? - показал он на книгу.

- Бери. И не обращай на меня внимания, ладно? Делай, что хочешь. Можешь взять машину покататься. Технику любишь?

- Люблю.

- Ну, гуляй.

И уставился отрешённо на начатый натюрморт: скомканная серебряная фольга и кубок с белой розой, почти сливающейся по цвету с батистовой драпировкой. Только полутени выделяли её. И тень. На ткани.

- Надо нарезать роз, - сказал он никому. И добавил: - Чайных.

Ян задержался на ступеньках:

- Нарезать? Сейчас. Сколько?

- Позже. Вечером пойдём в театр. Если хочешь...

- Отлично! А что там будет? Комедию бы!..

- Не знаю. Неважно. Ты хотел погулять?

- Угу, - пробормотал Ян и ретировался, размышляя о дядиной непонятности.

Гамак, подвешенный между дубом и клёном мягко пружинил.

Ян долго смотрел на фотографию вихрастого высоколобого мальчика. Дерзкий взгляд, печально опущенные уголки губ... Первые листы слиплись.

"А шкаф был без ключей... Да без ключей... Как странно! К себе приковывал он взгляды постоянно. Он заставлял мечтать о тайнах, спящих в нём. За дверцей чёрною...".

Повеяло стариной, каминным дымком, привидениями. Ян нетерпеливо разъединил странички, почти разодрал. И тут резануло глаз слово "сирот": "Подарки сирот к Новому году". Он отшвырнул от себя книгу как ядовитую гусеницу. Стало холодно. Снова приходится заставлять себя верить, что па и ма просто не могут быстро выбраться из джунглей.

Книжка беспризорно валялась на траве. Она-то здесь причём? Ян снова поднял её, отряхнул, и раскрыл наугад. "А - чёрный, белый - Е, И - красный, У - зелёный, О - синий...".

Интересно. Но почему так, а не иначе? Надо показать Гере. Что он скажет?

Ян посмотрел на силуэт художника за стеклянными стенами. Он был все таким же застывшим. Ян хотел окликнуть его, потом раздумал. Глядел на изменчивые облака и не заметил, как задремал.

Проснулся, облизнувшись. На губы откуда-то капнул прохладный земляничный сок.

Сначала он увидел голубой велосипед, а потом - Киру с блюдечком ягод. Она улыбнулась и шепнула: "Засоня, иди поешь".

Стол был накрыт в саду под дубом.

Девушка сидела возле, откинувшись на спинку стула, и смотрела, как ели мужчины.

- Слушай, Кира, ты бы положила что-нибудь себе в тарелку тоже и ковырялась потихоньку. А? - нахмурился Гера.

Она покраснела и поднялась, чтобы уйти в дом. Но не по Колючкиному - с фырканьем и хлопаньем дверьми, а просто - чтобы не мозолить глаза.

- Погоди, - остановил её Гера, - сразу уходить... Ну, не выношу я, когда смотрят, как я пищу пережевываю. Не-эс-те-тич-но. А вообще, спасибо. Очень вкусно.

Кира провела ладонью по глазам, пригладила и без того безукоризненно стянутые на затылке волосы и осталась стоять у косяка двери.

Гера махнул рукой: "Что, мол, с неё взять?" и поторопил племянника:

- В театр опаздываем. Убирай скорее посуду. Бегу переодеваться. Кира, подбросить тебя до города?

- Нет, - качнула она головой в сторону велосипеда.

- А его в багажник.

- Нет, - ответила Кира снова.

"Тихоня, а упрямая",- одобрительно подумал Ян.

Едва успел стряхнуть крошки в птичью кормушку, Гера засигналил: "Тирли-тиль, тирли-тиль", и серый горбунок фыркнул, готовясь сорваться с места.

- До свидания, - постарался как можно приветливее улыбнуться девушке Ян из вздрогнувшей машины.

Она кивнула, упираясь носком в педаль. Вдруг, спохватишись, нагнулась к кусту малины, выкатила оттуда мяч и подкинула над головой, чтобы Ян увидел. Машина сворачивала, он только успел крикнуть:

- А завтра поиграем?

- Во что? - обернулся Гера.

- Кира мяч нашла.

- Да, - неопределённо уронил дядя.

- Ты ей сказал про волейбол?

Но Гера неожиданно дёрнулся!

- Ты не на цветах сидишь?

- Я? - переспросил Ян, с ужасом чувствуя, что ему действительно мешает сидеть что-то колючее, и извлёк из-под себя жёлтые розы, укутанные в целлофан. - Ой, Гера, извини... я нечаянно... Придётся возвращаться за новыми?

- Нет времени. Постарайся хотя бы этим придать божеский вид. Если не удастся, получится, что ты меня здорово наказал.

Ян принялся расправлять целлофан, разглаживать лепестки. Одна, из пяти роз была надломлена прямо у чашечки. Пришлось её выкинуть. Светлым пятнышком она исчезла в листьях подорожника. Четыре - ни туда, ни сюда. Ян отделил самую поникшую, воткнул в бортик шины, но встречный ветер её сорвал.

- Ну как? Можно букет в теперешнем виде подарить актрисе? - спросил Гера, не оглядываясь.

Ян осмотрел его критическим оком:

- По-моему, вполне. - Но, кажется, чуть-чуть покривил душой.

Гера промолчал весь остальной путь.

Лишь на середине дороги, в низинке, выругался сквозь зубы:

- Какого чёрта?

На асфальт обрушилась засохшая ветла, один острый корявый сук торчал прямо на уровне его головы. И добавил:

- Напомни про него, когда будем возвращаться, в темноте. Да завтра - позвонить в дорожную службу...

Он приткнул машину в ряд у массивного здания из розового туфа. Ян, задрав голову, разглядывал колонны, украшенные завитками, словно в учебнике "История древнего мира", и удивлялся, как мог такой старинный театр очутиться в целеустремлённом научном городке. Но Гера повлёк его ко входу:

- Ничего интересного, пластобетон, да ещё с архитектурными излишествами. Уф! - почти вбежал в зал и, только увидев, что занавес ещё опущен и люстра сияет, облегченно вздохнул, огляделся, заметил свободные места в первом ряду, направился к ним.

- Гер, здесь неудобно, голову высоко задирать придётся. И ноги - виднее всего остального, - попробовал Ян убедить дядю перебраться подальше, но был оборван:

- Зато перед глазами никто не мельтешит.

В театре, где бывал раньше Ян с родителями, свет в потайных светильниках угасал постепенно. И долго. Наверное, минут пять. А здесь в люстре было очень много лампочек, закрученных по спирали, и с края к середине они выключались поочередно. С каждой секундой - одним огоньком меньше. Ян засмотрелся и не заметил, как занавес подняли. Только почувствовал прикосновение холодной и влажной Гериной руки к своей. Машинально вытер её о брюки и взглянул на дядю. Тот был бледен и словно весь устремлен к сцене, ещё пустой. Ян вспомнил, как ма обычно бледнела в духоте.

- Гера, тебе нехорошо? Может, выйдем?

Тот только тряхнул головой: отстань, мол, и поправил розы на коленях.

На сцене появилась ОНА.

Названия спектакля Ян так и не спросил, но, конечно, это была не комедия. Грустная история про красивую девушку, которая очень много смеялась на людях и тосковала ночами, глядя на звезды. Её никто не понимал.

Зато Ян, во всяком случае, так ему показалось, прекрасно понял Геру. Достаточно было посмотреть на него, не желающего видеть ничего, кроме искусно выписанного девичьего лица с рассыпанными по плечам волосами. Стоило актрисе покинуть сцену, он откидывался на чёрный бархат, опустив веки, а потом вновь словно впитывал каждый её жест и слово.

Но вот и конец.

Все актёры вышли вместе, улыбаясь и раскланиваясь.

На сцену полетели цветы. Гера весь подобрался. Ян подумал, что ему, наверное, неудобно бросить мятые розы. Хотя - почему? Всё равно актеры подняли, в знак уважения, лишь некоторые, а на остальные просто наступали. Так какая же разница?

Но тут стоявшие рядом подтолкнули вперёд ведущую актрису. Она, вроде бы даже смущаясь, шагнула к рампе, зал ещё сильнее разразился аплодисментами. Гера, словно подкинутый пружиной, выскочил на сцену, держа букет в вытянутой руке. Но неловко споткнулся об угол суфлёрской и выронил его. Нагнулся, чтобы поднять бедные цветы. И актриса сделала слабое движение - намёк на помощь.

Ноги дяди были прямо перед глазами Яна, и он с ужасом заметил, что носки у Геры разных цветов. Скорее всего, тот впопыхах надел один из них наизнанку.

Актриса приняла букет. Гера приник губами к нежным пальцам. А Ян будто увидел его её глазами: сутулый чудак в разных носках, и вспомнил холодное прикосновение влажной ладони.

Она проводила его внимательно-усмешливым взглядом. Но художник не думал об этом. Он испытывал почти кощунственное блаженство от свершившегося свидания с красотой.

Машина мягко объехала упавшую ветлу и понеслась дальше. Ян, поколебавшись, всё-таки спросил:

- Она тебе очень нравится? Да?

- Агния? "Нравится" - не то слово.

Итак, её зовут Агнией...

- И на следующий спектакль ты пойдешь тоже?

- Скорее всего.

Ян почувствовал, что не может, не хочет допустить, чтобы дядя в глазах посторонних выглядел смешным и жалким.

- Не надо, Гер...

- Почему? - Тот даже притормозил от удивления.

Не объяснить же - почему.

- А она, Агния эта, хоть знает о тебе? Что ты - художник...

- Нет. Не было случая представиться. Да и надо ли?

- И ты не хочешь с ней поговорить?

- Не знаю, не знаю...

Свет фар стлался по гладкому асфальту, призраками отлетали придорожные кусты. Ян подумал, что дядя больше ничего не скажет, но тот добавил:

- Во всяком случае, беседовать с нею я не хочу. Единственное, что мне нужно для счастья - написать её портрет. Но не уверен, что смогу воспроизвести эти черты точно. Беру кисть - плывет...

- А если попросить её попозировать?

- Откажется. Видишь ли, я не захочу и не смогу отдать портрет ей, то есть расстаться с ним.

Он ещё помолчал. Усмехнулся:

- Пожалуй, мне достаточно было бы двух сеансов часа по три.

С утра Гера снова был хмур и, как показалось Яну, ещё больше осунулся. Вяло поковырялся в горделиво водворенной племянником на стол глазунье - нарядной, шкворчащей.

Ян попробовал было завести разговор про школу, про учителей, но дядя оставался безучастным. Как-то не вязалась его тоска с недавними разглагольствованиями о финишной прямой и беспредельном счастье творчества. Ян опасливо перевёл еле теплившуюся беседу на ненаглядную Герину живопись, ожидая резкого "Отстань!" или вежливого "Погулял бы". Но тот всё же откликнулся, стряхивая с себя мучительное оцепенение:

- Восхваление живописи? Позавчера мы сравнивали её с музыкой. Помнишь? Я говорил, что звук, как бы он ни был прекрасен в окружении других, сам по себе - длительно - невыносим. А цвет? Смотри на небо. Голубое. Ты можешь смотреть на него час, два, сколько угодно.

"Долго не смогу, - подумал Ян. - Скучно", но перечить не стал.

- И по информативности ничто не сравнится с рисунком. Нотная грамота создана сравнительно недавно. О мелодиях древней Согдианы мы можем только догадываться. А линии и краски? Вот они... Наскальные росписи, фрески Кносского дворца... Даже скульптура, уж на что - родственница, а не передать ей щедрости августовского звездопада.

"Фанат", - с уважением подумал Ян, но решил ввязаться в спор, чтобы разговор не заглох:

- Гер, ты, по-моему, перегибаешь. Информативность слов выше.

- В науке? Допускаю, но не в области эмоций. Фантасмагории Босха, переложенные на язык, займут несколько увесистых томов, а взгляд охватывает всё сразу. И, потом уже, блуждая, останавливается на деталях, не уставая удивляться безумной фантазии художника. Или... Ты сможешь договориться с гренландцем?

- Не уверен.

- На пятой минуте схватишься за карандаш. Итальянцу, не знающему никакого языка, кроме родного, предлагается на выбор сотня русских слов для обращения к любимой и он, по благозвучности, выбирает - "телятина"! Слова условны, рисунок - универсален.

- Гера, - кстати вспомнил Ян про стихи, - я читал Рембо. Там каждой гласной присвоен какой-нибудь цвет.

- Приведен в соответствие, - поправил художник.

- Ну, пусть. Я не запомнил, какие цвета, но хотел тебя спросить, а ты что думаешь?

- Не знаю, насколько всерьёз писал это Рембо. Я сам одно время был помешан на соответствиях. Помнишь? "Есть запах чистоты. Он зелен точно сад"?

- Нет, - качнул головой Ян.

- Это Бодлер. Прочитаешь ещё. Какие твои годы? Но я хотел не о запахах... Видел Шары? Там все цвета переливаются из одного в другой. Не случайно. Отражается состояние здоровья проходящих мимо. Если много народа - слишком быстро мелькает - не разобраться, не уловить. А если улица пуста, очень чётко прослеживается. Так вот у меня был сильный приступ мигрени. И я ощущал свою боль белой с еле заметным вкраплением фиолетового. Я, боясь расплескать мигрень, доволок её до Шара. Повезло - рядом никого. На Шаре только моя боль. И как ты думаешь? Белая? Как бы не так. Я двигаюсь, а по Шару вместе со мной передвигается буро-зеленая клякса. О чем это говорит? О том, что цветовая шкала выработана ведь какими-то людьми. То есть снова - о субъективности. Я не слишком заумно выражаюсь?

- Нет. Всё как на ладони. А про гласные? Ты не согласен с Рембо?

- Конечно, нет.

- Ну, а по-твоему как?

- "У" - синий, матовый, "Ю" - фиолетовый, с глянцем... Хотя нет, подожди. Надо мне тебя развивать. А посему задаю тебе урок: обдумать соответствия. И представить свой вариант звуко-цвета. Потом сравним. Принято? Вот и отлично. А теперь - гуляй. Я устал от разговоров, и пора работать.

Он развернул кресло к неоконченному натюрморту с белой розой, но вместо того, чтобы взять в руку кисть, опять прикрыл глаза.

Яну показалось, что дядя задремал. Поэтому он не стал тревожить его звяканьем посуды. Постоял, посмотрел на небо - голубое. Припекает. И отправился на звук, дав себе слово купаньем не увлекаться, раз Гера не советовал.

Ручей скакал с камня на камень и, перепрыгнув через последний булыжник, вносил светлую струю с кварцевыми блёстками в спокойную мутноватую речку. Пахнуло свежестью. Распущенные ветви ив стлались по течению. Тропинка у берега расползалась маленьким аккуратным пляжем. Ян разделся, потрогал воду ногой. Тепло. И дно - песчаное. Он прошел поглубже. И вдруг подпрыгнул от неожиданности - холодом окатило ступни. Потом понял, это придонные родники с ледяной подземной водою. Забавно - тепло и тут же холодно. Он нащупал ещё три ключа, потом сплавал на противоположный берег за кувшинками, и только почувствовав дрожь, стал прыгать на песке, кутаясь в прогретую солнцем рубашку.

- Гера, смотри, какие я кувшинки принес! - закричал он с порога. А то все розы да розы...

Художник не откликнулся. Смотрел то ли на холмы за спиной Яна, то ли в глубь себя.

Ян шмыгнул носом. И хотя бы этим привлёк дядино внимание.

- Купался?

- Ага.

- Не простудись. Кувшинки принёс? Хорошо. Уложи их вон в ту плоскую вазу и залей водой. Может, действительно, порисовать их?

Установил квадрат картона и стал быстро набрасывать цветы.

Ян отошел в сад, постучал Кириным мячом о толстый дубовый ствол, полистал прошлогодние журналы. И услышал сдавленный стон. Ян встрепенулся. Дядя? Ещё раз...

Он взбежал по ступенькам.

- Герочка, ты что? Тебе плохо?

Тот только скрипнул зубами.

Ян взглянул на картон из-за дядиного плеча. Над желтыми пятнами кувшинок всплывало женское лицо, скупо обозначенное карандашом. Лишь глаза сияли синим. Опять эта актриса.

Художник схватил кисть, взмахнул ею так резко, что задел отшатнувшегося Яна, и стал исступлённо чиркать по рисунку, оставляя на картоне неровные грязно-синие следы.

Ян на какой-то миг испугался, потом снова пожалел дядю, и вдруг его осенила гениальная мысль: "А не попробовать ли мне самому познакомиться с этой Агнией? Объясню, какой Гера талантливый и умный. Может, согласится позировать? Только как добраться до города? Пешком - далеко. Но Гера же предлагал взять машину покататься. А сказать - куда собрался? Нет, не стоит. И, может, ничего не выйдет, он настроится... Пока помолчим".

- Гера, позволь мне, пожалуйста, проехаться на машине.

- Катайся. Только в сторону города лучше не езди. Без прав... - Он произнес это на одной скучной ноте. - И с асфальта к реке не сворачивай. Там грунт плохой. Увязнешь. К обеду возвращайся.

- А я сейчас перекушу. Молоко с бутербродами. Можно?

- Как хочешь.

Мотор послушно заурчал. Машина медленно тронулась с места.

Жарило вовсю и слепило глаза. Ян подумал было вернуться - натянуть брезентовый верх, но увидел зелёный Герин кепончик с большим целлулоидным козырьком, натянул его на голову и сразу почувствовал себя увереннее.

Коряга все также уродливо топорщилась в низинке. Ян чуть сбавил скорость и аккуратненько объехал её, похвалив себя за мастерство.

Чудесные Шары он заметил издали. Но театр отыскал не сразу. Забыл, куда сворачивали, а, может, и не обратил вчера внимания. У кого бы спросить дорогу?

По тротуару навстречу шел высокий наголо обритый мужчина со смеющейся девушкой.

- Ах, Карл! Ну и развеселили вы меня!

- Наконец-то. Все царевной-несмеяной ходите...

- Извините, пожалуйста, - обратился к нему Ян, - не скажете ли, как проехать к театру?

Мужчина нехотя повернулся: "Что? Театр?" и, взмахнув рукой, отделался коротким: "Вон!". То ли сообщая направление, то ли прогоняя мальчишку от себя.

Наверное, помешал разговору, - оправдал Ян неприветливость встречного. Свернул направо и сразу увидел знакомое здание.

Теперь его никто не торопил. Он поковырял пальцем ракушечник стен, убедился, что это, и правда, лишь имитация камня. Но стройные колонны с завитушками и белые маски на темно-розовом фронтоне все равно были хороши.

Ян вошел в пустынный вестибюль. Шелест шагов скрадывали ковровые дорожки, но под потолком бродили какие-то гулкие звуки.

Вдруг он почувствовал влагу над губами и секундное смятение. Опять перегрелся... А мамы рядом нет. Иногда летом у него текла носом кровь, и Ян панически боялся этих моментов с суетой вокруг и ужасными красными пятнами на платках и пальцах. А тут - ковер... Он шагнул в сторону, задрал голову и лихорадочно принялся шарить по карманам в поисках носового платка или хоть обрывка газеты, нащупал. Утерся. И рассмеялся: "Фу, просто насморк!".

- Кто у нас тут сопит? И что ему здесь надо? - насмешливо спросил мужской голос.

- Мне нужна одна актриса, Агния. Фамилию не знаю, - Ян разглядел за колонной юношу с двойными бровями. Над своими, светлыми, еле заметными, были домиками вычернены другие. Уголки красных губ загибались книзу. Но глаза были веселыми, и ненарисованные губы улыбались.

- Она самая красивая, - продолжал Ян. - Волосы вот такие. - Он плавно провел рукой над плечом, - глаза вот такие... - Он постарался распахнуть пошире свои, с детской непосредственностью не подозревая, как выглядит в попытках изобразить красавицу.

- Тебе Агнешку? Очень просто. Видишь надпись: "Посторонним вход воспрещён"? Так дуй прямо под неё. И вторая дверь налево. Если нет, то в следующую... Найдёшь.

- А можно? - хотел спросить Ян, но парень уже скрылся за портьерой.

Агния на сцене была страдающей и неприступной. Агнешка же, открывшая дверь на робкий Янин стук, - простой и серьёзной.

- Зачем же я вам понадобилась, молодой человек?

Ян мысленно отругал себя за не придуманные заранее слова.

- Ну ладно, тогда давайте познакомимся. Агнеша, - протянула она ему руку.

- Ян. Только, если можно, не называйте меня на "вы".

- Хорошо. Ты, наверное, был на моем спектакле? На каком?

- Я не знаю...

- Вот так зритель!

- Вы там играли Ольгу.

- А-а... "Белое танго".

- Мы с дядей опаздывали, я не успел спросить название, а потом было не до этого.

- Почему же?

- Я лучше по порядку. Мой дядя, Гера, - художник. Вы его, наверное, помните. Вчера он вам после спектакля преподнес розы. Чайные.

- Ах вот в чем дело. И не только вчера... Уже месяц, трижды в неделю...

- Но вчера, из-за меня, букет был плохой. Я на него нечаянно сел в машине.

- И ты пришел извиниться, милый Ян?

- Нет, хотя и это тоже. Я не хочу, чтобы вы смеялись над дядей.

- А разве я смеюсь?

Ян посмотрел на неё пытливо.

- Ты очень любишь своего дядю? - спросила Агния.

- Да. И хочу, чтобы вы тоже к нему хорошо относились.

- А я к нему отношусь - никак. И предпочла бы, чтобы не было ни его, ни его букетов. Я ответила слишком резко? Зато - правду. Он мне мешает.

- Почему? Вчерашний букет не в счет. Я виноват.

Агнеша задумалась. Переплела пальцы, выгнула их.

- Как бы объяснить? Посмотри-ка сюда, - она показала ему на еле заметный черный штришок у основания мизинца. - Заноза. Видишь?

Ян кивнул.

- Декорации помогала переносить и остовом, деревяшкой, зацепила. Не болит. Не воспаляется. Вытащить - не получается, надо иголкой ковырять. Это больно. И, кажется, необходимости нет. А все равно - лучше бы не было этой занозы. Верно? Отвлекает.

Ян начал было обижаться - взяла и сравнила дядю с занозой, но вовремя понял, что Агния не хотела никого обидеть. За её словами стояли какие-то взрослые сложности.

- Гера очень-очень хотел бы вас нарисовать. Он пробует - у него не получается. Вы не смогли бы ему попозировать?

- Нет-нет-нет! - замахала руками Агния. - Категорически! Я не фотогенична, мне некогда. Не хочу.

"Она, даже не зная про дядино условие, не соглашается, значит, и точно - не уговорить".

- А что ты все Гера да Гера? Он живет с вами?

- Это я живу у него.

- А родители?

Ян запнулся. Рассказать, как есть - долго, и жалеть будет...

- Они в командировке.

- Скучаешь, конечно?

- Скучаю, - вздохнул Ян, сморщился и чихнул.

- Ты простыл? - Агния заглянула ему в глаза так близко, что он различил, как голубизна её радужки распадается на синие и светлые черточки. - Твой дядя за тобой не следит.

- Он предупреждал, это я сам купался дольше, чем можно было.

- Ты мне определенно нравишься, Ян. А как тебя зовут дома? Яничек, да? Мама как называет?

- Мама... - задумчиво повторил Ян и сморгнул несколько раз, чтобы не разнюниться, - мама называла меня "Клыш".

- И что это значит?

Ян пожал плечами.

- Клыш-курлыш. Что-то ласковое, с крылышками, - Агния погладила его по голове. - Ты, наверное, голоден? Давай-ка, я тебя чайком напою.

Они пили крепкий чай со сливочными помадками и разговаривали о том о сём. Яну было очень хорошо. Может быть, впервые за последний месяц. Хорошо - до того, момента, когда он вспомнил, что Гера дома один. Мучается. А он так ничего для него и не сделал. Ян подумал и решился на крайнюю меру:

- Агнеша, вас дядя очень любит.

- Ну вот, - погрустнела она, - опять двадцать пять. Так все славно было...

- Мне его жалко... - прошептал Ян.

- Клыш, милый, мне сейчас придется тебе долго и нудно объяснять, что любить можно только человека, которого хорошо знаешь. А он? Слепил куклу из десятка ролей. Нежных, страдающих... Что скажешь?

- Вы красивая.

- Вот. Только мордашку и увидел твой Гера. - Она хотела добавить: "И потерял голову. Как десятки других!", но смолчала. Потом спросила: - А тебе это не кажется унизительным?

- Нет. Так здорово, когда все любуются.

- Надоедает, - усмехнулась она. - Мне просто не хватает тщеславия. И ещё - ужасно хочется сыграть Бабу-Ягу или леди Макбет. А приходится одних Венер...

- Успеете. Какие ваши годы? - сказал Ян Гериным голосом.

- Утешил, - рассмеялась она.

- Агнешка, репетицию срываешь, - постучали и крикнули за дверью.

- Ох, - спохватилась она, - и правда! Иди, Клыш. Приезжай ещё. Но лучше с утра, тогда я посвободнее. Хорошо? Послезавтра. А я приготовлю марципанчики к твоему приходу. Пальчики оближешь! Ну, до свидания...

Домой ехать не хотелось. Вот если бы было, чем порадовать Геру...

Ян повернул руль, и машина съехала на проселочную дорогу, а с неё - прямо на луг.

Он лег навзничь в траву. Стрельчатые листья и голубые соцветия были так высоки, что скрывали его от солнца, зависнувшего на середине между зенитом и горизонтом. Небо - гладко голубое, как занавески в маминой спальне. Ян вспомнил, что Гера говорил о цвете, на который можно смотреть часами, и не согласился снова. Если смотреть и думать о своём, то, действительно, можно, но причём тут цвет? Про него забываешь. А если сосредоточиться, только на нём - скучно и, наверное, сразу уснёшь... Вдруг прилетела стайка стрижей. И Ян сделал маленькое открытие - небо из невыразительной плоскости превратилось в бездонное и таинственное чудо. А отчего? Птицы, пролетавшие низко, были видны до мелочей - белое горлышко, поджатые лапки. Выше - проглядывались лишь их тёмные или серебристые силуэты, а в самой дальней высоте с трудом можно было уловить только чёрные точки. "Пространство, - подумал Ян, - и ещё перспектива". Птицы исчезли так же внезапно, как и появились.

А вместо них по небу поплыл воздушный шарик. Очень красивый и немного странный, словно обложенный цветными стеклышками. Такие, только зеркальные, он с ребятами развешивал перед новогодним балом в школьном зале. Они крутились и отлаженные зайчики падали хлопьями снега. По стенам, по лицам...

А стёклышки, оказывается, меняют цвет. Ой, да это же Шар. Как возле клиники в городе. Нет, другой ярче. А куда он летит? Куда ветер подует или куда велено? Цвета... Дядя же дал мне задание расцветить гласные. А я забыл. "Е" - мель, ель, степь, кепка... Так не пойдёт. Попробую только слушать звук. "Е-е-э-э-э...". Ещё раз... Кажется, получается. Сначала будто жёлтое, шафрановое. А потом - светлее и ближе к серому. Интересно.

Так он сравнивал цвета и звуки, радуясь эффекту. Только "И" оказалась строптивой. То синим отсвечивала, то бордовой мерещилась.

Шар медленно улетал к дороге.

"И-кер! И-кер!", - тревожно закричала какая-то птица.

Ян очнулся. Дядя, наверное, его ждёт - не дождётся... А может, и Кира снова приехала. К Гере. А тому всё равно. Она тихая, но он ведь и любит тишину. Почему же ругает её за молчаливость? Сейчас приеду и скажу ей, чтобы больше разговаривала с дядей. И его растормошу. Обязательно придумаю по пути что-нибудь весёлое.

Над дорогой, над машиной плыл Шар. "Наверное, он почувствовал мою простуду? - подумал Ян и шмыгнул носом. - А браслета нет. Откуда же он узнает, что именно меня лечить нужно?".

"И-кер!", - снова послышалось из придорожных кустов.

Впереди Ян увидел всё ту же сваленную ветлу. "Сейчас объедем, ещё один поворот, а там и дом...". В этот момент у него в носу зачесалось, засвербило. Ян сморщился и судорожно дернул руль, чихая. Воздух вспорола зелёная молния.

Корявый сук острым концом вонзился в мальчишечью голову. И кровь потекла по красной обивке едва заметной струйкой.

Ян не ощутил ни испуга, ни боли. Ничего. Потому что был сражён АЛАДом за тысячную долю секунды до прикосновения страшного сука.

Ветровое стекло ещё осыпалось на смятый бампер и асфальт, а аварийный сигнал в лаборатории уже вопил о несчастье.

Виктор кинулся к дисплею. "Не зарегистрирован... Пол: мужской... Возраст: пятнадцать... травма черепа, несовместимая с жизнью... летальный исход... координаты...".

3. ВИКТОР

- Ну что, мистер создатель, доволен тем, что натворил АЛАД? - Филипп, мрачно глядя на Виктора, опустился на стул.

- Что ты имеешь в виду?

- Убийство.

- Опять ты меня затаскиваешь в дебри морали. Я буквально по битам проверил всю информацию, переработанную АЛАДом. Он оказался прав. У мальчика не было шансов выжить.

- А точнее?

- По расчетам - девяносто один процент за то, что биологическая смерть наступила бы в течение часа, и девяносто девять и семь за то, что даже в случае успешной реанимации сознание к нему не вернулось бы. Растительное существование.

Филипп почувствовал, как гнев горячей волной хлынул в голову:

- Ты лишил не меня - всю клинику - великолепных, качественных органов, которые могли бы спасти жизнь или здоровье нескольким людям. Как подумаю, что его почки и сердце пропали впустую, хочется тебя прибить!..

- Очередной "нонморт". Это негуманно!

- Это целесообразно. Це-ле-со-об-раз-но!

- Фил, ну представь себя на месте его родителей!

- У него нет родителей.

- Да, понимаю, это облегчило бы тебе оформление разрешения...

- Ерунда! Я бы их убедил.

- Не думаю. Согласиться с тем, что твоего ребенка, ещё существующего, дышащего, глотающего, используют в качестве долговременного хранилища органов, количество которых день ото дня уменьшается, замещается ещё одним подключенным аппаратом... сердце, кожа, костный мозг, суставы - все разбредается по разным, чужим, телам. Непереносимо.

- Чушь, - оборвал его Филипп, - сентиментальный бред. Мы обязаны выжимать из каждого грамма биовещества максимум возможного.

- Если слишком долго жать апельсин, сладкий сок сменится эфирной горечью.

- Найдём применение и ей. Виктор, дико хочется тебя наказать. Пожалуй, я отправлюсь сейчас к родственнику погибшего и постараюсь убедить его организовать против тебя судебный процесс. Или хоть разбирательство компетентной комиссии.

- Опять попадем в тупик. Гуманно - не гуманно... Считать чем? Убийством? Или благословенным избавлением от никчемных страданий? Вон дисплей. Код программы анализа знаешь. Проверяй вероятность...

- К черту вероятность! Твои дурацкие цифры... Я не о том. Сам понимаешь...

- Понимаю, Фил. Мне жаль ребенка. Тебе - его органы. А наказание... О какой комиссии может идти речь? Там были бы те же, кто приветствовал и подписал ввод АЛАДа в эксплуатацию. Пусть пока - опытную. К тому же - родственник мальчика, ты помнишь его, он - художник.

- Ну и что?

- А то, что, значит, эмоции для него важнее расчетов. И мне его убедить было бы проще.

- Чертовы лирики!..

- Фил, мы можем спорить до бесконечности. Говорю же, это - тупик. Просто ты и дальше будешь жить по своим принципам, а я - по своим.

- Что ты заладил? Тупик, тупик... Если люди попадают в тупик, ударяются лбами о стену, они снова ищут выход - ещё не все потеряно. Только для посредственностей всегда все - о'кей.

- Фил, не знаю, может быть, ты и прав...

- Просветление? - усмехнулся Филипп. - Дошло?

- Подожди. Давай - спокойно. Если бы это коснулось меня, ты же знаешь, я - за! Обеими руками. Отдаю себя в твое распоряжение. До последней клеточки. Хочешь, сейчас напишу завещание? И любой медик, да что там медик? Любой разумный человек сделает то же. Но, когда речь заходит о любимых и близких, рассудительность сразу испаряется. Если бы у тебя были дети...

- Нашёл, чем попрекнуть! Ну, были бы... А принципы не изменились бы.

- Не уверен. И мне проще поставить себя на место отца этого мальчика, чем на твоё.

- Пустой разговор. Жаль, что ты ничего не хочешь понимать. У меня в реанимации лежит девушка. Завтра буду вшивать в сердце искусственный клапан. Может быть, всё обойдется. Фифти-фифти. А с живым сердцем обошлось бы наверняка. Не поленись, зайди во вторую палату, посмотри на неё и подумай ещё раз о целесообразности.

Филипп вышел ссутулившись.

Дверь, вместо того, чтобы возмущенно захлопнуться, осталась забыто распахнутой, покачиваясь на сквозняке.

Виктор сильно надавил пальцами на глазные яблоки - вспыхнули и разлетелись красные пятна. Так и свихнуться недолго. Надо погулять.

Но вместо парка ноги привели его к прозекторской. Отчего здесь всегда полумрак? Тоже из соображений гуманности, чтобы не била в глаза - родные и чужие - окаменелость недавно живых. Запах горя... "Ян Полонский", - прочитал он снова, откинув край сероватой простыни, превратившей тело в длинный холмик неопределенных очертаний. Заглянул в пергаментное лицо. Пепельный цвет выявлял неправильность его черт. Когда плачут по красивым, настрой - под стать ангельскому хору. Бедный мальчик. Вряд ли ему досталась бы чья-то страстная любовь. Древние греки говорили, что умирают молодыми те, кого любят боги. Не иначе, как в утешение родителям. Под рефрен о вечных каникулах рая. Чтобы пережить утрату, перетерпеть первые дни. А спросить любую мать, хочет ли, чтобы сын её немедленно отправился к святым вратам? Закричит на весь мир: "Только не это!"

Он поправил полотно, пахнущее формалином. И, задумавшись, стал подтыкать покрывало по бокам. Машинально, как делал это не раз у постели засыпающего сына. Чтобы не замёрз. Но опомнился, оглянулся по сторонам, не видел ли кто из работников сектора, и быстро вышел во двор.

Жалость? Да, конечно. Но в ней растворилась капелька, совсем маленькая, вины. "Убийство!" - зло констатировал Фил. А не было ли бы убийством - постепенное изъятие отдельных органов и, потом, уничтожение оболочки - за ненадобностью. Чёрт! Не распутать.

Но от чувства вины никуда не деться. Проще всего было бы, как и тысячи лет назад, попричитать, подчинившись провидению, да и закопать отстрадавшего. Не думать об избавлении от ужасов длительной агонии, не требовать, чтобы умирающий помог выкарабкаться к жизни десятку других. Закопать и помолиться. С чистой совестью. До сих пор везло. Ни разу не был причастен ни к чьей смерти. Сталкивался, но только на учёбе и практике - когда совсем было не отвертеться. У Фила по-другому. Наверное, он более профессионален. А я к тому же - трус. Хоть себе признаться... Подойти к операционному столу и взять на себя всю ответственность за жизнь человека? Да у меня в самый решительный момент скальпель задрожит и рассечет не то и не там. Терапевту всегда можно спрятаться за горой аппаратуры, сослаться на неточность анализов, на сбой компьютера при диагностике, наконец... Фил же выходит в сраженье один на один. И расплачивается по высшей ставке. На его столе умерло несколько человек. Никогда не спрашивал, каково ему - боялся растравлять. А впрочем, уверен, он и отказался бы отвечать. Червь любопытства: думает ли Фил о них, как о людях, или отметает от себя всё размягчающее, мешающее сосредоточиться. Только набор сведений и отработка новых методик. Мы не судьи друг другу. Каждый делает максимальное из возможного для него.

Кто же сказал о злокачественной невинности, которою страдает человек, никогда и никого не видевший умирающим? Кто-то из классиков... Осборн? Дай Бог всем добрым людям такой злокачественности. Слишком болезнен жизненный опыт прикосновения к вечности. Сам, ладно, перешагнёшь, а других уберечь хочется. Но как - классик? Хотел, чтобы все излечились, приобщившись?.. Нет, нет. Пусть набираются мудрости иными путями. Советовать другим можно то, чего желал бы для собственного ребёнка. Бедный мальчик...

Виктора можно было назвать счастливым родителем. Его отцовство протекало совершенно беззаботно. И, может быть, потому - ущербно? "Злокачественно-беззаботно" - спроецировал он на себя афоризм и грустно усмехнулся. Не подозревал, что можно жалеть о небывших бессонных ночах, о хлопотах и тревогах, будоражащих, но и сплачивающих семью.

С сыном повезло, как мало кому. Не плакал вообще. Ел, когда давали, а давали по часам - врачи же. Спал ночи напролёт и днём, когда полагалось. Внимания к себе не требовал. Нет, это главный плюс, оказавшийся минусом. Когда они с Иреной отдавали всё время работе, нарадоваться не могли на сына, умеющего занимать самого себя. Кто-то из друзей сунул малышу в руки пластикон - развлёк его раз и навсегда. Маленькие пальцы размяли податливую серую массу и человечек ощутил себя всемогущим. Можно было превратить бесформенный комок в лепёшку или колобок с вмятиной улыбки, или в непонятного чудака, которого до этого никто никогда не придумывал. А теперь чудик не только существовал, но и ждал, чтобы его назвали, сделали ему друзей.

У Ромы была своя жизнь. В неё родителям доступа не находилось. Талантливый ребёнок, независимый и уверенный в себе. Спецшкола изобразительных искусств. А отцу остается - отстраненное уважение к собственному чаду. Хорошо это или плохо - спокойное отцовство, ущербное от недостатка переживании? Сейчас виделось, что не очень хорошо. Только и радости - подойти к кровати под маленьким ночником, прислушаться к ровному дыханию, поправить подушку и, незаметно даже для себя, прикоснуться к светлым - в маму - волосёнкам. Грустно жить с нерастраченным запасом нежности. Оказывается, её эфемерность может давить тяжёлым грузом.

Опять нырнуть в сновидения? И оставить толику нежности у милой незнакомки? Или увлечь за собой образ сына?

Странно, незнакомка, может, потому что была насквозь придуманной, оставалась в памяти реальностью. А родной сын - таял. Нужно было усилие, чтобы удержать его в рамке сновидения, а потом увязать с действительностью. Привкус эрзаца…

4. КАРЛ

Он с детства ненавидел скороговорки. Потому что рано или поздно кто-нибудь произносил: "Карл у Клары украл кораллы". И все с укоризной смотрели на мальчика. Когда это произошло в первый раз, он покраснел и, крича сквозь рёв, ненароком оговорился: "Ничего я не... Карл", чем вызвал ещё большее веселье. Мама тогда утешала и внушала, что имя у него просто замечательное, их, потомственное, рода Регеров. А на дураков не стоит обращать внимания. Они всегда были, есть и будут. И он зарубил это себе на носу. Но скороговорка всё-таки жизнь отравляла.

Потому что наводила на мысли о слове "украл" и заставляла примеривать его к себе.

Собственно, к сорока годам он ещё ничего не своровал. Если не считать сущих пустяков. Но кто же упрекнет его за пару отвёрток да пассатижи из мастерской? Или вот ещё... Ничейный шиповник и яблоньку в сквере возле дома он обирал и обтряхивал совсем зелёными - лишь бы другие не опередили. А что? Кто смел, тот и съел! Все бы ничего, если б с пользой. Но горьковатый и несъедобный шиповник потом ссыхался в ящике письменного стола, пока мать незаметно не отправляла его в мусорное ведро. А из яблок он гнал сок на кухонном комбайне и мужественно, почти не кривясь, проглатывал его в несколько приёмов.

Так что криминала не было - держал себя в руках, но мыслям-то дозволялось многое. Тем более что зависть подтачивала его изнутри. К тому, чем обладали люди, не намного лучшие его, Карла Регера.

В последние годы добавилось ещё одно навязчивое желание. Вполне здоровое - обзавестись собственной семьёй, где он стал бы главой. Сколько можно быть всего лишь сыном? Но из-за матери это становилось почти невозможным.

А за стеной жили близнецы-трёхлетки, мальчик и девочка. Конечно, с мамой и с папой, в образцово показательной ячейке общества. Как зовут соседей Карл не знал и знать не хотел. Хватало их беззаботного смеха, от которого выть хотелось. Ну над чем можно столько смеяться? "Самодовольные пустышки!", - убеждал он себя. А девчушка, встречаясь, поднимала на него круглые любознательные глазёнки и сердце проваливалось в пустоту.

Кажется, живи не тужи. Руки, слава Богу, на месте. Квартиру отделал - соседям и во сне не снилось. Не какой-нибудь банальный кафель или линоворс - настоящие мраморные плитки в ванной комнате, обе спальни обтянуты шёлком, паркет на полу и мозаика на потолке зеркально повторяли причудливый узор. Сам. Всё сам. И придумал, и воплотил. А чем ещё заниматься вечерами и в выходные? Ремесло - святое дело.

Раньше жизнь казалась бесконечно долгой. Сколько лет и зим впереди? Но стало прихватывать сердце. Прошёлся перед Шаром - из клиники прислали рецепты, назначения. И когда иголка впервые впилась в ягодицу, вводя в организм какую-то чужеродную дрянь, он понял, что время не терпит, нужен был наследник. Или наследница. Всё равно. Девочки, говорят, больше любят отцов, пусть бы дочь несла в будущее его гены.

Карл подошёл к зеркалу, пригладил коротенькую щетинку волос. Отрастают понемножку.

Завел он себе с юности такое правило: когда заканчивался очередной роман или романишка, шёл к парикмахеру: "Побрейте наголо!". Подводил итог ещё одному периоду жизни. И вряд ли он стал бы это делать, если б шевелюра была поприличней, а форма черепа не столь совершенна. Волосы никогда особенно не украшали Карла - бесцветные, редковатые, плохо растущие. Зато в школе учительница анатомии, проведя как-то ладонью по его голове, обмолвилась о правильности её формы, и добавила, что шовинисты именно такую считали истинно арийской. Она тут же развенчала гнилую теорию, но росточек тщеславия успел проклюнуться.

Карл придвинул лицо к зеркалу и выдавил белый прыщик на носу. Крякнул, прижигая пятнышко спиртом. Не красавец, конечно. И нос великоват. Но у девочки черты смягчатся. Нет, тянуть никак не следовало. Дело даже не только в воспроизводстве и оформлении наследства. За финансовую сторону он был спокоен - хватит и на детей и, может, на внуков. Но вот душа... В детской душе должен был остаться след, добрая память о нём. А не то, что у самого Карлуши о Карле Регере-старшем, любвеобильном бродяжке. Мать не любила о нём вспоминать. Хотя, если поразмыслить, в том, что Карл был доволен собой, немалая заслуга отца. И ещё - поскольку тот был в вечном загуле и воспитывать сына было некогда, подзатыльников с тумаками на долю Карлуши приходилось гораздо меньше, чем на долю его дружка. Да и светлые денёчки случались. Папуля несколько раз уводил отпрыска из дома, и они вместе шлялись по посёлкам и лесам, пока у Карла-младшего штаны не начинали сваливаться с тощего животишки. Но всё равно это было прекрасно.

Для дочери, само собой, он мечтал не о такой памяти. Лучшие курорты Европы. Лучшие учителя. А уж путешествия - не босиком по пыльным тропинкам, где и ногу поранить недолго - только лайнером. И чтобы она говорила друзьям с легким пренебрежением, морща носик: "Да, недавно вернулись из кругосветки!". Размечтался. Для такого воспитания денег, пожалуй, будет маловато. Надо ещё бы, ещё...

Но, чтобы завести дочь, естественно было подумать о жене, без которой, как ни поверни, не обойтись. А если наследницу Карл представлял себе вполне отчетливо, супругу - не очень.

С женщинами фатально не везло. Почему? Непонятно. Грубым не был, не сквернословил, спиртным не злоупотребляя, всё о доме и в дом, мать в нём души не чаяла. Кажется, что ещё им надобно? Ан-нет. Все с претензиями. После нескольких встреч начинают нос воротить. И это ещё, не зная про материны прелести, рассказ о которых он предпочитал оттягивать до последнего момента, решающего. А что матушка? Один совет: "Плюнь на этих вертихвосток, не унижайся!". Неужели ей внуков потетешкать не хочется? Или боится, что меня потеряет, и некому будет её обихаживать? Скорее всего. Только о себе и заботится.

Карл приглядел Фаечку с месяц назад. Пожалуй, она ему подходила. Если выбирать по принципу: из всех зол меньшее. Молоденькая, умничает не слишком, мордашка добрая. И на вид не больная. Правда, это ещё уточнять придется. А в общем - никакая. Что и прекрасненько.

Карл заглянул в бухгалтерию ближе к обеду, придерживая рукой маленькую плитку шоколада, засунутую в карман пиджака.

- Фаечка, это вам к чаю, - ласково произнес он, сделав вид, что сразу не заметил двух кумушек, накрывающих стол за занавеской.

- Ох, спасибо! Зачем же? - смутилась девушка.

- Здравствуйте, Карл, - пропела одна из кумушек.

- И вы здесь? - удивился он. - А я думал, вы обедаете в столовой. - И сокрушённо добавил: - Надо же, какая неловкость вышла. Знал бы - и вам по конфетке захватил...

- А мы поделимся. Да, Фая?

- Конечно, - стала она разламывать плиточку.

- И вы с нами присаживайтесь, Карл. Худо-бедно, а голодными не уйдёте.

Он принюхался. Пахло свежим салатом и чем-то мясным. Биточки, или отбивные? Оказалось - бифштексы. Ну что ж, отлично.

Женщины ухаживали за ним наперебой. Та, что постарше, подмигивала иногда Фаечке. "Союзница", - удовлетворенно отметил Карл и спросил:

- Кому ещё салатика подложить? - потому что заметил: в вазочке осталось уже чуть-чуть.

- Ой, нам достаточно, фигура - прежде всего... выкладывайте себе остальное, Карл.

- Ну что ж, - обречённо вздохнул он, - не выбрасывать же, - и молодцевато поиграл плечами: - Чем в таз, лучше в нас.

- Мужчина должен хорошо питаться. А как же? - подала голос вторая кумушка, - хорошо поест - как следует поработает.

- Работать мы умеем, - предъявил женщинам Карл свои золотые руки. И в течение десяти минут, оставшихся до конца перерыва, рассказывал им, проникавшимся всё большим уважением, о своих многочисленных умениях. Ненавязчиво. Чтоб, ни дай Бог не подумали: хвастун. Можно ведь сказать в лоб: "У меня спальня обтянута шёлком, синим, в цветочек". И будет глупо. А можно: "Вы давно не связывались с ремонтом? Ах, собираетесь? И как будет выглядеть ваша спальня? Обои? Уже подобрали? Не советую. Обои, обои... У всех обои. Пусть самые новомодные". - "Что же можно придумать ещё?". - "Ну, прежде всего, обратиться за советом к человеку, знающему толк в дизайне. Есть миллионы вариантов. Вот я, например, сразу решил, что стены должны быть шёлковыми..." А потом следует дать понять, что всё сделано этими вот, мозолистыми. И, не утомляя слушательниц чуждыми им подробностями, пройтись по разным способам декорирования, обивки, укладывания паркета...

После звонка - не успел оглянуться, как обед кончился - и предложений заглядывать почаще, он удалился с видом покорителя женских сердец и их же защитника. Закрывая дверь, услышал донёсшееся вслед:

- Не теряйся, Фаечка, он на хорошем счету у шефа...

Вторым шагом было - изучение потенциальной жены в домашних условиях. То есть организация визита к ней. И не только, как понимаете, с целью пообщаться наедине, хотя и это немаловажно. Главное в другом - провести незаметно пальцем по верху шкафа или по нижним перекладинам стула - не запылились ли? С видных мест и любая неряха перед приходом гостей пыль смахнет... Заглянуть в туалетную: а как там с санитарией? Вроде бы помочь нарезать хлеб на кухне - и одновременно бросить придирчивый взгляд - не пробежит ли тараканишка? С таким приданым никакая раскрасавица не нужна. Но понятно, что идеальную женщину в наш век найти мудрено. Так что с отдельными недостатками мириться придется. Но если она молода, добра и покладиста, как, кажется, Фаечка, будем перевоспитывать.

Один вечер Карл потратил на то, чтобы издали засечь направление, в котором девушка пойдёт домой. Оказалось, к Кленовникам - квадрату, разделённому на садовые участки с маленькими коттеджами, где жили в основном биологи. Но Фаечка - бухгалтер. Может, она с родителями там?.. Лучше бы, конечно, была совсем самостоятельной. Но огорчаться рано. Подождём - увидим.

Понедельник - день тяжёлый. Во вторник Карл побрился особенно тщательно и надел кремовую рубашку. Сначала хотел - голубую, потому что считал себя голубоглазым. Но в последний момент засомневался: "Вдруг это воспримется как кокетство, не подобающее мужчине в зрелом возрасте?".

В мастерской он рубашку аккуратно повесил на плечики в шкаф, брюки сложил - стрелка к стрелке, переодевшись в прозодежду. Так что, приняв перед концом работы душ с хвойным шампунем, чувствовал себя вполне молодцом.

Он выждал за углом в коридоре, когда ключ провернётся в бухгалтерской двери, и, насвистывая себе под нос, независимой походочкой, не торопясь, направился к выходу, а потом по улице, в сторону Кленовников. Следом за ним застучали каблучки. Карл напряг слух: кажется, одна. Шаги приблизились, но оставались за спиной. "Ага, хочет заговорить, но стесняется, - сделал он вывод, - поможем".

- Фаечка! - обрадовано удивился Карл, оглянувшись. - Вы не к Кленовникам ли направляетесь?

- Да. Я там живу.

- Что вы говорите?! Такая приятная неожиданность! Значит, нам по пути. А мне нужно зайти к одному другу. Харольский - его Фамилия. Может, знаете? Он биолог.

Харольского Регер, и правда, знал. Один из клиентов. Даже как-то ему домой в Кленовники он относил отремонтированную аппаратуру.

- Не знаю. Но, если так, сестра должна его обязательно знать.

- У вас и сестра есть? Счастливица. Я всю жизнь мечтал о брате или сестре.

- Да. Мы с ней вдвоём живем.

"Тем более интересно, - подумал Карл, - может случиться, сестра мне подойдет больше...".

- И как? Ладите?

- Конечно. А вы один? Представляю, как вам скучно.

- Нет, с матерью. - И мысленно добавил: - "Не соскучишься".

- Тогда ещё ничего.

- А чем вы занимаетесь вечерами?

- Читаем, гуляем. Юлия играет на скрипке.

"Не уважаю эту пищалку, но не признаваться же".

- Бах? Моцарт? - назвал он первые пришедшие на ум имена. - О, нет, - рассмеялась Фаечка, - Григ, Паганини...

- И вы ей подпеваете?

- Жаль, но у меня неважный слух.

"Не слишком большой недостаток".

- А чем увлекаетесь вы?

- Плету макраме.

"То, что мне нужно. Есть зацепочка".

- Кажется, я умею делать всё. Только вот плетением никогда заниматься не доводилось. Не люблю чего-то не уметь. Фаечка, вы не научите меня хотя бы самым основам? Я - способный. Схватываю на лету. Ну так как? - заглянул он ей в глаза. - Хоть один урок?

- Пожалуйста, - улыбнулась она. - Когда вам будет удобно.

"Интересно, она понимает, что дело не в макраме, а начинается флирт? Черт её знает. Так невинно моргает ресничками. Ну ладно, посмотрим, чем она живет. А что не очень умна - не беда".

- Раз уж я оказался в вашем районе, то, может быть, прямо сейчас?..

- Не получится, - покачала она головой, - сегодня моя очередь готовить ужин. И ближайший час-полтора я не смогу позаниматься с вами.

"Ужин - это очень кстати. Тем более - приготовленный заботливыми ручками. Правда, мать, наверняка, разворчится, что оставил голодной её. Но сколько же можно крутиться возле?.. И пусть. Станет невтерпеж - доползет до холодильника. Яйца там ещё есть. Сметану вчера принёс. Не умрёт. - Он тут же выкинул из головы домашние проблемы. Куй железо, пока горячо".

- А я вам помогу резать картошку. Или лук. Вдвоём быстрее.

Она приостановилась.

- Нет уж, давайте лучше так договоримся? Вы отправляетесь пока к своему знакомому, а я займусь едой. Но через два часа мы будем вас ждать. Приходите. Попробуете мои вареники с картошкой.

- Чудесно, - сказал он.

- А как вы любите - с луком, или без?.. Мы обычно добавляем жареный в пюре. Но если вы не хотите... это на любителя...

"Даже так?!"

- Что вы, Фаечка! Я совсем не избалован. С луком - без лука... Делайте, как вам вкуснее.

- Хорошо. Вот мы и пришли. Найдёте наш дом потом? Номер семь.

- Очень легко запомнить. Мое любимое число.

Фаечка открыла дверь, и Карлу ничего не оставалось делать, как только уйти. Но куда? Впереди бездна времени. Не к Харольскому же, в самом деле, отправляться. Придётся, значит, сначала матушку покормить. Если б она ещё и ценила его заботу, а то воспринимает всё как должное.

Когда Карл подходил к дому, он увидел АЛАДа, отлетающего от его окон.

- Неправильно работает наш мозговой центр, - пробрюзжал он, поднимаясь по ступенькам. - Шариков умненьких напридумывали, а элементарную сиделку-кормилку соорудить не могут.

- Ты с кем там, Карлуша? - отозвалась мать.

- С Шариком. Спрашиваю, как ты себя чувствуешь.

- Ха-ха-ха, - оценила она его шутку.

"Слава Богу - настроение хорошее, и безболезненно можно будет покинуть её на вечерок". Но обрадовался он рано.

- А отчего ты так поздно? - глянула она на часы. И, вспомнив все свои воображаемые обиды, занудила: - Мать дома больная, а он разгуливает. Некому стакан воды подать, валяюсь тут одна, всеми забытая. Как заплесневелая горбушка в чулане. Родному сыну не нужна. А я-то его выкармливала, холила. На свою голову.

Карл скрипнул зубами, но промолчал.

- У других сыновья как сыновья, а у меня - горе луковое. Нет, чтобы домой поспешить, да мать повкуснее накормить, шляется Бог знает где...

- Ну, не нравится - давай я тебя в лазарет отвезу. Там и питание диетическое и обслуга...

- Ах, избавиться хочешь? В богадельню сдать?

- Мам, ну о чем ты говоришь? - тоскливо проговорил Карл. - Там постоянное врачебное наблюдение. И люди вокруг...

- Мне Шарика летучего хватает.

- Но он только диагност. А если что случится без меня? Ни укола не сделает, ни лекарства не подаст.

Мать захныкала:

- Ты ведь клялся, жизнью своей клялся ухаживать за мной как следует. При людях...

- Успокойся, наконец, - и снова обречённо вздохнул: - Сейчас накормлю. Тебе что?.. Хочешь гоголь-моголь? И сметанку?.. Свеженькая, - он старался говорить поласковее, уже предчувствуя продолжение в духе: "Ах, тебе лень ужин приготовить по-человечески?". Но от неё последнее время не знаешь, чего ждать. Вдруг смилостивилась:

- Хорошо, хорошо. Я и не очень голодна.

Карл машинально разбивал яйца, нажимал на кнопку миксера, наливал в чашки сметану и чай, а сам думал о своей ненормальной жизни. Дважды в год удавалось отдохнуть - весной и осенью, когда её состояние ухудшалось: она часто теряла сознание и довольно сносно поддавалась уговорам полежать в больнице. К этим моментам, как правило, и приурочивались его недолгие романы. А сейчас - лето. До октября ого-го сколько. И ни домой Фаечку привести, ни у неё, похоже, не переночевать.

- Сыночка, ты сметанку сразу в большой бокал налей, чтобы не беспокоиться, не добавлять потом.

"Ну куда столько помещается? - раздраженно подумал Карл. - Переживает, что лишний раз на кухню схожу. Лучше бы позаботилась обо мне, когда я сотню её бессознательных килограммов во время припадка до постели волоку. Не понимает. А попробуй - скажи... Сразу слёзы в три ручья: "Тебе для матери еды жалко?".

- Вот твой ужин, - подкатил он столик к постели.

- Не надо сюда, Карлуша. Я, пожалуй, до кухни доковыляю. Разлежалась что-то.

Он, как робот, развернулся и повёз столик из комнаты, переставил посуду на белую в красный горох клеёнку, уселся в углу. Мать довольно уверенно дошла до стула и грузно плюхнулась на сиденье.

- А ты что же, сынок?

- Не хочется. Аппетита нет.

- Да ты что-то бледненький у меня, - вгляделась она в Карла, - на воздухе мало бываешь. Все возле старухи сидишь.

"Надо же, разжалобилась".

- Иди-ка погуляй. Только не в театр. Там душно. И не в библиотеку - пылью дышать. - Она почему-то всегда была уверена, что его от книг плетью не отгонишь.

- Ты, как всегда, права, мамуля, - подольстился он. - Пойду пройдусь. До речки.

- Ох, это долго, - заныла было она, но передумала: - Ладно, ладно. Я без тебя поскриплю. Фильм новый обещали показать...

Карл зашёл в свою спальню. Переодеться бы... Нельзя. Он же сейчас якобы у Харольского находится. А вот захватить какой-нибудь презент не помешало бы. Он огляделся. В магазин зайти по дороге? До зарплаты далеко. И тут его взгляд упал на сувенирную бутылочку шерри-бренди, давно украшавшую полупустую книжную полку. Карл сунул флакон в карман. Но потом пожалел его содержимое, которое вряд ли по достоинству будет оценено дамами. О, придумал! Карл снял крышечку и перелил жидкость в пузырек из-под материного лекарства, а в красивую бутылочку через воронку налил спирта из запасов, регулярно пополняемых в мастерской, - и контакты протирать хватает, и дома конденсируется, если по уму подходить... Потом отправился на кухню, разбавил спирт крепким чаем, так, что по виду и специалист не отметил бы подмены.

Настроение поднялось. Карл, улыбаясь и предвкушая приятный вечерок, поплотнее завинтил крышку и свободным шагом пошёл к Кленовникам.

- А у меня как раз всё готово, - встретила его Фаечка, вытирая руки о празднично-чистый, расшитый петухами передник. - Проходите. Сюда, пожалуйста. В столовую. Пока располагайтесь в кресле. Я вареники уже забрасываю...

Карл рассматривал обстановку. Не шикарная, но аккуратная. При всем необходимом живут сёстры. Из кухни потянуло вкусными запахами. И вдруг у него громко заурчало в животе. Карл с силой прижал брюхо ладонью, оглянулся - не слышал ли кто? Кажется, нет. Он в целях дальнейшей конспирации, нажал на клавишу магнитофона. Заиграла скрипка. "Тут я профан, - подумал он, - лучше не выставлять себя в невыгодном свете". Выключил музыку и стал насвистывать весёленький мотивчик.

- Прошу к столу, - внесла Фаечка огромное блюдо. Поставила тарелки.

"Три? Значит, и сестра будет. Посмотрим".

- Юля, ну иди же... Знакомьтесь. Карл, Юлия.

Карл сжал жесткую, будто дощечка, ладонь и поёжился под пронизывающим взглядом. Вот так сестрица. В общем, похожа на Фаечку, но без её мягкости. Нет уж, такие нам не подходят. И он, насколько получалось, выкинул сестрицу из области своего внимания. Это было не очень сложным, так как Юлия ела молча, а потом, сказав "Спасибо", удалилась в соседнюю комнату. Ну и Бог с ней!

Бренди он выставил на стол, когда разрумянившаяся Фаечка раскладывала вареники по тарелкам.

- Вот, - сказал Карл. - Символически. За знакомство. Или, если хотите, не будем открывать - поставите за стекло в сервант. Красиво. Правда?

- Ах, что вы, - замахала руками Фаечка. - Мы совсем никогда спиртного не пьём. Нам и не пригодится. А вы лучше наливайте себе, - и, метнувшись к шкафу, поставила перед гостем хрустальную стопочку.

- Как же я - один? - начал отнекиваться Карл, но дал себя уговорить довольно быстро и, хихикнув: "Мое дело предложить", - опрокинул спирт в рот. Потом ещё одну стопочку. И завинтив опорожненный флакон, подумал: "Вот и складненько. Пусть теперь докажут, что - не бренди...".

Фаечка съела несколько вареников и, отодвинув тарелку в сторону, сидела, по-бабьи подперев голову. Смотрела, как насыщается мужчина.

А он, густо полив их сметаной и нахваливая талант хозяйки, отправлял вареники в рот. Семейная идиллия. Век бы так.

Карл потянулся за маринованным огурчиком, тугим, пряным, с листиком укропа на пупырчатом боку. Чуть-чуть не рассчитал, и огурчик свалился с вилки на скатерть, подпрыгнул и нырнул под стол. Если бы не слегка замедленная уже реакция Карла, они непременно столкнулись бы лбами, поднимая его.

- Не беспокойтесь, мелочи... - Опередившая Карла Фаечка сделала движение, чтобы бросить огурчик в опустошённую салатницу, но Карлу стало ужасно жалко такую прелесть, и он перехватил Фаечкину руку.

- Ну зачем же? Кладите мне!

- Он падал...

- А, пусть. Что ни соринка, то витаминка! - И аппетитно захрустел.

Спирт, проглоченный натощак, сделал свое дело: Карл почувствовал себя красивым и умным - великолепным.

Со стульев пересели в кресла, и, потягивая кофе за низеньким столиком, он рассказывал истории, проверенные на десятке слушательниц. Не обошел вниманием и дорогую сердцу бутылку рома.

А дело было года три назад. Пришлось Карлу помогать хоронить одного древнего родственника, дальнего. Мест удобных на кладбище не было. Постановили закопать его в могилу, где уже покоился Карл-старший. Лет со смерти того как раз двадцать пять минуло.

Спросили сыновнее разрешение. А ему что? Драгоценные родительские косточки волновали что ли? Где хотите, там и ройте. Сам выкинул из ямы пару ломтей земли, и вдруг видит - что-то поблескивает. Подумал - разбитая бутылка. А оказалось? Бутылка-то бутылка, но весьма целая и даже не пустая. Извлек, отер. Смотрят все - "Ром". И тут один из дедов, старожил, как стукнет себя кулаком по лбу: "Дa, да, это же Карлова бутылка!". Папочка по молодости месяц проплавал юнгой и с тех пор считал себя моряком, обожал ром, и, помирая, завещал положить рядом бутылку и якорь. Железо давно проржавело: что за крючок - не догадаться. А ром - пожалуйста. Только около трети испарилось. Запечатан был неважно, наверное.

За сорок лет вряд ли ему пришлось испытать ощущение острее: потягивать из горлышка ром, пролежавший в могиле четверть века, и смотреть на тускло белевшие кости родного отца.

Ну, про кости он особенно распространяться не стал. Всё-таки - дама. И чашечка кофе по-турецки обязывает... Зато мистики и сумрака в описание подбавил.

А дальше Карл похвастался, какой он везучий. Год уже прошел со знаменательного дня возвращения из командировки. Один сверхточный уникальный прибор, изготовленный почти самолично, отвозил заказчику. Можно бы и по почте, но проинструктировать требовалось, чтобы не напортачили при подключении, да и сохраннее в собственных руках. Но проспал в отеле обратный рейс. Ругал себя нещадно - мать вот-вот должны были из лазарета домой выписать. Сказал про мать и прикусил язык - рано о ней! Но Фаечка, кажется, не обратила внимания. Ротик приоткрыла, глаза круглые - интересно, значит. Делать нечего - ближайший рейс завтра, побежал на вокзал. Едет в поезде - все отчего-то ахают и ужасаются. Спрашивает - в чём дело? А дело в том, что "его" самолёт гробанулся и ещё взорвался. Останки раскидало на десяток гектаров.

- Да. Под счастливой звездой родились, - уважительно проговорила Фаечка, и Карл ухмыльнулся: "А как же"?

Потом следовало показать, какой он добычливый да удачливый. И тут историйка была наготове. Только позавчера ездил на пасеку. А там дедунчик, старый перечник, в голове труха вместо мозгов. Но спрашивается: кому от этого плохо? Проторговался дед. Карл ему и деньги ещё не давал, а тот уже сдачу суёт. Вот дурак!

- Но я-то не из таких! Взял, конечно. И медок на прощанье похвалил. Он приглашал заходить почаще. Зайдём. Обязательно. Так и вернулся - с мёдом да с прибылью.

Фаечка свела бровки к переносице:

- Пасечника жалко.

- Ну и глупо, - вдруг рассердился Карл. - Он на этом медке ба-а-альшой бизнес делает. Не обеднеет. Не заметит даже.

Фаечка посмотрела на часы, Карл перехватил взгляд и суетливо поднялся:

- Мне, кажется, пора?

- Да. Мы обычно рано укладываемся.

Через столовую на кухню прошла Юлия.

- Макраме вы так и не показали...

- Забыла.

Фаечка достала из серванта коробку с мотками тесьмы и, не присаживаясь, открыла её перед Карлом.

- Ну-у, раз поздно… Придётся отложить до следующего раза. - И посмотрел на неё вопросительно.

- Хорошо, - согласилась Фаечка, убирая плетение.

- А, может быть, вы проводите меня немного? - спросил он, искренне надеясь на прощальный поцелуй. - Перед сном прогуляетесь...

- Хорошо, - снова сказала Фаечка и сменила домашние тапочки на туфли.

- Ты куда? - строго окликнула её Юлия.

- Я провожу Карла немного?

- А посуда?

- Потом помою.

- Нет. Раз уж он нуждается в провожатом, я сама доведу его до дороги.

- Уж извините меня, - сказала Фаечка. - Не получится... Сегодня я дежурная. А мы никогда расписание не нарушаем.

Вид прощающегося Карла был слегка обескураженным.

Юлия шагнула со ступенек следом за ним. Несколько шагов прошли в молчании.

- Вы, конечно, понимаете, что я вас провожаю отнюдь не из глубокой симпатии, - холодно проговорила она.

- Допускаю, - согласился Карл, не представляя себе, что может последовать дальше.

- Так вот: оставьте Фаечку в покое.

- С чего бы это? - опешил он.

- С того! Говорю - оставьте, значит, оставьте. Всё!

- Может, ей самой за себя решать позволите? - постарался придать интонации саркастический оттенок Карл. - Если не ошибаюсь, она совершеннолетняя.

- Взрослая, но, к сожалению, глупая. В людях не разбирается.

- Не в пример вам, не правда ли?

- Правда. Есть за плечами кое-какой жизненный опыт.

- Так не сообщите ли, чем это я вам не угодил?

- Могу и сообщить, если напрашиваетесь. Тем, что вы - жмот и трепло. - Юлия произнесла оскорбительные слова совершенно спокойно.

А Карл задохнулся от обиды:

- А вы... А вы... мымра и... и... кобра! - выпалил он.

Она рассмеялась впервые за вечер:

- Удостоили комплиментом. Я не против. Змея - символ мудрости. - Она остановилась: - Дальше дорогу найдёте... - И добавила: - Бедная та женщина, которая согласится связать с вами свою судьбу. Вы не Карл, вы - карлик...

Он зажал уши ладонями, чтобы не услышать больше ничего из ядовитых уст, и, сгорбившись, напропалую двинул через газоны и кустарник.

Мать спала. Из её комнаты доносился мощный храп, перемежаемый посвистыванием.

Карл, как был - в одежде, упал на кровать. Потом всё же заставил себя пойти умыться, вычистить зубы, стараясь утешиться мыслью, что вот, поужинал как следует, и то хорошо. А остальное... Да как бы Фаечка ни была хороша, с таким приданым - с сестрицей - её и даром не надо. Всю жизнь отравит. Что ни делается - к лучшему. Но гнусные оскорбления, видно, проникли до самого сердца. Его будто железной рукой сдавило. Боль отдавала в плечо, под ложечку. Перестало хватать воздуха, и он понял, что дело плохо. Ругнул АЛАДа, которого в самый нужный момент где-то черти носят. Проковылял к телефону, услышал: "Выезжаем", собрал остатки сил, чтобы открыть входную дверь, и свалился на диван почти без чувств. Хотя нет, Карл ещё заметил в окне АЛАДа, обогнавшего машину. Он быстро мерцал разными цветами. Карл благожелательно подумал: "Давaй-давай, анализируй", понял, что теперь уже без помощи не останется, и отключился.

Несколько дней он совершенно равнодушно взирал на блекло-голубые стены, окружающие его, кружевные занавески на чуждых окнах, прозрачные трубочки, втекающие в его вены. И ни о чём не думал. Даже про мать не вспоминал. Кто её накормит? Мир не без добрых людей.

Потом стал потихоньку подниматься. Наконец, добрёл до садовой беседки, увитой виноградом. Кисти медово просвечивали на солнце. Только вот протягивать к ним пальцы не было сил. Да и лень.

От ближайшего окошка раздался стук. Он услышал знакомое: "Карлуша!", отвернулся, вяло подумав: "И её пристроили, чудесненько. Не о чем больше беспокоиться...".

Время шло, силы понемногу возвращались. Настал день, когда он не только сорвал виноградину, но и с аппетитом съел несколько ягод. Их тугая кожица звучно лопалась, заливая язык благословенной сладостью.

И долгая апатия сменилась лихорадочным желанием - жить! Оно было неотступным как наваждение. Вдыхать воздух, пахнущий мятой и резедой, наслаждаться плодами земли, продолжаться в потомстве.

Карл давал себе отчет в том, что его здоровье всецело находится в его руках. И очутившись среди милых сердцу шёлковых стен, он, прежде всего, послал заказ в библиотеку, чтобы осуществить ликбез в отношении собственного организма.

Времени для размышлений было предостаточно. Мамашу обещали попридержать в больнице до полного Карлова выздоровления. Еду трижды в день доставлял фургончик городского пункта питания. Из мастерской никто не беспокоил. Может, им врачи не велели? Хотя, конечно, могли бы проявить заботу - проведать сотрудника. Забыли? Ну и слава Богу. Обойдёмся.

Полученные книги сами собой распределились в две неравные стопки. Первая, большая, состояла из неудобоваримых медицинских монографий. Разобраться в терминологии не было никакой возможности, а начинать с азов было некогда. Меры требовались немедленные и действенные. Поэтому Карл стал вникать в содержание книг популярных, может, даже дилетантских, но понятных.

Программа на ближайшее время была выработана: во-первых, главное, небольшие, но неуклонно растущие нагрузки на сердце. Второе - термозарядка, холодно-горячие обливания, и третье - снятие статического напряжения. Он обматывался на ночь заземленной полоской токопроводящей ткани и, засыпая, внушал себе, что с тела вместе с вредными зарядами стекают все хвори.

Карл открыл для себя целый мир со звучным названием "Здоровье". Теперь он смотрел на экран, показывающий какую-нибудь дребедень, с двойной пользой - и развлекался, и перекатывался с пятки на носок по коврику с упруго-жёсткими блямбочками. И то, что полгода назад воспринималось бы наказанием, сейчас стало удовольствием. А в дальнейшем, когда окрепнет, Карл даже намечал испробовать голодание. Зря ли о нём вещают? Но это - позже. Пока хватит. Ещё лицом заняться... Он, уставясь в зеркало, старательно растягивал и напрягал мышцы, думая при этом: "Я ещё им докажу!". Кому? То ли дурочке-Фаечке, то ли мымре-Юлии, то ли всем женщинам мира.

За стеной все так же заливисто хохотали двойняшки, а Карл, приседал, наклонялся, обливался потом и ледяным душем, повторяя: "Посмотрим, чья возьмет!".

Мать вернулась домой тоже в своем роде обновленная. В Бога уверовала. Всю жизнь, если и поминала Всевышнего, то лишь всуе. А тут вдруг - молитвы. Да на полном серьёзе. Смех и грех. Загвоздка оставалась в том, что ни церкви, ни священников во всей округе не было.

Единственная полная старинная Библия хранилась в спецфонде библиотеки и домой никому не выдавалась. Ксерокс её или распечатку мать считала недостаточно боговдохновенными. А до библиотеки для старухи путь неблизкий. Впрочем, она вряд ли стала бы и вникать в многословие священных писаний. Молитвы в лазарете у кого-то раздобыла. Карл никогда не слышал их канонических текстов, но складывалось впечатление, что материны были самодельными. Сначала посмеивался над ней: "Грехи замаливаешь? Давай-давай! Только скажи, к какой церкви себя причисляешь? Наш род корни немецкие имеет. Значит, из лютеран. А здесь, если и есть какие верующие, наверняка, православные. Как разбираешься-то?".

Она надолго обижалась, отказывалась есть, потом ворчала, что сын голодом морит. И Карл плюнул: "Чем бы дитя ни тешилось...". Своих забот хватало.

Вернулся в мастерскую, думал - обрадуются и навалят сразу гору заказов. Оказалось - нет. Никто его особенно не ждал. Работа шла своим чередом, и без Регера запущена не была. Пришёл, и хорошо. Включайся понемногу. С Фаечкой, правда, обошлось как нельзя лучше. Встретил, поздоровался, мимо прошагал, прислушался к себе. Нигде ничего не колыхнулось. Сказал: "Молодец, Карлуша!".

Вообще, прислушиваться к себе стало его главным занятием. Сменил новомодные часы на старенькие, но имеющие секундную стрелку - пульс отсчитывать удобнее. А уж где-то что-то кольнёт - все дела бросал и направлялся к Шарикам, чтобы не случилось ещё какой-нибудь недуг прохлопать.

Поставил себе срок - месяц на окончательную поправку. А затем наметил последний, решающий, рывок для устройства личной жизни.

Контрольный месяц подходил к концу, когда сердце прихватило снова. Все матушка, чтоб ей... Запало старухе в голову красивое слово "алтарь" и захотела дома иконку повесить. Чин-чином... А чтобы её заполучить, надо, по меньшей мере, ограбить местный музей. Больше взять негде. Мать сокрушалась, кому-то звонила, вела переговоры. И наконец вечерком попросила Карла сходить за иконой по адресу, нацарапанному на спичечном коробке. Знал - не успокоится. Пошёл. Дверь открыл странноватый человечек. Сразу запросил баснословную цену. А у Карла ни монетки с собой не было.

Хотел уже уйти, но человечек вдруг смилостивился: "Ладно, забирайте. Только помогите вещи передвинуть. Надоело. Перестановочку хочу осуществить. А посему грубая сила требуется. Вон вы какой, большой да здоровый…"

Карл скинул пиджак. Но человечку позвонили, сообщив о каком-то непредвиденном и безотлагательном деле. Он велел зайти через час, почти вытолкнул посетителя и умчался. А на улице, опомнившись, Карл увидел в руках рулончик иконы. Ну и ладно. Принёс домой.

Мать обрадовалась, схватила дрожащими руками, стала разворачивать. На глянцевом листе - юная женщина, почти девочка, очень миленькая, с ребеночком на руках. Карл повертел приобретение перед собой, заглянул на оборот. "Рафаэль Санти. 1483-1520. Сикстинская мадонна. Деталь. Холст. Масло".

- Мать, по-моему, тебя здорово надурили. Где тут Бог твой? Простая репродукция. Только и радости, что неплохого качества.

Она набросилась на него с упреками:

- Что ты понимаешь? Это же Богородица!

И понесло... Схватила клей, хотела прямо на шёлковую стенку мадонну прилепить, чтобы навечно. Еле спас Карл свое сокровище. На время...

Прибил тонюсенькими гвоздиками реечки, и на них уже - "икону".

Но тут матушка спрашивает:

- Карлуша, сколько ж ты заплатил за неё?

Он и не собирался ничего скрывать. Как есть, так и рассказал. Мать переполошилась:

- Уговор выполнять надо. Отнеси деньги скорее. Дело Богоугодное...

- Да, - хмыкнул он, но перечить не стал - себе дороже.

Пошёл, только деньги и брать с собой не стал. Подрядился же шкафы передвинуть. Так тому и быть.

Наверное, слегка надорвался. Возвращался домой - поджилки тряслись от усталости. Ругал себя: "Сглупил. Чёрт с ними, с деньгами! Лучше бы отдал. Вон как вымотался…".

Открыл дверь и вдруг почувствовал запах паленого. Глянул, а из-под двери материной спальни дымок струится. Кинулся туда, дверь шибанул из последних сил и заметался по квартире, включая воду, хватая ведро...

С ужасом представлял потом, что случилось бы, если б задержался ещё на полчасика.

Мало матери стало иконы. Она слышала про лампадку. Хлеба кусок отрезать - у неё руки не слушаются, а тут и плошечку подходящую отыскала, и масла подсолнечного налила, и фитилек из ниток соорудила. Приволокла табуретку, симулянтка несчастная, - низко показалось. Сложила все книги, на них, под репродукцию, - лампадку. И исполнив свой святой долг, улеглась в постель. Уснула, конечно. Очнулась, когда огонь был уже потушен Карлом, и он, держась левой рукой за сердце, а правой за стенку, брёл к кровати. Закудахтала, заплакала, а что толку?

На этот раз он отделался полегче - три дня всего провалялся дома, глотая мерзкую микстуру.

Дальнейшие события развивались логично и неотвратимо.

Начало им положила мать. Глядя на Карла, отливающего себе лекарство в рюмочку, она поинтересовалась:

- Сыночка, а как это бывает, когда сердце болит?

Он удивился вопросу, но описал свое состояние достаточно подробно. На что услышал:

- А я и не знала, где оно находится, сердце-то. Никогда не замечала. - И, ханжески потупив взор, вздохнула, похвасталась: - Врач последний раз смотрел - сказал: "Молодец, бабуля, с таким мотором до ста лет запросто дотянете!".

Карл запил горечь молочком с карамелькой, молча лёг в постель и стал размышлять.

Как же так? Это нечестно! Это просто недопустимо. Он, можно сказать, на краю могилы. А матери ещё жить да жить? И после этого он должен крутиться возле неё, выполняя идиотские прихоти? Все должно идти своим чередом. Сначала умирают родители. На глаза его навернулись слёзы. Никак не хотелось мириться с такой несправедливостью судьбы. Да если бы не матушкины вечные болячки, которые, оказывается, отнюдь не помешают ей прожить ещё три десятка лет, он бы давно уже обзавелся семьей! Если б знать - одна, а то и две миленькие дочки подрастали б. Сколько лет он ни о чём не думал, кроме как о сыновних обязанностях?

Карл чувствовал - в душе зарождается ненависть, но не противился её власти. Его состояние сейчас гораздо хуже материного. Отчего? Да оттого, что эта эгоистка всегда занималась лишь СВОИМ здоровьем. А если бы рядом с ним была любящая и внимательная жена... Мысли возвращались на круги своя.

Но главное было уже сформулировано определенно: "Мать не имеет человеческого права жить дольше, чем я. Я сделал для неё более чем достаточно. Хорошего понемножку". Он даже не ожидал от себя такой холодной рассудочности.

Когда Карл вырезал обгоревший кусок шелка, ставил новую синюю заплатку, - благо материал про запас оставался, будто предчувствовал, - ему пришла в голову трезвая мысль. Надо застраховать квартиру. Кто его знает, что старая может ещё натворить. И все труды прахом...

Да, непременно застраховать. Тогда хоть будут деньги на новое обзаведение.

Мать чувствовала себя виноватой. Лежала на кровати смирно и не гундосила под руку.

Карл, закончив ремонт, похвалил себя за аккуратность, полюбовался залеченной стенкой - швы были едва различимы. И, не откладывая дела в долгий ящик, стал звонить в контору, чтобы прислали страхового агента.

Женщина оказалась пухленькой, курносой и весёлой. Лет пять назад щёчки её, наверное, были как яблочки наливные. А сейчас чуть-чуть обвисли, но Карл предпочёл этого не замечать. Пронеслось: "Дура-птица - индейка, а вкусна-а-а...". Но про "дуру" - не всерьёз. Просто поговорка такая.

Агент ему сразу приглянулась. А раз так - решил рискнуть. Терять, вроде, нечего... И рванул с места в карьер:

- Давайте-ка познакомимся? Теперь я - ваш клиент. А коли так, хорошо быть друзьями.

Она поощрительно улыбнулась.

- Меня зовут Карл.

- Редкое имя.

- Да. Потомственное. - И он сделал короткий экскурс в историю своего рода. Баронов к нему он обычно приплетал редко, но здесь решил, что случай подходящий: пленять - так на полную катушку.

- А вас как величают? Погодите... Может, я попробую угадать сам.

- Ну-ну, - она кокетливо стрельнула глазками.

- Мария, Елена, Кристина, - стал перечислять Карл, в упор глядя на свое отражение в чёрных зрачках, - неужели, Юлия?

- Нет, - она склонила голову к льняному плечику и крошечного Карла прикрыло ресницами, - не угадаете. Анна.

- Очаровательно. Анна, Анна… - он, смакуя, повторил имя. - Моё любимое... Я не назвал его, потому что не верю в совпадения. Но получается, все возможно в этом лучшем из миров.

- Ох, - спохватилась она, - работа прежде всего. Вы указывали, что желаете застраховать имущество?

- Точно так! Всё это, - он развел руками.

- Показывайте свои хоромы.

- Карлуша, с кем ты там? - скрипнула мать из глубины квартиры.

- Ваша жена? - шепотом опросила Анна.

- Нет, - поспешил ответить он, - всего-навсего мать, - и откликнулся: - Мама, это агент по страхованию имущества, - и повернулся к Анне: - Пройдемте туда, в спальню, - и снова матери: - Ты же чуть дом не спалила. Остались бы на улице, при своих интересах...

- Конечно. Страхование - прежде всего, ваше спокойствие, - заученно протараторила Анна. - Пожар, землетрясение, цунами. А хоть и дождь! Крыша протечёт - весь ваш уникальный интерьер пострадает.

Она с любопытством разглядывала потолок, выложенный разноцветными деревянными пластинками и зеркально повторяющий узоры пола.

- В скольких квартирах за два года перебывала, а такого чуда встречать не приходилось. Где же вы мастера раздобыли?

Карл промолчал, предоставив отвечать матери, пусть Анна оценит его скромность.

- Всё он, сыночка, руки золотые, - запела мать, - умница, умелец. Да никакой мастер ни за какие деньги с ним не сравнится.

- Да-а, - восхищённо протянула Анна и вдруг поделилась с матерью по-бабьи: - А у меня муж был, царствие ему небесное, - гвоздя вколотить не умел. Умный, ничего не скажешь, учёный, но мне-то что от того ума? За каждой мелочью к чужим людям бегала - помощи просила. И ещё за ним ухаживала с утра до вечера, как за дитём малым. Хороший был человек, добрый, а почувствовала, что значит жизнь, только когда его похоронила.

Тёплая волна прошла по телу Карла. "Славно, - подумал он, - на ловца и зверь бежит".

- А мой - самостоятельный... - снова надолго завелась мать.

"Хватит. Не переборщить бы!", - решил он и повел Анну в столовую.

Причём совершенно естественно, показывая дорогу, положил ладонь на её талию. Она будто не обратила внимания.

- О, мебель похожа на мою. Но в чем-то другая…

Мать, запахивая халат, появилась в дверях:

- И это тоже он. Сам вытачивал ручки. И инкрустировал сам.

- Мама, я тебя очень прошу: иди к себе. Не стоит подниматься без необходимости. Да, кажется, уже сериал твой начался…

Выпроводил.

- Больна? Давно? - сочувственно спросила Анна.

- Вечность, - как можно спокойнее сказал он.

- Что с нею? Впрочем, дело семейное и, наверное, невесёлое. Не будем…

- А что скрывать? С головой не всё в порядке. Сознание временами теряет. И частичный паралич. Но я не жалуюсь. Привык.

- И кто же вам по дому помогает?

- Никто. Всё сам.

- Поразительно! Не подозревала, что мужчины могут быть столь самоотверженными.

- Интересно, что бы вы стали делать на моём месте?

- Ничего. Это исключено. Боюсь, я не способна на подвиги, - Анна снизила голос и доверительно сообщила: - Знаете, мой муж болел перед смертью совсем немного, но за тот месяц я извелась совершенно. Даже, страшно сказать, иногда желала ему скорой смерти. Это ужасно. Я понимаю. Я делала всё, что следует примерной жене - мыла, подавала, выполняла любые просьбы, но тем не менее… Карл, я не считаю себя плохим человеком, но роль сестры милосердия не для меня.

- Ну и ладно. Ну и пусть, - полгода назад он бы несказанно огорчился такому признанию "претендентки". Потому что основными требованиями были - терпеливость, умение ужиться с матерью и обиходить её. Теперь это не имело значения.

- Анна, а не попить ли нам чайку? - спросил он.

Анна посмотрела на него внимательно и вопрошающе:

- Пожалуй. Только я на работе. Поэтому сделаем так: сначала оформим документы, потом я позвоню в контору, узнаю, нет ли больше вызовов. И если скажут, что на сегодня я свободна, попью с удовольствием.

Она снова оценивающе оглядела обстановку и разложила бумаги:

- Какую сумму будем вписывать?

- Вам виднее…

Процедура оказалась недолгой.

- Распишитесь. И вот здесь. И вы должны быть в курсе: компенсируется не только полная утрата имущества, но и частичная. Обращайтесь к нам при любых неприятностях. Оценим, оплатим.

Получив первый взнос, Анна спрятала деньги в бумажник, вздохнула и сразу превратилась из страхового агента в хорошенькую женщину:

- Чай, наверное, закипает…

- Ох, я же и не ставил его… - Карл, ругая себя за нерасторопность, бросился на кухню.

Она подошла к телефону, уладила всё чудо как быстро и села в креслице, с удовольствием поглядывая на хозяина. Муж её был маленьким толстячком, а Анне всегда нравились мужчины высокие, поджарые. И как сноровисто Карл управляется с посудой! Руки прямо летают. Любо-дорого смотреть. Если бы не безнадёжно больная мать, можно было бы им заняться. Надо подумать. А мужичок суетится. Глазки поблескивают…

Карл, хоть и обзывал в свое время Юлию последними словам, но вывод сделал. И теперь, стиснув зубы, решил демонстрировать свою щедрость.

- Угощайтесь. Вот шоколад… нет, этот я положу себе, а вы лучше попробуйте тот - посвежее. А вот медок, чудесный, полевой. Если б вы знали как он мне достался…

Анна, ожидая продолжения, спросила:

- Как?

Но Карл, вспомнив Фаечку, примолк.

- Ещё будет время рассказать. Вам от окна не дует? Прикрыть?

- Не надо. Я обожаю свежий воздух.

- Я тоже, - он постукивал ложечкой о фарфор, не зная о чем говорить, чтобы не отпугнуть её. Вдруг отчётливо представилось, что ему дан последний шанс. И к тому же - случай редкой удачи…

- Вы молчаливы, - то ли спросила она, то ли подтвердила свои мысли о необыкновенной скромности хозяина.

- Нет. Просто я ещё не освоился в вашем обществе.

- Ну, расскажите что-нибудь.

Перед ним, словно в картотеке, промелькнул набор историй для развлечения дам. Все казались не подходящими. Наконец, он остановился на случае с разбившимся самолётом - ей же по долгу службы приходилось иметь дело с последствиями катастроф, аварий и стихийных бедствий.

Анна искренне порадовалась за него, потом, пригорюнившись, пожалела погибших и вдруг спросила профессионально:

- А вы застраховали свою жизнь от несчастных случаев?

- Зачем? - пожал он плечами. - Что мне на том свете с деньгами делать?

- Вы ничего не понимаете, - напористо заговорила она. - Если умер, то да - наследство получат родственники, в вашем случае - мать...

"Только этого не хватало!" - подумал он, похолодев, словно ближайшая авария уже предназначалась ему. Но быстро оживился, перевернув сказанное Анной:

- Значит, если мать застраховать, и что-то произойдёт, то - я?.. - уточнил он.

- Конечно. Но имейте в виду - матушка ваша проводит всё время в постели. Я думаю, несчастный случай ей не грозит, а смерть от хронических болезней не подлежит страхованию. Мне-то что? Я застрахую хоть сейчас. Но получится, что вы просто потеряете деньги, соответствующие взносу.

"Умница, - мысленно похвалил её Карл, - деньги считать умеет", и сказал:

- Пусть. Мне не хотелось бы обижать старушку. Как же? Я застрахуюсь, а она - нет.

"Молодец, - мысленно похвалила она Карла, - заботливый сын". Они пошли в материну спальню. Всё ей растолковали. И новые документы были составлены.

- Анна, ещё глоточек? Или, может, кофе? У меня бразильский в наличии.

- Я кофе люблю, но после чая не хочется.

- Так, может быть, в следующий раз? Я умею заваривать по-особому. Вы обязательно должны попробовать.

- Хорошо. Как-нибудь... Вечерами вы бываете дома?

- Почти всегда.

- Тогда договоримся! Ваш телефон у меня записан. Позвоню в ближайшие дни.

- Я провожу вас.

- Карлуша, ты чаёк не ставил? Принеси мне чашечку, - елейно попросила матушка.

"Как чувствует, старая, что из дома выйти собираюсь…".

- Сейчас, - послушно потащился он обратно на кухню.

- Не надо меня провожать. Мы же обо всем договорились… - сказала Анна ему вслед.

Карл обернулся и показалось ему, что улыбается она обещающе.

- Сейчас, мама, - повторил он. Открыл дверь перед Анной: - До свидания. Извините, если что не так!

- До свидания.

Он постоял в проёме, пока платье в цветочек не скрылось из виду, и, успокоенный, пошёл к матери. Успокоенный - с одной стороны. Но с другой - взвинченный посетившей его идеей. Нужно было поскорее отделаться от ужина и остальных докучных обязанностей. Тогда можно будет, не отвлекаясь, обдумать предстоящее.

Карл сидел на веранде и курил трубку. Нельзя сказать, чтобы это занятие доставляло ему особое удовольствие. Но другого способа уединиться не было. Мать требовала неотлучного его присутствия. Хорошо хоть - не выносила табачного дыма и поэтому смирялась с мужской привилегией - сосредоточенным вдыханием дыма. Но курить вредно, а здоровье следовало поберечь. Карл не отступал далеко от своей заповеди. Трубка дымила на улицу, сама по себе. Карл же изредка раздувал её, но вдыхал воздух исключительно чистый.

В песочнице играли двойняшки, одетые в одинаковые голубые комбинезончики. Кто из них кто - не разобрать. Голоса зазвенели громче, намечался конфликт. Точно. Одна фигурка схватила ведерко и, размахнувшись, бросила в другую. Показалось мало. Ребенок сдернул шапчонку и запустил ею туда же. На голове вспыхнул помятый красный бант. Брат заревел.

"Ну, девчонка! Во дает!", - восхищенно подумал Карл и тут же вспомнил озабоченно, что не поинтересовался у Анны - есть ли дети? Наверное, нет. Иначе обязательно упомянула бы, похвасталась действительными или мнимыми их достоинствами. А вдруг и не может у неё быть потомства? Ладно, сейчас не это главное. Потом проверю.

После прихода Анны он решил, что план, придуманный ранее, глуп. Собственно и плана-то не было. Была идея. Ясно, что мать замешкалась на этом свете. В тягость ему, себе, всему миру. Тут он лукавил: в промежутках между припадками старуха жила с удовольствием, наслаждалась едой, видиками, его обществом, разговорами по телефону, сиянием АЛАДа, свежим воздухом, игрой в религиозность… - всего и не перечислить. А скулила и капризничала только потому, что считала количество радостей недостаточным.

Идея была в имитации самоубийства матери. Карл уже сказал двум-трем сотрудникам об упадочном её настроении, о тёмных мыслях. Готовил почву. Занялся изучением всех поглощаемых ею лекарств. И решил, что при правильном выборе, реализация идеи особого труда не составит. Можно было подсунуть приготовленные таблетки вечером при слабом свете ночника, чтобы не отличила по цвету. А по вкусу не отличит. Они все в сладких облатках. Или ещё - дождаться припадка и влить в разинутый бесчувствием рот раствор из тех же таблеток. Забавнее всего, что его никто ни в чем не заподозрит. Притчей во языцех среди соседей, сослуживцев и медперсонала стало его самопожертвование.

Но этот вариант был первым и теперь отвергнутым. Появление Анны внесло свежую струю. Почему бы не совместить приятное с полезным? Раз уж матери суждено скоро отправиться далёконько, следует извлечь из этого… выгоду? Фу, как грубо! Нет. Нужно использовать флирт со страховой конторой для частичного покрытия прорвы средств, затраченных на старуху за последние годы. Он уже прикинул, сколько ей стоило воспитание Карла до времени его самостоятельности и сколько она стоила ему с того давнего момента. Счёт был совсем не в её пользу.

Анна нажимала на то, что для отсутствия проблем с получением страховой суммы смерть должна была бы быть от стихийного бедствия или несчастного случая. Да соорудить такой случай - раз плюнуть! Идет человек по городу, а ему на голову вдруг кирпич сваливается... Но по улицам мать не ходила. Если бы хоть завалященькое землетрясение случилось, могла бы под это дело хрустальная ваза на постель свалиться, где она спала. Но район их был прямо каким-то антисейсмичным. Нужно было помочь чему-нибудь обрушиться. Карл посмотрел на потолок. Сам делал ремонты и расположение балок знал превосходно. Но тогда пропадут его труды? А-а... гори эта квартира синим пламенем! Тем более что застрахована. Надоело всё до чертиков. Хочется свободы. Пусть - начать с нуля, собрав, конечно, все деньги. А, может, вообще переехать в другой город? С Анной… Только надо ещё приглядеться, стоит ли она того.

Карл чувствовал, что у него прорезаются крылышки. Пусть хоть в сорок лет испытать такое. Мозг работал лихорадочно, но настроение было на удивление ровным и спокойным. Матери отвечал ласково да улыбчиво. Чего ж омрачать старухе последние денечки?

Он искал, выжидал. И случай не замедлил подвернуться.

Театр попросил мастерскую о шефской помощи. Ставился детский спектакль с соответствующими сказочными атрибутами. Нужны были особенные пиротехнические эффекты. Карл насторожился. Кажется то, что нужно. И вызвался устроить всё сам. Оформил у администратора театра письмо-заявку на получение альбитринитола. Расписался в конторской книге после ознакомления с инструкцией по технике безопасности. Для проформы, конечно. Маленький, что ли? И получил две банки - с жидким тринитолом и с альбитолом, похожим на мягкий сахар-рафинад.

Этого количества хватило бы для приличных эффектов в театре раз на триста. Триста минус один. Значит, двести девяносто девять - на домашний спектакль.

Вся прелесть альбитринитола состояла в затянутости реакции.

Время подошло. Карл, не передоверяя никому, сам, при ненадолго опущенном занавесе, очень быстро стал отщипывать пинцетом белые кусочки, макая в другую банку и раскладывая их по сцене. Должно было пройти четыре минуты. У рампы вопила баба-Яга, Иванушке грозил Кащей Бессмертный и, наконец, Карл подал знак. Занавес поднялся. Царство Кащеево с грохотом рассыпалось. На сцену вступила синеглазая фея с льняными волосами. Откуда только берутся такие красавицы? Агнией зовут, кажется. Она шла, а вокруг взметались с легким потрескиванием белые фонтанчики. Карл множество раз наблюдал этот эффект, и все равно смотрел с интересом. Что ж говорить о малышах, на чьих глазах так красиво побеждало добро? Они топали и хлопали.

Режиссер поблагодарил великолепного пиротехника за помощь. Предложил директорский сейф для хранения опасных веществ.

- Нет, - сказал Карл, - я отнесу на наш склад. Мало ли? Ответственность же на мне!

О складе, конечно, и речи быть не могло. Театр закрывался - уже звёзды на небо высыпали. Кладовщик - тоже человек, свое отработал. Будет он Карла дожидаться? Ничего не остаётся, как домой обе банки нести. Любой бы сказал, что Карл иначе поступить не мог. Обстоятельства...

Домой пришел - сразу на кухню. С обеда крошки во рту не было. А на голодный желудок Карл ничего серьёзного делать не умел. От вчерашнего ужина в холодильнике фарш оставался. Он быстренько котлеток поджарил. Сам поел и мать накормил, посуду помыл. К этому времени его уже понемногу потряхивало от нервного напряжения. Даже знобило: то в жар бросит, то холодом окатит. Мать подступила было с разговорами, но он отвечал невпопад, она обиделась и отвернулась к экрану. Так. Хорошо. Он ещё раз изучающе посмотрел на потолок. Всплыла совершенно идиотская строка: "Молилась ли ты на ночь, Дездемона?", но Карл запихал её обратно в подсознание. Не до сантиментов, нужно было алиби. "Сквозняк. Дверь хлопает. Стол вздрагивает. Банки слетают, разбиваются. Содержимое соединяется. Взрыв. Несчастный случай налицо. А он где? В ванной комнате. Вода льётся. Ничего не слышно. Он в мыле. Все желающие видят. В ванной, конечно, спокойнее всего укрыться. Там балки надёжнее закреплены. А вдруг всё рухнет? Нет. Он лучше пробежится к соседнему дому. Спросить у шефа… Что ж спросить? А-а… Отпроситься на завтра с утра. Матери, мол, хуже стало. За четыре минуты и переговорить успеет. Но тянуть нельзя. Время позднее. Шеф может спать улечься…

Мимо окон пролетал АЛАД. Обычный ежевечерний облёт. Состояние женщины - в допустимых пределах. Но вот состояние мужчины с кодом 375КР настораживало. Его окутывала темная аура с сильными багровыми всплесками. Близость к аффекту.

АЛАД со скоростью миллиона операций в секунду исследовал ситуацию, прежде всего, изучая варианты помощи объекту 375КР. Действия человека рассматривались им словно в очень замедленном фильме. Вот он, заметив зависший у окна Шар, машет на него рукой: "Кыш!". Но у АЛАДа своя работа и свои заботы - он анализирует. 375КР поднимает банку с альбитолом, окруженную специфическим белым сиянием, и наклоняет её над второй, с мерцающей тёмной жидкостью. Тринитол. Но это опасно! АЛАД прогнозирует события. После воссоединения реактивов взрыва не избежать. Передать в Центр, чтобы приняли срочные меры? Не успеют. Стена должна обрушиться во внешнюю от объекта сторону. Но упавшими балками будут раздавлены двое детей, спящих за стеной. Конец балки упадёт на ноги женщине и её болезнь обострится вплоть до летального исхода. На чашах весов три жизни против одной. Выбора нет. Банка с альбитолом все ещё наклонялась. Но зелёная молния, прошившая Карла, отбросила его с теперь уже намертво зажатым в руках сосудом в дальний угол комнаты. Донышко ударилось об угол стола и разбилось. Содержимое вывалилось на безопасном расстоянии. Трём жизням теперь ничего не грозило.

В лаборатории Виктора зазвенел зуммер, загорелась красная лампочка - сигнал чрезвычайного происшествия. Но скорая помощь не была нужна никому. АЛАД передавал подробный отчет об обстоятельствах и экстренных мерах, к которым вынужден был прибегнуть без запроса санкции Центра. По своему усмотрению…

5. ВИКТОР

- Фил, ты опять пришел ругаться?

- Нет. На этот раз - нет.

- Тогда можно вздохнуть свободнее. С утра ждал твоего визита. Вот хронограмма последних минут жизни Карла Регера. Будешь смотреть? Расчёты я перепроверил. Всё верно.

Филипп молча просмотрел документы и с отсутствующим видом откинулся в кресле.

- Хоть на этот раз ты согласен, что АЛАД самостоятельным решением принёс только пользу? Не молчи! Прекрасно знаешь, что твоё мнение для меня важнее всех остальных. Стоит начать выискивать контраргументы - сразу представляю твою хмурую физиономию.

- Что тебе сказать? Гибель организма под именем Регер меня почти не трогает. Был я на вскрытии, он мало чем мог бы оказаться полезным нашим больным. Требуха никуда не годная. Пожалуй, только кровь… выделить плазму… Меня останавливает другое. АЛАД принял на себя миссию, не допустимую для аппаратов - быть судьёй, совершать акт возмездия за дела человеческие.

- Неправда. Не приписывай ему лишнего. АЛАД всего-навсего анализировал ситуацию и старался спасти большее количество человеческих единиц.

- Ничего себе… старался… Он уничтожил жизнь. Я - об этом. Вспомни заповедь Гиппократа. Вспомни законы роботехники. Прежде всего - не навредить человеку. Не уничтожить. Тебе следовало бы уменьшить возможную концентрацию его энергии.

- Он находился в состоянии стресса.

- Регер?

- АЛАД.

- Ты о нём, будто о человеке.

- А он стоит не одного Регера.

- Тебе не кажется, что мы поменялись ролями. И теперь я требую гуманности? Давай посмотрим на проблему по-другому. Оставим в стороне пресловутые внутренние органы. Вернёмся к этике. Ты взял бы на себя ответственность? Ты решился бы прикончить Яна Полонского? Прости за грубость - я называю всё своими именами. Именно - прикончить, добить, как сделали бы это, может быть, на поле боя в начале эры. Безнадёжная рана, длительная агония… Так вернёмся к мальчику. Смог бы?

- Совершенно исключено.

- Рука бы не поднялась?

Виктор кивнул.

- А передоверить машине? То же самое… Всегда пожалуйста? С чистыми руками и совестью?

- Это нечестно. Ты переворачиваешь ситуацию с ног на голову. Хорошо, вернёмся к Полонскому. Ему лучше было мгновенно погибнуть, чем мучиться и погибнуть.

- При такой травме он ничего не почувствовал бы. АЛАД выполнил свои обязанности - сообщил нам диагноз и координаты. Честь и хвала. А если б всё же мы успели вытащить мальчика из клинической смерти? О мучительной агонии речи не было. Боль в продолжение секунды. Из-за этой секунды потеряли весь организм.

- Ты обещал отвлечься от органов. Опять упираемся в принципы. А если бы всё же следовали ужасные часы, заглушенные десятками шприцов обезболивавшего? И с неизбежной, но чуть оттянутой - для чего? - смертью. Ты всё равно был бы против избавления от никчемных страданий?

- Да, - Филипп встал с кресла, потоптался у стола, пристально поглядел на Виктора и сел к дисплею на крутящийся "пианинный" стул.

- Ты чего? В кресле же удобнее…

- На бороду твою смотреть тошно, а отсюда с седой стороны её вроде как и не замечаешь.

Виктор утопил подбородок в ладонях.

- Уходишь от разговора… По-моему, тебе просто никогда не было больно. Очень, невыносимо больно…

- Можно подумать - тебе было!

- Нет. Но я легко могу представить это состояние. А если добавить сюда, что шансы на прекращение боли отсутствуют, то… И потом, ты спрашиваешь, смог бы я? И не только я отказался бы "добить". Не знаю, найдётся ли вообще нормальный человек, согласившийся на такое. Даже если ему объяснить про благо от содеянного. Нагрузка на психику для адекватного современника непосильна. Не зря же палача заменили на электростул. Одни распоряжаются уничтожением, другие чего-то там нажимают, и никто не чувствует себя убийцей - пусть хоть трижды преступника. Согласись, что с АЛАДом происходит то же.

- Ладно, но давай о Регере… Шар зафутболил ему дозу, которой хватило бы на десятерых. Удивляюсь, как аппарат ещё умудрился добраться до лаборатории.

- Да, он выложился полностью. Долетел на резерве. По-моему, просто упал в энергоблок.

- Ага! Значит, всё же рассчитал, сколько энергии оставить себе! На это времени хватило. А что бы наоборот? Ударить Регера слегка, оставить в шоке... Пускай бы с ним потом судьи разбирались. И кошки сыты, и мышки целы!

- Да, не рассчитывал он энергию! Отдал все наличные запасы. Резерв он бы тоже вложил, если б мог, но здесь - вето. Если уж проводить параллели, можешь считать, что АЛАД отдал все силы, не заботясь о последствиях. Он спасал людей.

- Подумай на будущее - ограничители установить необходимо. Очень советую.

- Как говорят, совет подобен касторке - легко подать, но чертовски трудно употребить. Я прикидывал, ничего пока не получается. Альтернатива: или оставить всё как есть, или убрать блок, отвечающий за самостоятельность решений. И тогда АЛАД будет не совершеннее стационарных Шаров. Не знаю, видно ли тебе из хирургии, насколько легче стало работать медцентру с появлением АЛАДа. Не забывай, что, кроме патронажа хроников, он облегчает и самое раннее диагностирование заболеваний.

- С этим согласен. А риск?.. Не представляю себе ситуацию сейчас, но, думаю, может случиться нечто серьёзное…

- Тебе ли говорить о риске? Ты рискуешь всякий раз, входя в операционную.

- Моё дело - предупредить. Кстати о Регере… Ты сказал, что не знаешь, кто отважился бы "добить", а он решился даже на большее. Я его едва припоминаю, но тебе он, наверное, знаком? Ты передавал заказы в ту мастерскую?

- Точно. Стечение обстоятельств. Регер сам гальванизировал ячейки для АЛАДа. И я благодарил его: "Спасибо". Хороший работник. И почти убийца. У тебя укладывается в голове?

- Одно другому не мешает. В классике примеров хоть отбавляй.

- Я многое отдал бы за то, чтобы услышать его мысли в последний час.

- Что именно - многое?

- Не придирайся к словам. И не говори, что тебе не интересно. Всё равно не поверю.

- А я и так знаю. Старуха ему осточертела, про детей он не знал. Если уж опять о гуманности, твой АЛАД должен был этому дураку посигналить, предупредить, заставить одуматься.

- Ты говоришь о невозможном, - вскинул голову Виктор. - Пока это фантастика. Контроль нравов при помощи супераладов? Стоит лишь зародиться криминальной мысли, цап-царап негодяя, и - в каталажку. Но судить-то о степени отклонений опять придется аппаратам. И они будут опять НАД сознанием. Зацикливаемся. Хотя технически, если хорошо поразмыслить, пожалуй, осуществимо. Лет через десять. Более точный анализ температуры, полей, вибрации… С координатами все благополучно, да и безразличны они для твоих целей.

- Так уж сразу и моих?

- А что? Уровень депрессии уже сейчас определяется по темноте ауры…

- Брось! Меня интересует другое: затеял бы Регер всю петрушку с альбитолом, если б знал, что даже при самом благоприятном повороте ему остается жить года два-три.

- С чего ты взял? - спросил Виктор.

- Я ж сказал - был на вскрытии. Явных признаков заболеваний нет. Но если бы только сердце сбоило… Общая изношенность организма патологическая, тянет лет на шестьдесят, и, похоже дряхление прогрессировало. Он летом лечился. Если хочешь, подними историю болезни.

- Не хочу. Но думаю, что, если бы Регер знал об отпущенном сроке, давно попробовал бы что-нибудь предпринять, чтобы получить полный набор всех видов счастья. И, коли ему мешала мать, первым делом избавился бы от неё. Обязательно. - Виктор помолчал, потом спросил: - А помнишь наш институтский спор? Ты был тогда сторонником введения календариков над постелями неизлечимо больных. С обратным отсчетом. Осталось жить 5 дней, 4, 3… Ты и сейчас думаешь так же?

- Не совсем… - помедлил с ответом Филипп. - Твоё влияние, или жизни? Но и сейчас я уверен, что каждый имеет право на знание. А там - как душе угодно. Боишься - не спрашивай.

- Ты бы спросил?

- Обязательно. А ты бы струсил!

- Я и не скрываю. Даже более того, если б знал, что осталось двое суток, я бы немедленно прикончил себя, чтобы не мучиться ожиданием столько часов.

- А ожидать всю жизнь? Ты - прямо как Теннисон, бродящий у Дуврских утесов: "Если нет бессмертия, я брошусь в море". И потом - против правил. Если тебе предписано прожить ещё два дня, будь добр…

- Тогда не представляю… это был бы непрерывный кошмар. Знаешь, что однажды сказала Ирена?

- Ну?..

- "Я бы, если б моя воля, сейчас умерла, испытала всё, что при смерти положено, а потом жила спокойно отпущенный срок, уже не боясь предстоящего. Ведь больше всего боятся боли и искажений отношений с близкими из-за экстремальности ситуации. А если всё позади…

- Интересная мысль. Жаль, что сугубо Риторическая.

- Но ты? Что бы ты делал в последний день?

- Раздал бы личные вещи и душевные долги.

- ???

- Извинился бы перед многими. И перед тобой, в том числе - не раз был груб без веских причин…

- Не надо!

- Если бы мог ещё таскать ноги, пошёл бы попрощаться к каждой женщине, которую любил.

- Ты и любовь? Несовместимо!

Филипп усмехнулся:

- Заболтались мы с тобой, Виктор. О вечных вопросах можно говорить вечность. Устал я. Нет у тебя беллетристики? Какого-нибудь легкого чтива, чтобы полистать перед сном, ни о чем не задумываясь.

- И не пытайся, Фил. Не выйдет. Раз уж мы так устроены, чтобы думать…

Ночь вместо отдыха принесла тупую ломоту в висках. Обычно, если и происходили во сне события драматические, всё кончалось хэппи эндом. Разбойники колошматили друг друга, корабль доплывал, наконец, до земли обетованной…

А тут приснилась грусть, густым туманом укутавшая их, разъединенных. Виктор продирался сквозь сырую мглу, вытянув перед собой руки, но натыкался лишь на неумолимые мебельные углы. Звал, но звук застревал в серой вате…

6. МАЙЯ

Как многое зависит от настроения! На душе тоска - и осенний пейзаж выглядит пожухлым, ржавым, шершавым, листья платанов - скрюченными от старости пальцами.

Что сказала бы та кареглазая девочка с психологического факультета? Влияние личностных факторов на восприятие окружающего мира… Или как-нибудь ещё понаучнее.

Майя медленно шла по дорожкам парка. Туфли до пряжек утопали в листве. Свежий воздух, синее небо, шуршание и похрустывание под ногами должны были - просто обязаны! - приносить спокойствие. А его не было. Любимая осень… У кого-то с весной, а у неё всегда с осенью связывались надежды. И если откладывалось что-то важное, то не до нового года, а до сентября.

Сандро впервые после трёх лет знакомства обратил на неё внимание, когда разговор зашел о временах года.

Всей группой выбрались, наконец, в лес. К вечеру похолодало. Разожгли костёр. Жались ближе к огню. Пламя едва не лизало лица. Вместо заварки бросили в чайник горсть земляники. И, не дожидаясь, пока закипит, разломили на куски восхитительно вкусный каравай.

Собственно, начал он сам: "Как жаль, что лето кончается!". И все его поддержали. Тамара сказала: "А хорошо бы, ребята, вернуться недельки на две назад. А ещё лучше - в весну, чтобы лето, всё-всё, до последнего денёчка, было впереди. И тогда Майя вступилась за осень. Заговорила красивостями. Но это от "недостаточной разговорной практики". Так потом характеризовал Сандро её редкие монологи.

Она сказала:

- Осень… Праздник для живописца! Лето - чаще просто зелёное. А октябрь - карнавал красок. Вы видели виноградники? Вишнёво-розовые… Клёны - совсем бледные, или красные. А на тополях словно медные мониста развешаны.

- Слушай, ты не ошиблась вузом? - перебил её Сандро. - У нас ведь химиков готовят.

Майя смутилась и замолчала. Надолго.

Но не непохожесть ли её на других, привлекала его? И это же послужило причиной к разрыву. Надоело? Устал.

Удивительно, что сейчас, когда на всю оставшуюся жизнь не придется называть его никак, она мысленно обращается к нему: "Сандро". На первом курсе его окрестили так, чтобы отличать от прочих четверых Александров. И новое имя ему очень нравилось. На другие варианты не откликался. Но какой же он - Сандро? Если б был жгучим брюнетом с пронзительным взором - тогда ладно. А у него волосы пепельные, мягкие, и глаза серые распахнутые, девочке подстать.

Для Майи он сразу стал "Алеком". Ждала и дождалась. Через три года с небольшим получила право называть его ласково вслух. Говорила: "Аленький мой… Маленький мой…". Всегда считала младшим, хоть и были ровесниками. Хоть и умудрился к двадцати стать чужим мужем, отцом, снова освободиться - всё здесь, рядом, на Майиных глазах - и, наконец, "её Алеком".

После их первой "общей" сессии Сандро мучила бессонница. Майя не спала тоже, шептала ему разную белиберду, гладила по голове, водила пальцем по бровям. Удивлялась их шелковистости. Раньше про свои волосы не размышляла. Устраивало, что легко укладываются. Стригла покороче - чтобы без хлопот. А оказалось, по сравнению с Алекиными, её - не волосы, проволока, пружины… В его светлой шевелюре и седины заметно не будет. Нет, чтобы наоборот - мужчине седина придает мужественности. Сандро недавно уверял, что у него седина пробивается из-за её, Майиных, фокусов. Неправда. Кокетничал просто. Чтобы поседеть от переживаний, нужно уметь мучиться в полный накал. А это уже Майина привилегия.

Сейчас было бы несравненно лучше, если б у неё был ребёнок. Но Сандро сразу сказал - ни за что, хватит экспериментов. Дочка его от первого брака, Тата, не вполне удалась. Кстати, надо бы ей посылку собрать, с Днём рождения поздравить. Отец называется… Не напомнишь - напрочь забудет о девчонке. Неудачный ребёнок. Больна - не скажешь. Здоровенькая. Но - глухонемая. Нуждается в спецвоспитании. По движениям губ речь разбирает. Обещают, что и говорить понемногу научится. Жизнерадостное дитя. Не понятно, почему Сандро её боится, как прокажённой. Хотя, отчего же не понятно? Это так же, как с Майей. Он не выносит ощущения вины. Старается избавиться от всего, нарушающего душевный комфорт. Перед Татой виноват во многом. Нина, поняв, что Сандро не нужны ни она, ни будущий ребенок, наглоталась какой-то дряни.

А ему просто удобнее ссылаться на свою неважную наследственность. Выдуманную. Говорит: интуиция подсказывает, что и другой ребенок будет не лучше. Чушь. Майя ходила на консультацию - пришла весёлая: "Аленький, мне сказали - проведем раннюю диагностику, будем держать на контроле. При малейших подозрениях на отклонения - прервём. Всё будет хорошо, я уверена". - "Зато я уверен в обратном. И не хочу, чтобы тебя мучили неизбежной операцией. Нет, нет и нет…".

Можно было всё же сделать по-своему и не говорить Сандро до последнего, когда изменить уже ничего нельзя. Но Майя так не могла. Дурной характер. Другая бы схитрила, соврала. Но не она. Потому что в детстве уяснила раз и навсегда, как плохо быть обманутой.

Случай был скорее забавным, чем трагичным. И от наивности да доверчивости не излечил.

Она не выносила стричь ногти. То ли отец делал это неловко, то ли ногти, и правда, были чувствительнее обычного. Но факт остается фактом - без слёз процедура не обходилась. И отец придумал как, хоть на время, упростить себе уход за маленькой Майей.

- Что ты больше всего хочешь?

- Планер, - не задумываясь ответила она.

Отец посмотрел в потолок, вроде бы что-то подсчитывая.

- Тогда надо вот эту коробку, - он достал красивую картонку из-под маминых духов, понюхал, вздохнул: - Как раз наберётся, когда мамуля приедет из своей экспедиции.

- Что наберётся?

- Ногти.

- А зачем?

- Ну, ты же хочешь планер?

- Очень. А ногти?..

- Ты понимаешь, они в лаборатории для опытов нужны.

Про опыты Майя к шести годам была наслышана вдоволь. Чего только для них ни требовалось… Папа был биологом, и она тоже хотела ставить опыты. Но связи с планером пока не видела. Сжала пальцы в кулачок и засунула поглубже в карманы.

- А ты купи планер и всё!

- Ишь, хитрая какая! За деньги его любой купил бы. А ногти собирать - всем лень. И долго. Так что, смотри сама. Если хочешь…

Она кивнула и побежала за ножницами. Полгода честно терпела и ни разу не захныкала. Мама приехала - Майя сначала кинулась за коробкой, а потом уже к ней. Показать. Но мама смотрела непонимающе. Майя взахлёб объясняла про планер и про опыты, а мама только хмурилась. Потом сказала папе загадочные слова: "Выпутывайся сам, как знаешь", и стала доставать подарки - платьишко в яркую клетку, мозаику - папа сказал, что до неё дорасти ещё надо, - заводного кузнечика, который прыгал, как настоящий.

Кузнечик прыгал. А если его завести посильнее, то он выпрастывал прозрачные розовые крылышки и пролетал несколько шагов. Но разве мог он сравниться с планером?

За их домом был стадион, переходящий в кроссовое поле, а потом - в луга. На стадионе торчала вышка. Нижние две площадки с трамплинами были повернуты к бассейну. И с них ныряли в воду. А на самом верху жил планер. Как овчарка, на цепи. Потому что не мог оторваться от металлического каната. Правда, тот тянулся далеко, к самому лугу, но отпускал планер от себя лишь на десяток метров - на длину прицепного шнура. Пролетит он, наслаждаясь полусвободой, потом притянут его к канату и тащат на вышку. Мотор жужжит, колесо крутится, планер едет, карабкается, чтобы снова вспарить по предначертанной линии. Иногда Майе разрешали пролететь на нем, и её смешили долгие приготовления - папа дважды перетягивал дочку пристяжными ремнями, подкладывал полотенце во взрослый шлем и говорил, как крепко нужно держаться. Но чего он боялся? Планер был совсем ручным. Если бы можно было перерезать шнур и освободить его! Майя устроилась бы на сиденье, привязалась бы, так и быть, как следует, и они полетели бы в дальние страны. Куда тот захочет. Теперь этот миг приближался. Когда она думала об освобожденном планере, сердце начинало стучать часто-часто, и немного кружилась голова.

Улучив момент, она отправилась к вышке. Спросить усатого серьезного инструктора: может быть, хватит? Или пускай ей отдадут планер, а она, когда отпустит его и вернётся назад, будет честно собирать ноготки столько, сколько понадобится.

Серьёзный дядя впервые в жизни смеялся так долго, взахлёб, так же, как потом рыдала Майя.

Пришла домой мрачная, с распухшим носом. Поняла загадочное мамино "выпутывайся". Несколько дней молчала. Отец пытался подлизаться - любимые лесные орешки, целый пакет, принёс, а потом махнул рукой. Маме же было некогда - только напомнит: "Платье переодень, запачкала", или спросит: "Задачки решила?". Они думали, что Майе хотелось большую игрушку. Да, но не игрушку, а друга. Но странно: виноват был отец, а плохой она ощущала себя. Словно пообещала планеру свободу, и не сдержала слова. Потом, проходя мимо, каждый раз шептала: "Извини меня, милый планер. Подожди, пожалуйста. Вот немного подрасту". С тех пор никогда никого не обманывала.

А мозаику засунули подальше в шкаф, и Майя открыла её для себя в шестнадцать лет, когда родители вздумали сменить мебель. Заодно выкидывали накопившийся годами хлам. И блеклая коробка угодила бы в таз с мусором, но боковина прорвалась и на пол посыпались квадратики с непонятными частями изображений. С одного смотрел глаз. И так как он существовал вроде бы сам по себе, стало немного жутковато, но интересно. Майя собрала все на газету. И как только последний стул обрел свое постоянное место, тюль заколыхалась на окнах, и горшок с кактусом, расцветшим белой вазочкой, поселился на полке, придав интерьеру законченный вид, стала разбираться с находкой, "Игра развивает воображение… прививает любовь к прекрасному, помогает найти свой стиль…" Очень интересно. "… Детали настолько разнообразны и невелики, что вы можете сконструировать любой облик воображаемого человека, а также создать портрет вашего знакомого, или автопортрет".

С него-то Майя и решила начать. Села перед зеркалом. Всмотрелась в отражение. Глаза - зеленые в коричневых крапинках. Ресницы - в меру длинные, нос - тонкий с папиной горбинкой. Губы. Уголки чуть-чуть загибаются кверху, поэтому кажется, что она всё время улыбается. Их математик даже решил, что подсмеивается Майя над ним, и устроил ей выговор. Он действительно был смешон - лопоухий, лохматый, но Майя и не думала улыбаться. Пришлось на математике особенно следить за выражением лица - губы напрягать или прикусывать.

Стала разбираться в мозаике - сразу запуталась. Придумала так: разложить сначала по кучкам: носы, глаза… А потом уже конструировать. И то - неделю потратила, несколько раз бросала, отчаиваясь. Но тянуло к коробке снова и, наконец, сходство было достигнуто. Те же завитки на лбу, улыбка. Только взгляд взрослее. И тон лица темнее. Майя наклеила квадратики на картон, замазала пастой стыки, прошлась по фото-лицу маминой пуховкой с белой пудрой - загар почти не приставал, и она всегда казалась бледной. Жаль веснушки мозаикой предусмотрены не были. Пришлось подрисовать их коричневым карандашом и потом уже показывать родителям. Эффект превзошел все ожидания. "Когда же ты сфотографировалась, Майя? Почему нам не сказала? Удачный портрет". Лишь через несколько минут, присмотревшись, мама проговорила: "Нет, дочь, очень похоже, но - не ты. Разыгрываешь?". Пришлось все объяснить.

После этого Майя не единожды собирала разные лица, рассыпала, непременно испытывая чувство утраты, словно то, что существовало по её прихоти, было немного живым. Дольше всего оставался в планшете один мужской портрет. Тёмные задумчивые глаза, брови вразлет, ямочка на подбородке…

Майя встречала в лаборатории при клинике человека, который, возможно, был похож на того, "сконструированного". "Возможно" - потому, что у этого была борода. А в остальном: один - к одному. Майе приходилось бывать в его корпусе. Редко используемую аппаратуру не дублировали. Часть установили в клинике, часть - у химиков. При необходимости ходили в гости.

Как его звали, Майя не знала, и особенно им не интересовалась.

Но, встречая, каждый раз радостно удивлялась этой похожести. И хотелось, чтобы он, в один прекрасный день, сбрил свою странную бородку, а она бы убедилась, что ямочка, действительно, разделяет подбородок.

Заметила впервые, - когда лифт с ним проехал, не останавливаясь, мимо Майи, нажимавшей кнопку вызова.

Майя спешила, поэтому сначала рассердилась на лифт, а заодно и на пассажира, но потом, рассмотрев его, вспомнила мозаику, улыбнулась. Тем более что человек тоже улыбнулся, извиняясь за негодную технику, и стал запоздало тыкать пальцем в красную клавишу останова.

Странно - подбирала черты, казавшиеся ей наиболее приятными, а полюбила человека, нисколько не напоминавшего придуманного.

Экзюпери как-то сказал: "Чтобы положить основание любви, надо начать с жертвы". Майя готова была жертвовать, но получалось все некстати и по-глупому.

Мальчишки в таких случаях мечтают вынести даму сердца из горящего дома или спасти от разбойников. Девочки - перевязать кровоточащие раны рыцаря. Но что можно сделать в обычной вузовской реальности? Случайно перепали два билета на нашумевшую "Блюз-оперу", протянула ему: "Хочешь пойти?". Он посмотрел, как на ненормальную, выхватил из рук, боясь, что передумает, мгновенно отсчитал деньги, сунул ей в ладонь: "Мерси!". Ну что? Кричать: "Это жертва!", догонять, объяснять, что сама посетила бы театр с неменьшим удовольствием. А уж, если с Алеком, то вообще - предел мечтаний. Но нет же! И он ушел слушать оперу с Ниной. Потом Майе порассказали: "Они до антракта думали, как бы уединиться, после - целовались, плюнув на соседей и артистов, благо в зале было темно!".

Нина пожертвовала большим, чем несчастные билеты, конспекты или книги. Но в тот момент её жертва была нужна Сандро, а Майина, даже такая же - нет.

Они ходили, ошалевшие от близости, ничего не скрывая. Майя избегала влюбленных, не смотрела в ту сторону, но те, проходя мимо, как бывает с сильным ароматом духов, задевали её своим счастьем. И она, от тоски, старалась съёжиться, уменьшиться, исчезнуть вовсе…

А группа смотрела им вслед осуждающе. Наверное, не доросла ещё до сочувствия.

В непонимающей аудитории счастье сдувается как пена. Поэтому, отсидев, вымучив положенные часы, Сандро с Ниной освобождённо вздыхали уже на улице, и скрывались подальше от любопытных или осуждающих глаз.

Майя тогда впервые узнала, как может быть тошно на душе. Хуже всего, что отчаяние ничем не снималось. Наверное, если бы подвернулся искуситель с наркотиками или алкоголем, она бы сдалась очень скоро. Но Бог миловал. Сходить к врачу? Прописал бы успокоительные таблетки. Но не пошла - чтобы не объяснять причину, считая это кощунственным. Если бы тогда уже придумали Шарики, которые сами бы всё поняли и рецепт домой прислали… Да, и ещё что удивительно: однажды Майя спросила сама у себя, хотела бы, чтобы не было ни тоски, ни Сандро, ни всего, что с ним связано. Чтобы тишь да гладь… И тут же едва не крикнула - "Нет!", представив не менее невыносимую пустоту.

Потом, понемногу, научилась уходить с головой в работу, или туго-натуго перетянув виски эластичным бинтом, ставить кассету с джазовой музыкой, выключать свет и, потягивая через соломинку лимонный сок, погружаться в будоражащий и отупляющий мир звуков.

Человеку, предавшему однажды, второй раз это дается легче. Первой Сандро предал Нину. Она ходила одна. Угасшая, серая. И исчезла совсем. Перешла на другой факультет. Сандро был деловит. Или лишь делал вид вгрызавшегося в науку со страшной силой? Если кто спрашивал про Нину, он морщился, даже скрежетал зубами, говорил: "Было да сплыло! Надоело. Отстаньте!". И отставали. Лишь один раз он сорвался, закричал: "Да ненавижу я её, поймите!". В остальном же он был парнем добрым, компанейским, и его приняли в коллектив обратно. А про Нину забыли. До поры, до времени. Пока слухи не дошли о родившейся дочке, глухонемой Тате. Девочки, кроме Майи, ходили её навестить, но встречены были весьма прохладно. Нину окружал кордон новых однокурсниц. Девочку показали лишь издали - толстая, глазки смышленые. Предложенная помощь была вежливо отвергнута.

Сейчас Майя предпочла бы оказаться в положении Нины. А тогда сердце ломило и разрывалось. Очень жаль было девочку, оставшуюся без отца. Но маленькая, скользкая такая мыслишка поселилась: что не все ещё потеряно - для неё, Майи. Вчера, например, Сандро, вернув конспект, вдруг погладил её по голове: "Хвалю! Самый аккуратный почерк в группе". И, может быть, она была единственной, кто оказался на стороне Сандро. Молча. Потому что вслух его защищать было опасно. Заклевали бы.

Если ненавидит, значит, есть за что. Не она ж его бросила, а наоборот. Чем-то плоха стала. И надоела - тоже сама виновата. Не отпускала ни на шаг. А Сандро - человек эмоциональный, не выносящий однообразия. Если бы я была с ним, то постаралась бы не приесться.

Не знала тогда Майя, что, намечающий подобную цель, усложняет жизнь до невозможности.

И ещё один упрек можно было бросить Нине. Верно, почувствовала, что охладевает к ней Сандро. И захотела привязать его - ребенком. Банальный упрек. Догадки. Если б знать, что произошло на самом деле… А вдруг не так? Так! Вон какой взгляд у Алека - прямой, открытый. Бывает, что и провинится, не без того. Тогда начинает приглаживать шевелюру, смотрит из-под ладони, исподлобья и улыбается, извиняясь, простите, мол, дурака, действительно, глупость свалял.

Зуб ничуть не вредил его обаянию. Передний. Был неправильно развернут. Исправлять в свое время не хватило терпения. Так и остался. Тамара как-то сказала: "Ему бы да ровные зубки - был бы он стандартным красавцем, каких тысячи, а скривившийся зуб вроде изюминки в квасе - особый шарм придает".

Майя задумывалась, спрашивала себя - стала бы искать разнообразия, не осточертел ли бы ей один и тот же человек рядом за долгую-долгую жизнь? И не кривя душой, отвечала: "Нет". Но люди - разные. Себя она относила к консерваторам. Не любила расставаться со старыми вещами. Переставляла мебель только в самых крайних случаях. И знакомств новых не искала.

Зато Сандро мог подружиться с любым - от годовалого карапуза до дряхлой бабули. Майя не переставала удивляться: о здоровье спросит, на погоду посетует, "козу" сделает… Понимала, что, в принципе, сложностей в общении с незнакомыми и для неё нет. Главное - подойти и улыбнуться, а остальное приложится. Но это "подойти" вырастало в проблему.

Вот, например, чихание. Редко, кто не простывает и не чихает. Но после громкого "Апчхи!" Сандро выжидал несколько секунд и, если окружающие не реагировали, он обижался: "Хоть бы одна собачка "Будь здоров!" сказала". А Майя, тоненько чихнув, тут же смущенно говорила: "Ох, простите!".

Когда уже разрыв был неминуем, Сандро ей зло заметил: "Если бы ты тонула и увидела протянутую с берега руку, то, выпуская последний пузырь, вежливо всхлипнула бы: "Ах, зачем же? Я сама!".

Но вначале он пробовал разложить всё по полочкам. "Я коммуникабелен, а ты - нет. Но замкнутость твоя - чисто внешняя. С близкими людьми ты очень даже разговорчива и раскрыта. Жаль, что их - раз, два и обчёлся. Значит, ты - контактна, в принципе, что уже не совсем безнадежно. Надо просто стараться быть общительнее… Просто? Кому - как!

Но некоммуникабельность - это недостаток? Или обычное свойство характера? Каждый поступок можно рассматривать под любым углом. И окраска меняется. Ты думаешь о сделанном: "Хорошо!", а родной человек не доволен. Да что ж говорить о другой личности, когда даже собственный голос, записанный на пленку, кажется совершенно не похожим, отличным от воспринимаемого изнутри. Майя, впервые прослушав запись со своей декламацией, заявила: "Микрофон барахлит". И очень удивилась, когда её стали уверять, что именно так она и разговаривает. Сюрприз оказался не очень приятным, но полезным. После этого Майя, если не забывала следить за речью, говорила медленнее и более плавно, чем привыкла.

Она перебирала свои слова и поступки. Некоторые из них могли обратиться в проступки - для Сандро? Искала зацепку для упреков себе. И не находила. Живой человек. Ошибалась. Было кое-что, но к Сандро отношения не имело.

Вот, например, подошли к ней однажды на улице два мальчика и попросили немного денег. Так и сказали: "Тетенька, вы не могли бы дать нам немного денег?". Она, с естественной для себя реакцией отшатываться от любого общения, качнула головой - "Нет!", пошла дальше. Спохватилась через несколько шагов: "Что ж я делаю?", вернулась, а их и след простыл. Долго себя грызла - не спросила, для чего им, может, случилась беда, а она прошла мимо. Этот случай… и ещё два-три в таком же духе. Но Сандро?.. Майя была готова на все, лишь бы ему было хорошо. Вот разве только не достаточно искренне изображала радость, когда он дарил гвоздики или покупал гвоздичный лосьон: с детства не переносила запахов гвоздики и муската… Подавляя подступающую тошноту, благодарила и ставила цветы в вазу. А что, если ошибка крылась здесь? Не смиряться, а объяснить раз и навсегда? Не понял бы? Трудно сказать. Если бы попробовать заново… Наверное, тогда, во имя общего счастья, вытравила бы свою идиотскую замкнутость, преодолела себя, стала 6 раскованнее.

Майя, ещё девчонкой, сделала открытие, касающееся лично её. Если случалось долго беседовать с человеком, заинтересованным в ней, она углублялась в разговор и, словно под гипнозом, начинала доверять самое сокровенное. А оставаясь после этого одна, чувствовала себя ужасно - опустошённо, будто её вывернули наизнанку, как карман перед стиркой. И хотя её маленькие тайны не были преданы гласности, то есть - не были преданы, нескольких таких откровений было достаточно. Позже она прочитала у Бальтасара Грасиана: "Пред кем открываешь душу, тому платишь подушное". Говорила с Сандро о чем угодно кроме самого для неё важного.

Заманчивой кажется наклейка ярлыков: "Здесь её ошибка", "Тут виноват он".

Сандро, несомненно, если и вспоминает Майю, то с бешеным раздражением и - самое плохое.

A ей всё лезет в голову милая чепуховинка.

- Смотри, Аленький, какая паутина на кустах!

- Какая?

- Золотая. От солнца.

- Золотые сети. Для золотой мухи? Для золотой рыбки.

- Летучей?

- Нет уж. Нормальной, сказочной. Решено - ловим рыбку!

- Ты загадал три желания?

- Нет. Я ничего не хочу, кроме того, что есть.

- И я! Но тогда это нечестно - ловить рыбку, не имея желания.

- Другим она, может, действительно, нужна позарез.

- Тогда не будем ловить, да?

- Не будем.

Золотая рыбка, золотое время. Всё было хорошо. Долго. Но счастье не бывает бесконечным. И в Майиной душе поселилась тревога. Сандро был не менее ласков, но реже смотрел в глаза. Майя знала по себе - она могла долго не отводить взгляда только, если человек был ей приятен. Но стоило обидеться, рассердиться, перестать уважать - и встреча взглядов становилась paвносильной уколу.

Что-то происходило.

И прояснилось в одночасье.

Ситуация была - как в самом древнем анекдоте. Таком же древнем, как первый любовный треугольник.

"Муж возвращается из командировки…".

Майя отвечала за эксперимент. Процесс должен был закончиться после полуночи, и, хоть девочки уговаривали её идти отдыхать, она осталась в лаборатории. Позвонила Сандро, чтобы не ждал. Он пробурчал: "Ну вот… опять!". И бросил трубку.

Привычно и спокойно булькало в колбах. Температура, давление - в пределах. А дома - покинутый Алек. Ещё раз проверила записи в журналах. Стало невмоготу оставаться здесь. "Я пойду? Справитесь?". - "Конечно. Не впервой".

Дверь была приоткрыта. "Меня ждет, - подумала Майя, входя, - чувствовал, что примчусь. Может, лучше было наказать за брошенную трубку и переночевать в дежурке?".

Ещё два шага в тишине. Откинутая штора. И кадр, намертво врезанный в память - её и его.

Для Майи: слабый свет ночника, Сандро, обнажённый и прекрасный, как греческий бог, болезненно родной и знакомый до последней родинки, шагает к окну с протянутыми руками. Но боги не бывают испуганными, а он поворачивает голову к Майе, и в его глазах испуг, сменившийся злостью. У окна, спиной, в Майином халатике - женщина. Майя глядела на неё не более секунды, но помнила потом и закинутую руку с влажными прядями волос, и капельки воды - после душа, - проступившие на ситце тёмными пятнами.

Для Сандро: бледное и потрясённое Майино лицо, проявившееся на мгновение. Дверь закрыта… Штора едва колышется. Может, ничего и не было? Но нет. Кровь рванула к голове и забилась в висках. Кулак со всей силы грохнул о стол. Так, что жалобно зазвенели бокалы. Чужая женщина посмотрела на него, удивленная резкими звуками.

Его: "Finita. Уходи. Прости!".

Майя вернулась в лабораторию. Опыты были завершены. Колбы из-под кислот отмывались под мощными струями воды. Девочки вдвоём прикорнули на кушетке. Майя закрутила кран и обессиленно рухнула в кресло.

Утром он пришёл на работу вовремя. Облачаясь в рабочий халат, пошутил с лаборантками. Майю долго вроде бы и не замечал. Знал же, что выяснений не будет. И что даже извинений не потребуется. Она поймёт. Обвинит во всём себя. Но мог хотя бы улыбнуться и подойти за какой-нибудь мелочью - за карандашом… Не стал. Майя сама взяла журнал регистрации параметров, что-то бестолковое стала говорить, мол: "Забудем? Помиримся?". Он слушал и кивал, не глядя. А ночью, ластясь, вдруг проговорил: "Ты всё равно лучше. У неё глаза… как… у коровы. И вообще - дура". Майя подумала, похолодев: "Ну зачем? Лучше бы промолчал. Он и ту женщину предал сейчас. И ей ведь что-то говорил про меня…". А Сандро, почувствовав её отчужденность, прошептал, простонал, выплюнул: "Не-на-ви-жу!". Кого? Майя поняла, что это конец. Он ненавидел её, как свидетеля его позора, ненавидел безмолвный укор, который дамокловым мечом будет висеть над ним до смерти. Чьей? Чьей-нибудь. Вот, например, если бы с Майей что-нибудь случилось, её бы не стало, можно было бы чувствовать себя спокойно. Избави Бог! - он не желал ей зла! Он ни за что не причинил бы ей боли. Физической. Он был добр. Майя знала это. "Людоед имел доброе сердце. А на кухне у него всегда валялись человеческие кости…".

Целый год она чувствовала себя в роли всегда виноватого стрелочника.

Был у них учитель физики, который никогда не ставил хороших оценок нелюбимым ученикам. Задавал в конце дурацкие вопросы, приводившие в тупик. "Что такое источник тепла?" - "Ну, вот, не знаешь! Это тело, которое излучает тепло. Придется снизить балл!" и - скорбно возведенный к потолку взгляд.

Если очень захотеть, то поводы для упрёков всегда сыщутся.

Майя в несложной лабораторной иерархии занимала место ступенькой выше. Потому что обладала чуть большим чувством ответственности, и была чуть внимательнее и терпеливее. Но ведь она не кичилась этим! Отнюдь, нет! Даже подчеркивала смелость его идей и аналитический склад ума. Как доказать, что и не пыталась возвыситься? И стоит ли? Найдется другая причина. Руки опускались.

Досада Сандро накапливалась. Майя становилась ненужной, постылой, дико раздражавшей.

Уйти от неё сложно. На физиономии будет отражено космическое отчаяние. Что она без него? Форма без содержания. Согласна на все, лишь бы рядом. Тоска… Конец света… Опять же, уйдешь - будет давить общественное мнение. Испытал уже эту прелесть, расставаясь с Ниной. Лучше терпеть. Да и дом, уклад, привычки. Тогда, в общежитии, всё было проще.

Будущие психологи появились в лаборатории к концу лета. Оттачивали свое мастерство на всех подряд. Отмахивались от практикантов только самые занятые. А в Майиной группе исследовательские этапы были завершены. Осталось оформить отчёт, подчистить схемы, выправить стиль. И можно было сдавать материалы.

Психологических тестов предлагалось множество. Но почти все ничего нового испытуемым не сообщали. Про излишнюю замкнутость и меланхолический темперамент Майя знала и раньше. Пожелание быть более раскованной, почаще снисходить до самых простых радостей жизни, как то: хорошая погода, вкусная еда и удобная мебель - не явилось новинкой.

Но вот тест, проверяющий влияние человека на окружающих…

Девушка с добрыми карими глазами принесла Майе результат-распечатку, но отдавать не спешила. Крутила в руках бумажку, расспрашивая о приборах, словно оттягивала неприятный момент. Потом решилась.

- Я вам покажу, но пока не придавайте значения этим результатам. Проведём дополнительные исследования. Ошибки возможны. - Её взгляд был полон участия.

- Ничего. Говорите всё, как есть. Может, я соглашусь с выводами.

- Ну, если в двух словах, получается, что вы не только не активизируете жизнедеятельность близких, но даже напротив - можете являться тормозом для развития их личностей.

За перегородкой тренькнуло стекло. "Ой!".

- Мы не одни? - встрепенулась девушка. - Тогда извините… Мне следовало… врачебная этика…

- Ничего, ничего… - успокоила её Майя. - Этот человек имеет право знать всё.

Сандро вышел, посасывая палец. Сплюнул кровь.

- Давай перевяжу.

- А-а, - махнул он рукой, - мелочи. Куда важнее - произнесённое нашим милым психологом.

Он потянулся за распечаткой и почти силой отобрал её у девушки. Прочитал.

- Я догадывался. Только не мог сформулировать чётко. Действительно, я утопаю в её податливости как в густом киселе. Я никогда и ничего с нею рядом не добьюсь…

- Мне кажется, вы преувеличиваете, - голос психолога стал жёстким, но тут же смягчился - она повернулась к Майе: - А вы, пожалуйста, не расстраивайтесь попусту. Не переживайте. Мы поговорим, когда у вас будет время. И я думаю, всё будет хорошо.

Времени у Майи не нашлось. Потому что она не хотела этого. Даже, если тест некорректен, слово сказано. То, которое устраивало Сандро. Его уверенности теперь рассеяться не дано. Майя мешает, мешает, мешает…

Она уехала с отчётом на несколько дней, готовая к неизбежному.

И верно. Записка была лаконичной: "Ухожу работать к биохимикам и - в гостиницу. Останемся друзьями".

Благородный жест.

Ну что ж… Вопрос только в том, имеет ли смысл продолжать существование.

Слишком беспросветной казалась темнота впереди.

Осенний парк, пожухлый, ржавый, шершавый…

Идти некуда. Только домой. Домой?

К друзьям бы. Но их нет. Вернее есть, но все - друзья Сандро. Его они любили за весёлый нрав и лёгкий характер. К нему приходили. А она что? Сбоку припёка…

Подошла к двери. Показалось? В почтовом ящике что-то белеет? Нет, не показалось. Майя извлекла пакетик со штампом "Медицинский центр". Рецепт и полсотни белых пилюлек. Назначение врача. Майя грустно усмехнулась: "Хоть кто-то заботится". И вспомнила, как перед отъездом надолго завис над ней АЛАД.

Таблетки успокаивающие. По одной три раза в день до еды. Она зашвырнула их подальше в ящик стола. С детства не выносила лекарств.

Но за словами "Медицинский центр" стояло что-то ещё. Хорошее, спокойное. Она подумала про черноглазого медика - оттуда. Про лик, сконструированный в юности и казавшийся ожившим. Ей захотелось поговорить с ним. О чём угодно. Хоть о превратностях осенней погоды.

Майя опять очутилась на бульваре. Шёпот, шуршанье, шушуканье…

В лабораторном отсеке притаилась тишина. Она неуверенно нажала на дверную ручку. Та поддалась. Тогда она постучала.

- Входите же, - сказали ей.

Он был там. Один. Глаза улыбнулись, а губы сжались. И вдруг - отторгающий жест:

- Стойте! Сюда без спецодежды нельзя!

Действительно. Как же она могла забыть? Майя испуганно отступила назад.

- Подождите? У вас срочное дело?

- Да… нет…

Глупо: пришла, оторвала человека от работы…

- Я принесу вам балахон.

Он вышел в смежную комнату.

Майя повернулась и пошла обратно по тихому коридору. Не стоит цепляться за соломинку.

Дома она легла на диван, уставилась в потолок. Его бесцветность не отвлекала от чёрных мыслей. Собственно, всё было решено. Дело оставалось за малым. Каким образом?.. Жаль - на кухне не газ. С ним это должно бы быть безболезненно. Яды? Химикалии? В лаборатории этого добра достаточно. Но сейчас - конец рабочего дня. Все в сборе. Или по дороге встретятся. Будут расспрашивать про командировку. Тормошить. Не хочется никого видеть. А что есть дома? Она заглянула в металлический шкафчик с мастиками, обувными кремами и средствами для чистки фаянса… Серная кислота? Раньше её здесь не было. Сандро принёс. Наверное, для аккумуляторов.

Майя опорожнила в стакан бутылку с треугольником: "Опасно!". Поднесла к окну, посмотрела на свет. Сосуд загадочно поблескивал. Отчего бы это? Не должен. Майя отвела руку в сторону. Ах, это же Шар повис невдалеке, подцветил кислоту! Одним пациентом у него будет меньше. Майя поднесла стакан к лицу. Зажмурилась и отстранилась от едкого духа. Это мерзко, больно. Не смогу. Трусиха.

Она поставила стакан на стол и вернулась в комнату. Что же делать? Посмотрела в окно. АЛАД все ещё висел. И тут Майя вспомнила про транквилизатор. Ну, конечно же - таблетки. Самое лёгкое.

Она извлекла пакетик, высыпала в ладонь содержимое. Белая, красивая, спасительная горка. Из чего бы запить? Оглянулась в поисках стакана. Ох, он же с кислотой. Ладно, и так обойдусь!.. Давясь, проглотила таблетки. Наклонилась к тепловатой водопроводной струе. Хорошо. Теперь немного подождать.

АЛАД уже передал сигнал тревоги: "Жизнь в опасности… смертельная доза транквилизаторов…".

Дежурный врач садился в машину. Он был собран и спокоен. До дома с переданными координатами три-четыре минуты езды. Успеем.

Сознание уплывало. Накаты бредовой темноты перемежались секундами кристальной трезвости. В одно из таких мгновений подумалось: "Господи… дура… что я наделала?..". И она сквозь слабость, шатаясь, двинулась на кухню. "Надо много-много воды, чтобы вырвать из себя эту отраву". Сознание опять помутилось. Стакан… в нём вода… Много-много воды…

Майя протянула руку к кислоте.

АЛАД судорожно вычислял. Он ничем не мог помочь. До приезда врача - полторы минуты. Стакан, наполненный смертью, в двух секундах от губ… В одной… Всё. Спасение невозможно. Только - сократить время агонии. Как уже делал однажды… Облегчить уход.

Зелёная молния.

Падающее тело женщины.

Сильный удар в дверь. Врач. Уже безразлично. Уже поздно.

7. ВИКТОР

Он кому-то что-то объяснял. Отвечал, кажется, впопад. Что-то делал. Наверное, правильно. На автопилоте. Хотел же единственного: чтобы его все оставили в покое, забыли о его существовании. Но, как назло, весь день его раздергивали на части. Ближе к ночи и Филипп пожаловал. В кои-то веки - с приподнятым настроением.

- На этот раз прав ты. Вернее, АЛАД. Женщину спасти возможности не было.

- Вероятность гибели организма - девяноста девять процентов, - механическим голосом уточнил Виктор.

- Я и говорю. АЛАД сделал доброе дело. И, что совсем прекрасно, врач оказался молодцом, успел вкатить шприц антилива, приостановил распад. Доставили в лучшем виде.

- Я заходил к прозектору… - Виктор вспомнил осунувшееся милое лицо, следы ожога на губах и руке.

- Так что наш био-банк пополнился. Вот если бы опоздали на четверть часа… Мне непонятно одно. Ну, надоело ей жить - надумала травиться снотворным… Если отмести тот факт, что её наверняка спасли бы - об этом она не знала, - доза вполне достаточная, чтобы тихо и мирно угаснуть, зачем ей понадобилось глотать ещё и кислоту? Подстраховаться?

Виктор сморщился словно от зубной боли:

- Не знаю. И вряд ли кто уже ответит.

"Идиот! - В который раз проклинал себя он. - Как мог не догнать её? Бюрократ чёртов! Ей же было ПЛОХО. А ты с каким-то идиотским балахоном. Знать бы... Да хоть миллиард пылинок с микробами!.. И вылавливал бы их поодиночке! Не помог. Не спросил. А она пришла КО МНЕ. Думала - помогу. Господи, какой идиот!".

Если бы не было рядом Филиппа, он стал бы биться головой об стенку. Или держал бы руку над пламенем спиртовки до волдырей. Чтобы физической болью заглушить душевную.

- Я встречал её в вашем секторе. Женщина деловая и приятная. Редкое сочетание. Жаль. Депрессия депрессией. Всем нам временами бывает ох как несладко. Но зачем так уж сразу - в небытие?

- Значит, жизнь больше не казалась стоящей.

- Наверное, мне не понять этого. Ну, перетерпела бы. А ещё через несколько лет вспоминала бы эту депрессию, кризис с усмешкой. Тебе не приходило в голову, что, чем дальше, тем больше дорожишь жизнью?

- Илья Мечников.

- Книги - книгами. А на своем опыте? Ты не помнишь, как, подростками, лазали по крышам? Высота - головокружительная. Необходимости - ноль. Просто так. От дурости? Герои!

- Это ты геройствовал. Я лез за тобой след в след, а сердце трепетало - ниже пяток.

- Знаю, но мы всё-таки лезли. А сейчас?

- А сейчас, прежде всего, вспомнили бы твое любимое слово - целесообразно ли?

- Ну да. У мальчишек ни опыта, ни знаний. И конца жизни в телескоп не углядеть. Это старики, как приговоренные к смерти, наслаждаются каждым днём, подаренным сверх срока. Жаль. Если бы она встретилась мне вчера и нам удалось поговорить, уверен, я разубедил бы её.

- Фил! - застонал Виктор. - Будь другом, сгинь. Голова разламывается. От переутомления, наверное. Сейчас таблетку заглотну, и спать.

- Ладно, ладно. Сказал бы сразу. Отдыхай. Может, у тебя тоже депрессия? Анекдотик хочешь? Нет так нет. Пойду. Или, давай, введу тебе пару кубиков аналена? Мне помогает.

Виктор только мотнул головой и отвернулся.

Стук закрываемой двери.

Он остался наедине о АЛАДом.

Полчаса назад Виктор был уверен, что, как только это произойдёт, он схватит кувалду и изничтожит аппарат, сокрушит его, превратит в пыль. Но Филипп ушёл и словно унёс с собой все разрушительные силы. И откуда здесь взяться кувалде? Взгляд наткнулся на стальной кубик-пресс. Ладонь прикинула холодную тяжесть металла…

Maйя… Один шанс её спасения из сотни, но, при её здоровье, он мог оказаться счастливым. "Майя" - какое прекрасное имя. Он не сможет больше работать с АЛАДом! Чтобы тот пережил её?!

Серый куб метнулся к аппарату. Мимо. Пожалел? Не сердце - рука пожалела в последний миг.

Виктор посмотрел на него. АЛАД умоляюще поблескивал сотней фасеточных глаз. А в стене появилась вмятина от стального угла.

Что же делать? Самое время побриться - эксперимент завершён.

Он медленно дошёл до конца коридора. Снял в тамбуре балахон, отворил дверь квартиры.

Мыло для бритья давно ссохлось. Виктор долго взбивал его кисточкой, вколачивая в густую поросль черно-белой бороды, с трудом добираясь до кожи. Со злостью скоблил и скоблил Физиономию. Так, что порезался - с отвычки - забыл про ямку на подбородке. Смазал ранку. Посмотрел на себя, нового. Старого? Под глазами загар, а низ лица белый до голубизны. Симметрия наизнанку.

Подходило время ежевечернего патронажа больных.

Сработал таймер, АЛАД очнулся. Крышка люка над ним отодвинулась. Он поднялся в тёмную синь и полетел, привычно корректируя путь. Пять хроников, два послеоперационных, один слабенький малыш…

После вчерашнего - гибели женщины - усилилась неудовлетворенность собой. Неуверенность вышла из границ. Что-то не так. Что-то совершалось неправильно. Он снова и снова анализировал свои действия, пытаясь нащупать причину беспокойства. Все логично, верно… Но…

Он обследовал старичка в доме 186. Беспомощное дряхлое растение, плохо функционирующий аппарат для переработки пищи, не приносящий окружающим ничего, кроме хлопот. У всех, кто находится рядом, - ухудшенные показатели психополя. Следовало бы изъять человека из жизни. Да. Но самому старику лучше существовать, чем не существовать, иначе давно ушёл бы сам. Что должно перевесить - большой плюс для него? Или много мелких минусов для остальных? Как поступить?

АЛАД четко осознал нарушение своей работоспособности - "Заболел?", - когда подлетел к пустующему дому бывшего человека по имени Карл Регер. Здесь давно нечего делать. Больная - в стационаре. Но память не даёт покоя. Уничтоженный Регер в последние минуты находился в состоянии аффекта. А в предшествующие дни у него отмечалась неврастения на грани вызова к врачу. Связано с больной матерью? Так, может, следовало уже давно уничтожить её? Мужчина был полезнее социуму. Как увеличить жизнедеятельность всей системы?.. Благополучие целого общества?.. Наблюдаются провалы в логике. А если он не может выполнить своих прямых функций, помочь людям, имеет ли смысл существовать дальше? Так - людям или конкретному человеку? Кому?

Человеку или обществу? И надо ли? Нужен ли он?..

Случайный прохожий увидел, как над театральной площадью вспыхнул сотнями ячеек Летучий Шар. Завис на секунду, дёрнулся, потухая, и стал медленно падать, притягиваемый асфальтом. Быстрее… Ещё быстрее… Взрыв!

Из окон выглянули люди. "Что случилось?".

Обломки аппарата отсвечивали на мостовой.

Случайный прохожий громко сказал выглянувшему в окно: "Позвоните в лабораторию. Кажется, это Летучий Шарик разбился. Вот несчастье-то…".

[ К содержанию ]

ЗАПАХ НЕМЫСЛИМЫХ ТРАВ

Рассказ

Всю жизнь я был талантливым и толстым.

Но толщина бросалась в глаза каждому. А талант - попробуй разгляди! За бесцветной физиономией, полусонными горошинками-гляделками, носом-пятачком… Стараться надо, душевные силы затрачивать. А кому это нужно?

Мне хотелось забраться куда-повыше. Ну, хотя бы на крышу автобуса, в час пик, и закричать: "Дорогие мои соплеменники, обратите внимание, я умный, даже талантливый. Если вы меня полюбите, я гору сверну… хотите - эту, хотите - ту…". Только вряд ли кто остановится - дела, дела. А если еще и на руки встать при этом? Что сложно при моих габаритах, знаю. Только бабулька с базарной сумкой в руках прошамкает: "Фулиган!". Нет. Не полезу на автобус. И не буду выпрашивать внимания. Не хочется повторов. Вчера старый теле-Карлсон, заглядывая Малышу в глаза, говорил: "У тебя ведь есть я, правда? А я куда лучше собаки".

Можно возразить, мол, Карлсон жил один-одинешенек на своем чердачке, а у тебя - любящие родители. Вот именно - любящие. Только кого? Друг друга. Прогуливаются по осенним аллеям, поддерживая спутника под локоток: "Милый, не поскользнись, листья влажные". - "Голубушка, крышка люка откинута, осторожненько…". И так далее. У встречных лица в улыбках расплываются: "Какая прелесть! Счастливцы. Поглядишь - и душой отогреешься!". А я три десятка бок о бок с ними, и что-то не греет, отнюдь… Ничего кроме слегка отстраненного материнского недоумения - как у нее, хрупкой и большеглазой, появился такой невзрачный отпрыск? Дело тут, конечно же, в невезении. Умудрилась природа слепить меня по образу и подобию ее свекрови. Говорят. Да и по фотографии видно - похожи. Удивительно, что хоть фотография осталась, при материной-то неприязни. Обе слишком любили отца, разрывали его на части. Тесно даже в одном городе стало. И свекровь отбыла к родственникам. А мне время от времени приходило в голову, что лучше б меня отдали той бабульке. Может, она бы любила ребенка, столь же некрасивого как сама? И вечеряли бы мы вдвоем. А потом на ночь - сказку, про Иванушку-дурачка, некрасивого, да удачливого…

Но вместо сказок меня пичкали едой. Я послушно открывал рот и - лишь бы не ругали - глотал все подряд. Картофельное пюре с рыбьим жиром, каши разные. Мать равнодушно проводила ладонью по голове: "Молодец", а я готов был ради мимолетной этой ласки съесть слона. Пока сам не стал слоном. А сначала - слоненком. И однажды родители сказали хором: "У, увалень! Это ж надо быть таким обжорой! Не прокормишь…".

В детсаду хвалили за безотказный аппетит и спокойный нрав. И никто не обзывался. Поэтому я заревел из-за презрительного "Жирняк!" только в школе. И тогда осознал, что никто и никогда меня не полюбит.

Впрочем, не могу пожаловаться, что меня очень дразнили - знали, что я - человек нужный. Потому что талантливый. Кому-то надо было собрать модель, а инструкция потеряна и детали не стыкуются. А-то и девчонки: фасон придумают, а как выкройку построить, не сообразят. Маются, маются, пока кто-нибудь не вспомнит и: "Айда, Огарышева попросим?". И я не против. Лишь бы пища была для ума. Ну и для желудка. Потому что легче думается, когда рядом кучка орехов, кишмиша или сушек. Иногда и о жизни думал, и о себе…

В седьмом классе я сам стал головоломки отыскивать. И никто бы не догадался, зачем. А чтобы носу форму придать! Бред? На взрослую-то голову - пожалуй. А я из пенящегося потока информации вытащил самодельной удочкой такую вот ценную мысль: коли хотите к середине жизни придать лицу одухотворенность, а носу изящество, не чурайтесь умственной работы. В журнале еще две фотографии были. Близнецов, разлученных в детстве. Один - двадцать лет провел возле конвейера, а второй был на бирже, маклером. И разница, уж поверьте, впечатляла. Так что стимул у меня был.

И еще… Был я всегда немного в стороне. В стороне и над. В классе я сидел на единственной парте в простенке, развернутой перпендикулярно остальным и учительскому столу. По традиции, до меня, сюда сажали провинившихся или двоечников. Чтобы не болтали и на виду находились. А я сразу облюбовал это место. Словно для меня придумано. Все остальные к тебе боком, друг за другом в затылок. А у меня все как на ладошке, и за ними в окне - облака, небо, вороны.

Место за партой, рядом, занимал кто попало - опоздавшие, поссорившиеся, нечетные… Карим, например, был пятым в своей компании. И приземлялся частенько возле меня, сдувая контрольные по математике… Он был похож на горностая, темный, гладкий, гибкий, с острым носиком.

А собственно, почему - был? Есть. Я, увидев его на улице прошлой осенью - через полтора-то десятка лет - узнал сразу, и будто затеплилось на душе: "Карим, старик, ты - где? Ты - как?..". Он неопределенно пожал плечами: "Пока никак. Недавно вернулись из Риги…". "С родителями?". "С женой. Не прижился там. Солнца мало. Слушай, - он вдруг встрепенулся, - а ты на каком поприще ныне? Доцент, небось? Или в профессора выбился? А то мы пока безработные. Помогай!..". "Какой там профессор, - отмахнулся я, - простой инженер. А у тебя что за специальность?". - "Экономист. И в программировании волоку немного". - "О, тогда легче. Я поговорю. У нас в отделе есть еще вакансия инженера". - "Ну, спасибо, друг! Обнадежил. Давай телефон запишу!".

Друг!..

Освободившийся стол стоял рядом с моим. И наш маленький, за исключением меня - женский, коллектив взбодрился от предположения: поселится за ним еще один представитель сильного пола. Для стимула эмоционального.

Но тут произошла осечка. Карима, закинувшего сети в разные фирмы, скоропостижно приняли на работу. А потому он привел к нам женушку. И Инга заняла стол, окутав меня облачком дорогих своих духов.

В предИнговом периоде было нас в комнате четверо: я, Калерия, Лола и Аня. Анна разведена, с ребенком; У Леры с Лолой успешные замужества. Все ровесники, слегка за тридцать. Делить нам нечего. Жили спокойно, удовлетворенные Лериным микро-руководством. В начале квартала делили работу, в конце сдавали постановки задач, программы, отчеты. И кто-нибудь привычно удивлялся: "Огарышев, когда ты успел? Проспал же все время…".

А я не спал, я размышлял - чтобы окончательно зафиксировать лишь вариант единственно верный. И что за странное заблуждение - представлять думающего человека этаким живчиком, стучащим по клавиатуре. Неужто какие-либо телодвижения обязаны сопровождать полет мыслей? Когда голова на плечах… Я думал и слушал.

В перерывах между созданием техдокументации девочки наши беседовали, частенько забывая о моем присутствии. Что было прекрасно. Я сидел, будто под шапкой-невидимкой, и сопереживал их личной жизни. Кажется, чушь - все эти бабьи разговоры. Отнюдь… Особенно, если любимой нет и не предвидится. А здесь словно читаешь одновременно три книги с неизвестными, недописанными концовками - на последнюю страницу не заглянешь. И даже споришь с самим собой: чем закончится очередной эпизод? Так как предсказывал ты, из накопленного жизненного опыта, или наоборот, а значит, есть, чему еще поучиться.

Инга появилась у вас в понедельник. Нельзя сказать, чтобы приняли ее с распростертыми объятиями. Калерия кивнула на свободный стол: "Располагайтесь".

Я искоса разглядывал новенькую. Точеный носик, четкий рисунок ненакрашенных губ, легкие морщинки, светлые тяжелые прямые пряди - каждый волосок отдельно - как длинные желтые листья ивы за окном, и с такой же осенней ржавчинкой. И голос со ржавчинкой, жестковатый тембр, наверное, утомительный в больших количествах. Но собой она была хороша. Очень. И положительна. Весьма. И чем ближе я с нею знакомился, тем чаще думал: "Удивительно, бывают же на свете также хорошие люди", завидуя Кариму - ну за что так повезло мужику?

Инга в первый же перерыв купила тортик и, нарезав его аккуратными брусками, сказала:

- Угощайтесь, пожалуйста.

Мы подтянулись к чайному столику.

- Очаровательно! - проговорила Лера без особой радости.

- Ох, вкуснятина, пальчики оближешь! - защебетала Анечка, сразу же, как маленькая, измазав нос в шоколаде.

Лола поглощала сладкое молча - или погруженная в воспоминания, или в предвкушении встречи со своим бой-френдом. Ну а я помалкивал по привычке.

- Не сравнить, конечно, с тортом, который готовит моя мамочка, - сказала Инга, - но для рядовой кафешки, действительно, сносно, - и, вылив на ладони остатки чая, тщательно протерла пальчики бумажной салфеткой.

- А это куда? - спросила Аня, показывая на оставшуюся половину торта.

- Пусть Инга заберет домой, - сказала Лера, - холодильника все равно нет. Домашних покормит.

- Ни в коем случае, - ответила новенькая.

- Угостить соседей? - неуверенно предложила Лола.

- Конечно, конечно, - согласилась Инга, - но я с ними не знакома. Если можно, отнесите сами. Мне неудобно.

Не жадная, удовлетворенно отметил я, и скромная.

И начал потихонечку влюбляться. Без всяких перспектив, естественно.

Подходил Анюткин день рождения.

Мы, скинулись, как было заведено, по пятерке, и стали прикидывать, то ли чайный набор купить, то ли материал на кухонные занавески.

- Мне мамочка костюм прислала, - задумчиво проговорила Инга. - Фигуры у нас примерно одинаковые. Ей как раз будет. Уступить что ли?

- Сколько? - поинтересовалась Лола.

- Сорок.

- А у нас всего двадцатка.

- Ну и что? Добавим. Она ведь бедняжка… Мне свекровь… у них, у татар, поговорка такая: если женщина одна поднимает ребенка, то пусть у нее даже порог золотой, помогать надо, чем можешь.

Это, кажется, было первым разом, когда чувство вины синхронно охватило всех. "Вот мы, олухи, - подумал я, - а она права, умничка какая!"

Купили Аньке костюм. Пожалуй, ярковат он был для нее, и юбка короче, чем следует. Ну да ладно. Я в тряпках не очень разбираюсь.

На свой юбилей Анна натащила гору всяких вкусностей, Лера принялась командовать:

- Огарышев, сдвигай столы, Лола, чего расселась? Хлеб режь!

- А вилки, рюмки… Давайте, я помою, - поднялась из-за стола Инга.

- Да нет их у нас. Ни того, ни другого. Мы по рабоче-крестьянски обходимся: ложками и пиалками, - беспечно рассмеялась Анюта.

- Как же так? - недоуменно вскинула на меня ореховый взгляд Инга.

И всем стало не по себе. Действительно, непорядок.

- А пойдемте к нам? - предложила она. - Дома все есть. И недалеко тут совсем.

- Конечно, пойдемте, - обрадовался я. - Хоть раз по-человечески посидим.

- За обед не успеем.

- Калерочка, а ты сходи к шефу, отпроси нас у старика на плюс часок. Мы когда-нибудь наверстаем. С лихвой.

Мне так хотелось в гости! Я обожал бывать в гостях, примеривая к своей жизни их обстановку, отношения, угадываемые маленькие интимные тайны… А как живет эта пара, Инга с Каримом, мне требовалось знать просто до чесотки в мозгах.

Квартира у них оказалась - каких миллионы в наших пятиэтажных близняшках, с интерьером ничем не примечательным. Разве что стена столовой была целиком укрыта плетенкой плюща, будто торец древнего английского замка. Темная зелень тянулась из узкого декоративного корытца. Воздух был оранжерейно густым.

Инга поспешила пояснить:

- От прежних хозяев осталось. Руки не доходят выкинуть. Вот будем ремонт делать…

А тут и Карим пожаловал. Мы одновременно спросили: "Как дела, старик?", и вроде бы сами себе ответили: "Да нормально, старина!". Пооткрывали банки, раздвинули стол. Лера пожелала Анне здоровья. И все бодро заорудовали вилками. Лишь Инга, помедлив, положила себе шпротинку, изящно разрезала огурчик на узкие ломтики… Устыдившись нашего плебейства, я сделал то же. И потек застольный разговорчик ни о чем и обо всем. А я приглядывался к хозяевам. Пытался уловить улики любви, душевного родства. О! Я бы распознал их за версту - теплеющий голос, ласковое оглядывание: все ли в порядке, прикосновения вместо слов… Их не было - улик любви. Ничего.

Аня плюхнула себе на колени кусок холодца. И, как всегда, расхохоталась: "Вот растяпа!". Лола протянула ей салфетку. Карим суетливо вскочил: "Сейчас, сейчас… полотенце принесу… намочу". Инга проводила его холодным внимательным взглядом. Таким, что я поежился - за него. Анькину юбку отчистили. Все уже потянулись к пирожным. А Ингина тарелка оставалась пустой.

- Инга, а ты чего? Торопись, пока все не смели.

Но красавица удивленно распахнула ресницы и спросила: "А как в вас столько помещается? Я больше не могу". Я тут же ощутил бездонность своей утробы и тихонько отодвинулся от стола.

Инга была совершенством. К тому же свободным от привязанностей.

Я захватывал домой с работы запах ее духов…

Мне с некоторых пор чаще приходилось вылезать из-под шапки-невидимки. Инга предпочитала вопросы, касающиеся работы, задавать мне. Я понимал, что это заслуга Карима - растрезвонил о моих выдающихся способностях. Стоп. Кажется, лицемерю. Ведь, если по-честному, мне приятно, что именно Инга наслышана. А ее разговоры со мной окрыляли. Меня.

Хорошо было смотреть на Ингу - гладкие светлые волосы текут по щекам, корпит над отчетом… Нет, не увести мне ее у Карима. Насовсем - не увести. А если?.. Я был согласен на адюльтер.

Но как-то в заобеденной болтовне Лолка проговорилась, что у нее вечером свиданье с любовником…

- Как вы можете?.. - Инга брезгливо сморщила носик, голос ее задрожал от негодования. - Даже говорить такое!..

Она, гордо взметнув красивую головку, вышла из комнаты.

- Да-а… - только и промолвила Анна, девчонки поскучнели.

Я вздохнул, поняв, что дела мои, в смысле адюльтера, неважнецкие. А Инга - недотрога, королева. Я уже готов был ограничиться любовью платонической. И примерил к себе роль рыцаря. Подходяще…

Хотелось писать стихи. Слова клубились внутри меня, связками выплывали из глубины, но осмысленной гладкости никак не получалось.

Я уже произносил на работе гораздо больше фраз - с Ингой. А наши женщины - меньше, из-за Инги. Но никто больше не ляпал первое, что взбредет в голову.

А однажды день был особенно светлым. Из-за свежего снега. Инга придвинула ко мне свой стул, прося проверить таблицу, и я, окутанный ее ароматом, пробормотал:

- "…одна, дыша духами и туманами, она садится у окна". Кстати, а как называются ваши духи? Чудесный запах.

- Да? Вам нравится? - она грустно вздохнула, достала из сумочки флакон, открыла его, перевернула, потрясла, понюхала ладошку!

- Кончились. Мамочка дарила. Франция. Шанель. Уж как я берегла!..

Я сочувственно покивал, ничего не ответив. Но нежные звуки "ша-нель" запали в голову и к вечеру обрели вид идеи. "Инга, Иволга, Ингуля…", - напевал я вполголоса, возвращаясь домой. И заботился об одном - как бы аромат не выветрился из памяти.

Вообще-то запахи я запоминал хорошо. И нюансы различал. Даже во сне. Приснился однажды чудной такой сюжет, будто я выиграл многокилометровую мотогонку. Все поздравляют. Лавровый венок - на шею. А Анна наша букет белых роз протягивает. Я их нюхаю и говорю ей: "Что-то не так, белые розы должны пахнуть слаще, а здесь горчинка. Ты перепутала ароматы"; а она: "Это тебе мнится, из-за лавров".

Утром все равно на базар собирался за картошкой. Заглянул там в цветочный ряд, поднес к носу десятка два роз разных сортов, но убедился, что прав был ночью. Выбрал на радостях три, любимые, "чайные". И поставил дома на окошке. Правда, мама, зайдя в мою комнату, сказала: "Странно. Цветы для дамы?". Я ответил: "Нет. Просто так!". - "Хороши. Но здесь они не смотрятся. Пусть стоят у меня". - "Пусть", - с детства привыкнув не перечить, согласился я.

А по поводу Инги идея была такая: в апреле предстояло отмечать день ее рождения. Так не подарить ли ей синтезатор ароматов - син-ар? Программу задать для ее любимой "Шанели". Я сразу представил, как входит она, а я поливаю все вокруг духами. "Что вы делаете, Антон? "Шанелью" - пол?!! Этой драгоценностью?!!!". А я протягиваю ей синар и говорю: "Инга, милая, теперь ты можешь даже половичок у входа в квартиру брызгать "Шанелью", а хочешь - "Сигнатюром", чем душа пожелает. Только вели - программу поменяю…"

Но заманчивые картины разгоряченного воображения - не более чем выделка шкуры неубитого медведя. Зима была на исходе, и следовало поторапливаться.

С электроникой, как всегда, - в ажуре: я и маг, и волшебник. Но вот химией всерьез заниматься не приходилось. Она тянула за собой молекулярную физику. И без теории обоняния было не обойтись. Здесь я делал массу открытий. Для себя, конечно. Если б не связался с синаром, разве узнал бы, что нашатырь не имеет запаха? А действие его при вдыхании, когда, коли не совсем помер - очнешься, объясняется возбуждением тройничного нерва и реакторными влияниями. Однако двумя страницами дальше, в той же монографии, упоминался запах аммиака, а значит - "мальчик был"? Нет, на веру я ничего не принимал. И если находил нечто, останавливающее внимание, искал подтверждения в других источниках… Инга, Иволга, Ингуля…

Снег на бульваре посерел, съежился. Солнце высмотрело на противоположной крыше темное пятно - трубу, сосредоточилось, и возникли вокруг рыжие черепичные прогалины. Блямц! Девчонки вздрогнули от стука сосульки, свалившейся на жестяной подоконник. И я понял, что с синаром не успеть. Но что же делать? Бежать за духами в бутик? Выдавливая из себя дурацкую улыбку, нагловатую и заискивающую, намекать хозяйке, что за мной, мол, не заржавеет, вы только раскопайте, достаньте флакончик, да-да, таких вот. Но даже если… На такой подарок надо иметь право. Другое дело - смастерить что-то самому и произнести небрежно: "Вот, Инга, может, пригодится, это так, безделушка, от безделья, вечерами складывал…" Блямц! Еще одна сосулька слетела. Я понял, что не успеваю…

Лера подняла голову от распечатки:

- Мне вчера принесли томик Хлебникова. Если кто хочет, могу давать читать.

- А это кто? - шепотом поинтересовалась Лола и покосилась на Ингу: не слышит ли?

Инга снисходительно посмотрела на нее, вздохнула, улыбнулась:

- Серебряный век… Но Гумилев мне нравится больше… "Романтические цветы"…

И небрежным жестом откинула волосы с моей стороны. Капелька жемчуга сверкнула в розовой мочке.

Может быть, подарить - пока! - что-то, связанное со стихами?

Я скачал в инете Гумилева. Перечитывал несколько раз, завороженный льющимся ритмом, тайной, сокрытою за словами…

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд.

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф…

На "фотошопе" я любовно слепил поздравительную открытку с этими же стихами и африканским пейзажем, распечатал в цвете и уложил в красочную папочку.

Затягивая на шее ненавистный, но гармонирующий с костюмом галстук, я гадал, пригласит ли Инга нас, или меня, домой, или отмечать день рожденья придется, не сходя с рабочего места. Очень хотелось - домой. Карим недавно заходил к нам, к Инге, за ключами от квартиры - дверь захлопнулась, ну и ко мне: "Как дела?". - "Порядок". Не о чем больше говорить, невозможно же вспоминать до бесконечности младые годы, а других тем не подворачивалось. "Если что нужно будет, заходи… да, старик, может, в среду заглянешь? У супруги юбилей, кое-кто явится из людей интересных". Значит, приглашение почти получено. Инга, Иволга, Ингуля… Мне позарез нужно было внеслужебное общение. Даже только посидеть бы в уголке, глядя, как она, сбросив официальную вежливость, будет смеяться и, может, кокетничать, отпив из пенящегося фужера… А вдруг удастся потанцевать? Я задохнулся, представив полумрак, изгиб теплого тела, доверившегося моей ладони, пряди волос, коснувшиеся моей щеки, тонкий аромат и удивленное: "О-о, вы, оказывается, неплохо танцуете!".

Инга с утра задержалась - шеф попросил ее зайти в управление.

Лера налила воды в хрустальную вазочку с отбитым краешком, давно принесенную Аней из дома для таких случаев, поставила в нее три алые гвоздики, укрыв щербатинку под листьями, достала хрустящий целлофановый сверток, украшенный голубым бантиком, покачала его в ладони, будто прикидывая вес: "Лола, ты?.. Хоть два слова…". Но Лола, наш самый красноречивый поздравитель, уперлась: "А почему вечно я? Пусть Анечка". "Я не умею! Чур, только не я! - замахала руками Анюта. - Пусть вон Огарышев… Он-то теплые слова наскребет. И вид у Антона самый парадный". Препираться было глупо. "Ладно. А что тут у вас?", - я поправил голубой бантик. "Белье". "Слушайте, но удобно ли мне?". - "Да какая разница?".

И тут вошла Инга. Я ждал, пока она скинет куртку, чувствуя, как влажнеют ладони - теперь и руку ей, даже в шутку, не пожмешь. Она увидела гвоздики, взметнула ресницами, сказала: "О, благодарю!", я разгладил галстук, поднялся:

- Инга, мы вот тут… хотели… то есть, хотим, поздравить вас с днем рождения. Будьте веселой, счастливой и такой же красивой, как сегодня, всегда, - я запнулся, предательские капельки пота поползли от виска по щеке. - Ой, еще чуть не забыл… Вы говорили про Гумилева, вот здесь…

Инга заглянула в папочку, и легкая тень скользнула по ее лицу. "О, благодарю!", - еще раз сказала она. Остальные внимательно, без улыбок смотрели на нас.

В обед Инга принесла "дежурный" тортик, и мы молча попили чай. Я с трудом изыскал в памяти парочку нейтральных анекдотов. Последнее звяканье ложечки будто поставило галочку в списке проведенных мероприятий. Праздника почему-то не получалось.

Инга вышла, вернулась: "Я отпросилась у шефа. Так что до завтра. Еще раз спасибо". И все. Я чувствовал себя ребенком, уронившим нечаянно на пол недоеденную конфету; она вот - на полу, а взрослые одергивают: "Нельзя теперь". Мне бы чуть-чуть самонадеянности, и я посчитал бы приглашение Карима действующим. Но нет, такому закомплексованному тюфяку требовалось подтверждение из уст именинницы.

Придя домой, я сразу выпил две таблетки снотворного, чтобы хоть до утра ничего не видеть и не слышать.

Настал май. Солнце подсушило землю, наполнило силой яблони и персики. Хотя нам веселости не прибавило. Хороший, наверное, человек - Инга. Вот только нежность моя куда-то испарилась. И не напевалось утрами: "Инга, Иволга, Ингуля…". Опять все возвратилось на круги своя. Синар я почти забросил…

Когда улыбающийся шеф зашел к нам с вопросом: "Есть желающие - в пансионат, на выходные?", я понял - это то, что мне сейчас нужно!

И там, в горах, весна меня, наконец, достала.

Как вдохнул дурманящие запахи разнотравья, как опустил в обжигающе-льдистый ручей ладони!..

Аня мелькала где-то неподалеку, перекидывался с ней, как и с другими, ничего не значащими фразами.

Ночь была теплой, и я, подхватив парочку курпачей, отправился спать на айван. Звезды, навешанные над головой, сияли новогодними фонариками. Жизненные соки отказались прислушиваться к голосу разума. Я задремал, очнулся, уставился на голубоватую Вегу. И вдруг будто сила какая заставила меня протянуть руку в полумрак, не рассуждая. И чья-то теплая ладонь коснулась ее. Я знал чья, но в тот момент это было безразлично. На месте Анны могла оказаться любая из знакомых женщин.

Я взлетел, упал… задыхаясь от запаха скошенной травы, кипенья крови, от Аниного: "Тише, тише…". Потом, растянувшись на берегу, ловил дрожащими губами дробящиеся в лунном свете брызги.

А утром сказал ей, как всем: "Привет!", и отвернулся.

Анька смотрела издали огромными коровьими глазами, ждала. Ласки, тепла, участия. А я не мог выковырнуть их из себя. Да, она спасла меня на время от опостылевшей физиологии. Следовало хотя бы поблагодарить. А мне не хотелось. Хотелось забыть об унизительно-рабской зависимости от собственного тела. Как было уже не раз.

Аня все-таки не выдержала, подошла, оторвала от моего обшарпанного обшлага торчащую нитку, заглянула в лицо. Я старался не отвернуться.

- Почему ты не хочешь со мной разговаривать? Я виновата в чем-то? Но мы ведь оба свободны. Никто никому не изменяет. Ведь правда?

- Правда, - эхом откликнулся я. - Но, Ань, давай не будем… выкинь из головы… и прости.

Почувствовал, как моя физиономия перекашивается в болезненной гримасе, и, резко отвернувшись, зашагал к речке. Я не верил, что меня можно полюбить, а минутного порыва, замешанного на жалости, мне не нужно было.

Шел на работу в понедельник и думал, как же мне теперь рядом с Анькой находиться? Но выручил шеф:

- Огарышев, Антон, ты в отпуск с какого убываешь?

Вот сюрприз! Про отпуск я и забыл. А он сейчас очень кстати. Уеду куда-подальше. Там и неловкость моя по отношению к Анюте растворится во времени.

- Чем скорее, тем лучше.

- Пиши тогда заявление быстренько…

Я подошел к карте, раскинувшейся на стене, стал водить пальцем по выступу Крыма, блеклой голубизне Белого моря… А может, в Индию махнуть? Но вовремя опомнился - визы, билеты - попробуй за пару дней все оформить!..

И решил я положиться на волю случая. Поехал на вокзал. В северном направлении никаких билетов на сегодня-завтра не было. И тут взгляд мой упал на окошко возврата купленных билетов. Я стал ждать первого, посланного судьбой, согласный отправиться в любом направлении. И заметил черноусого паренька в тюбетейке, направляющегося с расстроенной физиономией к "моей" кассе. Я притормозил его:

- Эй, братан, сдаешь билет что ли?

- Сдаю. А что?

- На какое число? Билет - один?

- На завтра. Один.

- Я его куплю…

Черноусый удивленно пробубнил:

- У меня же не в Москву… вам туда, наверное, надо? У меня - пустыня, Казахстан…

- А-а… все равно, лишь бы уехать.

Парень дернулся назад, видно подумав: "А не преступник ли это, скрывающийся от правосудия?".

- Отпуск пропадает…

Он глянул внимательнее и улыбнулся:

- Хоп. У нас тоже хорошо, я тоже отдыхать хотел, да в командировку срочно надо.

Переоформили на меня билет. И совсем уже проникаясь доверием, парень сказал:

- Слушай, сделай доброе дело… У меня мать живет прямо возле станции, купи ей чего-нибудь в подарок от меня. Вот деньги. Клубнику, черешню, скажи, чтобы не обижалась. Я напишу ей. А? Выручи! Хоп майли?

- Ладно. Не волнуйся. Сделаю. Давай вот, пиши, - я протянул ему записную книжку, - адрес, имя…

Начало было положено.

А когда возвращался домой, меня осенила очередная идея. И я смахнул пыль с кожуха, укрывающего синар: возьму его с собой. Не забыть бы купить батарейки, чтобы не зависеть от электростанции. Не хотелось ни от кого зависеть - палатка, спальник, сухой паек… была бы лишь вода. И тогда там, не отвлекаясь, я разберусь с собой и с синаром. Идея была такая: а почему бы не попробовать использовать его для сгонки моего лишнего веса. Похудеть я пытался несколько раз. Впервые - влюбившись, в восьмом классе. Я не ел целые сутки, мучаясь по-страшному, но, увидев, как предмет моей страсти курит с пацанами в углу двора за полуразвалившимся сараем, облегченно вздохнул и съел сразу полбуханки хлеба. Что делать, если я не переношу чувства голода? Голова сразу отказывается соображать. И мысли постоянно скатываются к теме еды. Обжора - так оно и есть. А если хочется? Таблетки, отбивающие аппетит, пробовал. Не помогают. Вернее, бросил их, не дождавшись эффекта - от чувства тошноты и состояния, которое окрестил для себя "улетающим".

Еще немного, и я научу синар синтезировать ароматы. Так, если снабдить пищу, которую нестерпимо, немедленно хочется слопать, мерзким индоловым запахом? Аппетит должен пропасть, хоть на время. А положив перед собой на тарелку планктон, водоросли, петрушку или прочую чепуховинку, от которой едва ли поправишься, жевать все это, вдыхая аромат шашлыка или ванильных пирожных… Успех не гарантирован, но попытка - не пытка, а время все равно девать некуда. Так что попробуем.

Я насушил сухарей, купил сухого молока. Если б лес, можно было бы пробавляться подножным кормом, грибами да ягодами, а в пустыне что, кроме верблюжьей колючки? Представил седоватый малосимпатичный кустик. А верблюды, небось, едят да нахваливают. Заглянул в справочник: " …из семейства бобовых… кислоты… витамины… каротин… сахар…". Подходяще.

Отбирая вещи, наткнулся на шерстяной шарф-самовязку. Сразу вспомнил, что путешественники окружают палатку на барханах нитью из овечьей шерсти, запаха которой не переносят опасные насекомые - и здесь запах! Сунул шарф в рюкзак. Уложил в коробку реактивы для опытов. И единственное, чего не сыскалось из составленного ранее списка - бикарбонат натрия, да, элементарная питьевая сода.

Утром оставался буквально час свободного времени, чтобы получить на работе отпускные, купить фрукты, обещанные тому парнишке для матери… Заодно и в отдел захватил клубнички - отметить мои "каникулы". И зря. Анька отказалась есть, сославшись на диатез - чушь! Все еще обижалась. Неужели опять извиняться и говорить, что вовсе я не от пренебрежения молчу? Инга сказала, что не ест ягоды, если они кипятком не ошпарены, Лола ответила: "Да это ж кощунство!". Опять повисло напряжение, и опять мне захотелось поскорее сбежать подальше. В общем, Лола с Калерией клубнику слопали. И пожелали прекрасного отдыха. Но никто не поинтересовался, как я собираюсь провести месяц, и где.

Перед уходом спросил девчонок: где поближе соду купить можно? Опаздываю, мол… Инга сказала, что у нее в столе есть немного - чашку свою моет иногда; могу забрать. Я обрадовался, поблагодарил ее, приняв широкогорлый флакончик, заткнутый катышком бумаги. Прислушался к себе: нет, почти не колыхнулось ничего в душе. И былого благоговения не ощутил. Хороша? Да. И уважения достойна. Но слишком посторонняя. Вот перемешать бы ее с Анютой. Какие бы расчудесные женщины получились!

Полустанок был довольно захолустным. Под пылью, покрывающей станционное здание, угадывался зеленый цвет стен и бурый - крыши. Рядом - случайная россыпь мазанок. Поодаль - недостроенная многоэтажка. Казалось, семечко большого города занесло сюда пустынным ветром, и проклюнулось оно серым индустриальным ростком.

Кроме голопузой мелюзги я никого не увидел, подозвал одного, сунул ему пряник в замурзанную ладошку: "Где живет тетя Турсуной?".

Он закивал, потащил меня к крайнему домику. Я подхватил коробку с фруктами, рюкзак. С некоторой опаской оставил возле рельсов палатку со спальником - мальчишки уже подбирались к ним. А навстречу мне спешила вперевалочку пожилая женщина. Пацаненок залопотал по-своему, показывая на меня.

- Здравствуйте, Турсуной… апа, - добавил я уважительно, забыв сложное отчество. - Вам от сына привет. Вот… - Я вручил ей клубнику, пересыпанную сахаром, черешню.

Она пригласила меня в дом. Внутри было гораздо прохладнее и просторнее, чем казалось снаружи. Кошма на полу, самодельный ковер на стене, неприхотливая мебель. Налила кружку сладковатого тягучего молока, разломила лепешку, высыпала на тарелку часть фруктов. И мы стали вести светскую беседу. Она все про сына спрашивала. И никак не могла понять, зачем я приехал в их глушь, да еще не хочу жить в доме, а рвусь черт-те куда, в пустыню. Но потом, кажется, решила, что я - геолог или кто-то там еще из поисковой братии. "Мне лишь бы вода недалеко…". "Вода мало, - сказала она, задумавшись, потом улыбнулась, морщиня щеки, переговорила с пацаненком, отирающимся возле нас. - Он знает. Он идет с тобой. Ты потом приходи - я молоко даваю…"

Я взял половину вещей, сказал: "Ну, айда, братан! Спасибо вам, Турсуной-апа. Я еще вернусь за остальным". И потопал за мальчишкой.

Он всю дорогу насвистывал или тянул резким высоким голосом монотонную песню - развлекал меня. А я старался запомнить путь. Сначала мимо кладбища - нарядные, словно сказочные, склепы, облицованные голубой плиткой, с красными буквами имен, видными издалека. Яркие пятна в однотонности пустыня. Потом тропинка, которую и отличить-то было мудрено от окружающей земли, провела нас мимо ворот. Весьма примечательных ворот, потому что они были открыты в никуда - два столба, створки, а на обозримом пространстве ни кола, ни двора, ни дороги, ведущей в ворота. "Зачем?" - спросил я пацана. "Был загон, забор увезли потом, ворота оставили - крепко стоят, на цементе".

Еще через километр показалось странное темное сооружение. "А это что?". Он пожал плечами: "Сначала не было, потом было". Неподалеку росло дерево. К нему мы и направились.

Наполовину засохший карагач и почти пустой колодец. Но все-таки тень и вода. Даже скамеечка была вкопана в глинистую землю.

- Хорошо? - спросил мальчишка.

- Отлично.

Пять минут передыху и - в обратный путь. А там Турсуной-апа еще примус всучила, задав резонный вопрос: "Как чай пить?", оставшийся без ответа. И в бидончик керосину налила.

В общем, когда я, наконец, притащился к будущему своему обиталищу, сил у меня хватило только, чтобы палатку поставить, отереть пот со лба, выпить кружку мутноватой солоноватой воды, бросив в нее для подстраховки пылинку "марганцовки", и с удовлетворением залезть в спальник - кажется, удалось уже сбросить килограмма два.

Утро было ясным, нарядным, розовым. Пока солнце, с выпитой росой, не отняло и яркие краски у пустыни, ветер доносил горьковато-медвяные ароматы, запах кизячного дымка. Лавочку под карагачом я превратил в стол - то рабочий, то обеденный. А садился на свернутый спальник. Оказалось - удобно. Завтракал, обустраивался, перебирал реактивы, заправлял батарейки в синар, а сам все поглядывал на металлическое нечто, торчащее посреди пустыни, заваленное на бок, неправильной формы. Ржавчина на "стенке" переходила в окалину, в цвета побежалости. Нечто могучее и жалкое. Если б я не имел представления о конструкции ракет и о том, во что превращаются носители, падая сквозь атмосферу, если б я был, например, филологом и дал волю фантазии, можно было бы придумать что-нибудь про небесные путешествия моего железного соседа. "Сначала не было, потом было!". Свалилось.

Через дыру с острыми краями я залез внутрь. С посеченного, в прорехах "потолка" свисали погнутые прутья. Но укрыться от непогоды здесь, в принципе, было возможно. Тем, кого буря застала в пути. У меня-то палатка, уютная, серебристая.

Металл втягивал в себя жар полуденного солнца. "И сауны не надо", - подумал я, выбираясь наружу, кровь стучала в висках.

Так и зажил… Тетрадка, где за датой следовали результаты опытов и выводы, потихоньку заполнялась. Боясь, что ее не хватит, я умельчал почерк. Я увлеченно играл. А не игры ль для большинства исследователей - их научные занятия? К бензольному кольцу добавлял атомы йода, запах становился ярче, слаще. Менял местами гидроксильные группы…

Но мне откровенно мешали две вещи. Во-первых, сода, полученная из Ингиных рук. Вернее, не сода, а флакон. Каждый раз, открывая бумажную пробку, я испытывал неприятный толчок, приписывая его своей неудавшейся любви. Во-вторых, птица, сорока.

Мне виделся за ее пуговичным глазом характер вороватый и наглый. Она так и норовила выхватить у меня из-под руки сухарик, которых и без нее не хватало. А уж оставлять без присмотра припасы и инструменты было просто опасно. Птица на глазах увела у меня пинцет, взлетела с ним и, не удержав, уронила, он застрял в ветвях карагача, и я потратил полдня на его вызволение. А она кружила над головой, издавая довольные звуки: "Ча-ча-ча!". Ну зачем, скажите на милость, ей пинцет понадобился? Чтобы меня позлить? Она норовила урвать даже салат из верблюжьей колючки, которую и сама раздобыла бы прекрасно - сверху лучше видны редкие кустики. Но птице, из вредности, нужно было все мое!

Я по-хозяйски изучил окрестности, нашел несколько островков не успевшей засохнуть травы, кажущейся неопасной для пищеварения. Заведомо полезную, колючку, нарвал, порезал, отбил камешком и немного съел. Остался жив. И даже ничего не заболело. Тогда увеличил порцию. Салат был кисло-сладкий с пряной горчинкой. Не сказать, конечно, что ел я его с удовольствием, как и суп "из пакетика", как сухари… но ведь я не просто поглощал пишу, я проводил эксперименты, что становилось уже интереснее.

Раструб синара направлялся к носу и, левой рукой касаясь панели, а правой поднося ложку ко рту, я вдыхал ландышевый запах линалоола или тминный - карвона, а когда считал, что количество калорий, влившихся в мой организм, уже достаточно, делал сначала вдох чистого воздуха, собираясь с духом, как перед прыжком в воду, и потом вдох сероводорода, после которого на пищу смотреть не хотелось.

А вот чего хотелось постоянно - это выкупаться. Воды после опытов и питья хватало лишь на то, чтобы дважды в день смочить марлю, обтереть лицо и, уже подсыхающей тряпицей - шею и руки. Или, когда выдавалась обильная роса, - все тело. Посуду не мыл, лишь протирал как следует чистым желтым песком.

Дважды был праздник на моем бархане - от тетушки Турсуной мальчишки доставляли молоко, керосин и лепешки. Я совал им деньги, они отрицательно качали головами и убегали, оставляя меня в настроении неудобном. Все, принесенное пацанами, пахло керосином, и я отбивал вонь, снова включая синар.

Солнце раскочегаривалось с каждым витком, вытапливало из меня жирок, уменьшало с моей помощью и без того невеликие островки зелени. Днем я старался не высовываться за пятачок редкой карагачной тени. Птица дремала в ветвях или улетала в гнездо, топорщившееся сухими ветками, приберегая свои бесчинства для вечера. Солнце краснело, двигалось к горизонту, птица озиралась в поисках съедобного, я бдительно прятал все блестящие мелочи и быстро тающие припасы. Потом бежал размяться, нарвать травки. Проносясь мимо ничейной железяки, я привычно грохнул пару раз по ее ржавому боку. "Бом-бом!" - гулко разнеслось по пустыне, и птица, примостившаяся точеным флюгером на самом окалинном коньке, встрепенулась, гаркнула возмущенно. Я стукнул еще раз, и вдруг обратил внимание на свою тень. Или мне показалось? Повернулся снова так, чтобы тень на железяке стала четче. Скосил глаза, приближаясь к горячему металлу. Нос! Ну, точно, он стал острее. Я ощупывал его, щеки и подбородок, укрытые бородкой. Лицо потеряло былую упругость. Обвисло складками. Лучше это или хуже? Пока не знаю, но что-то менялось. Можно было поразмыслить: изменится ли вслед за этим и мой характер. Если приобрету пристойную внешность?.. Огарышев - дон Жуан! Обхохочешься. Но думал я об этом, ничуть не веселясь. Потому что знал - сущность мою уже не переломать, не перелопатить.

Было грустно. Оттого, что не рассчитал собственных сил. Думал, месяц робинзонады - раз плюнуть. Ан-нет, тянуло к людям. И куда же делось хваленое мое умение никогда не скучать в собственном обществе? К кому тянуло? Кому я был нужен? Надо было хоть плейер захватить. Не предусмотрел.

И второе: даже при моем упорстве ничего не получалось с синаром, в чем признаваться было еще мучительнее. Первый сбой в моей конструкторской самодеятельности. В чем просчет?

С электроникой - нормально. И проверять нечего. Дело в подходе, в принципе.

Да, мне удалось получить какие-то элементарные запахи. Но это не было синтезом. Один запах был равносилен одной ноте, одной краске, которая или наскучивала, или, через минуты, после привыкания, не воспринималось вовсе. Кумарин, нравящийся мне больше других, издавал запах сена, но - ненастоящий, обманчивый, действующий лишь секунды, вызывая в воображении ночное томление и Анькино: "Тише, тише!", которое я тут же старался стереть из памяти. Но еще чуть, и понималось, что раструб синара выдувает воздух, пропитанный не сеном - кумарином. И на душе тотчас пустело. Одна нота, нищий монотонный запах. Обонянию не за что зацепиться - как взгляду на бесконечной голубизне ясного неба. Другой запах - одинаковый результат. Можно будет, со временем, сложить две-три ноты, но зачем? Я поднес к лицу соцветие верблюжьей колючки. Медовый аромат ее был подвижен. Менялись, всплескивались разные оттенки, богатство которых скупыми средствами языка не передать - слабо! Лишь наслаждайся сам и дари другим. Свежие цветы… Чтобы подобрать запах ТЕХ духов понадобятся, наверное, годы. Создавать полуслучайные композиции? Но не тем же ли занимаются парфюмеры? Худеть с помощью синара? Господи, да организуй себе недостаток еды, как я сейчас, и все дела! В общем, я загнал себя в тупик.

Думал, машинально вертя в пальцах Ингин флакон. Опять мне что-то мешало. Надо хоть от него избавиться. Я пересыпал соду в освободившуюся баночку. Заткнул, собираясь выкинуть подальше. Или оставить на память?

Вредная птица, камнем спикировала с карагача, выхватила прямо из-под носа обломок печенья, уселась на верхушку железяки и нагло стала дробить печенье на крошки. Вот на ком я вымещу свою несостоятельность. Я запустил Ингиным флаконом в шевелящийся черный силуэт на закатном фоне: "У-у, гадина!". Но, разжав руку, еще до звяка стекла, разбившегося об угол, где секунду назад сидела птица, я что-то понял. Какая-то цепочка замкнулась.

Я смотрел, как осколки сыплются на песок, как птица кружится над головой, и ждал. Мне нужна была затычка-катышек, бумажная пробка. А она застряла. Зацепилась за ржавый выступ. Через час или день ее сдуло бы ветерком. Но мне надо было - немедленно. И я полез по скошенному краю железяки. Ноги скользили в поисках упора. Пришло в голову, что также я уже карабкался когда-то. В три или в четыре года. По железной горке со сломанной лесенкой. Два шажка, и назад. Снова медленно вверх и мгновенно - на землю. Упрямо и безнадежно. Мама стояла рядом, болтая с подружкой, но я не звал ее на помощь. Лез, сопя, и, когда уже почти добрался до вожделенной площадки, чтобы посмотреть сверху на песочницу с малышами, мама сдернула меня с горки и сказала: "Хватит. Домой!".

А теперь я добрался. Я перекинул ногу через выступ, устраиваясь надежнее, и развернул катышек. Разгладил потертую страничку. Буквы поломались, любовно созданная картинка "из африканской жизни" запылилась… Я прошептал по памяти:

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…

Ты плачешь? Послушай… Далеко на озере Чад

Изысканный бродит жираф…

Перехватило дыхание. Я дернулся. Железо ширкнуло, избавляясь от моей тяжести. Я почти и не цеплялся за него. Треснуло, разрываясь, трико на коленке…

Песок был теплым, будто родным. Я равнодушно смотрел на длинные тени, размазанные по нему, на мерзкую птицу в краснеющем небе, на собственную кровь, которая медленно струилась из задетой острым выступом вены. Совершенно нелепая ассоциация - вспомнился Генрих Валуа, юный король Польши, разлученный с возлюбленной и пишущий ей послания - кровью. Кровь? Вот она. Сколько угодно. Кому только писать? Некому. И пусть. И не надо. И не хочу ничего.

Я закрыл глаза, согласившись на уход.

Птица захлопала крыльями, подала голос от палатки: "Ча-ча!", застучала клювом. По чему? По синару? Бог с ним, с синаром.

Было спокойно. Издалека тянуло тандырным дымком. Представилась Турсуной-апа, вытаскивающая пышущие жаром лепешки.

Стоп! Если я умру сейчас… здесь… Что будет дальше? Испуганные мальчишки прибегут к ней. Она не поверит, потом заплачет. Тягостная процедура поиска моих документов… Кто-то будет рыться в рюкзаке, сообщать родителям, перевозить тело… Или закопают здесь? Лучше б здесь. Но столько хлопот, выпадающих ни в чем не повинным людям! Нельзя. Если решусь, надо уходить подальше, укрываться с глаз в темном логове и там… А сейчас - далеко не уйти, сил не хватит. А может, я кривил душой? Не знаю.

Короче, я зажал вену и пополз к палатке, к сумке с йодом и пластырем. Следовало торопиться. Солнце почти скрылось.

[ К содержанию ]

ХРАМ ПИРАМИДЫ

Повесть

Наблюдатели Коалиционного отряда проводят эксперимент в изолированном сообществе землян. Притормаживая технический прогресс, они ускоряют этическое и экстрасенсорное развитие. Центром маленького мира становится Пирамида.

На первый взгляд, Майре не пристало жаловаться на судьбу. Она принадлежала к аристократическому семейству и, следовательно, не была обременена тяжелой общественной работой. Уход за цветами одной из аллей храмового сада даже вносил приятное разнообразие в ее размеренную жизнь. Серебряное зеркало, ничуть не льстя, отражало облик очаровательной молодой женщины с шелковистыми волосами цвета спелой пшеницы. Малышка Нея не доставляла хлопот и обещала со временем красотой превзойти мать. Замужество упрочило положение в обществе - Грас был главным советником Рата-44 по связям с запредельными мирами и всеми уважаемым человеком.

Тем не менее, мало кому доводилось видеть Майру спокойной и счастливой. Грас поначалу допытывался, чего ей не хватает, потом махнул рукой, занятый служебными делами. За пять лет семейной жизни он трижды на полгода покидал их маленькое царство.

Пожалуй, только родители Майры знали, в чем дело. Но раз уж судьба так распорядилась, следовало давным-давно смириться…

Неутоленное честолюбие с детства разъедало ее душу. Майре не суждено было стать воплощенной Дочерью-Богиней Неба, или просто Богиней Неба.

Майре не исполнилось к тому времени и шести лет. Вокруг нее что-то стало происходить. То она ловила на себе долгий и пристальный взгляд отца. Ей становилось не по себе, и она стряхивала с юбки несуществующую пыль или бежала к зеркалу посмотреть - не испачкала ли лицо. То мать, расчесывая ей волосы, вдруг замирала, о чем-то задумавшись. То родители, запирались в спальне, и Майра, приложив ухо к двери, разбирала в их шепоте свое имя.

А потом к ним пришел дядя Орин, и с ним еще один старик, тоже в голубом жреческом одеянии. В его присутствии все говорили вполголоса и ловили каждый жест, каждый взгляд жреца Пирамиды.

Сначала Майру выпроводили из комнаты. Она долго стояла на лестнице, и хотела уже уйти на детскую площадку, когда родители позвали ее к гостям и оставили с ними наедине.

- Подойди ко мне, девочка, - сказал старик. Он снял с нее платьишко и стал бережно, но сильно гнуть в разные стороны, велел сесть, скрестив ноги, спеть песенку. Когда она пела, он весь обратился в слух, отбивая такт по столу костяшками пальцев. Потом покачал головой и разрешил одеваться. Она медленно выворачивала платье, медленно натягивала его, прислушиваясь к разговору, но мало что понимала.

- Да. Несомненно, хороша. И была бы украшением храма. Но возраст!.. Она опередила свое время почти на год.

- Значит, вычеркиваем ее из списка?

- Пока оставь, но вряд ли… Вряд ли…

Жизнь Майры вернулась в прежнее русло. Она давно не вспоминала посещение жрецов. Но настал день, когда это отошедшее в прошлое событие представилось катастрофической несправедливостью.

Мать впервые вела ее в храм Богини Неба, снова и снова наставляя, как вести себя и о чем молить Богиню. Обе немного волновались.

Сначала они вошли в небольшую сумеречную комнату с удобными скамьями у стены. Дверь, ведущая в зал Богини, была украшена серебряными звездами. Возле нее стоял жрец-распорядитель и взмахом руки указывал на человека, которому дозволялось войти. Настал черед Майры. Мать оправила ее наряд и легонько подтолкнула к двери, за которой совершалось таинство. Майра по узкой нарисованной дорожке шла к середине зала, смотря себе под ноги и думая только о том, чтобы все сделать правильно. Дойдя до коврика, она опустилась на колени, молитвенно сложила руки и подняла голову. Приготовленные слова мгновенно куда-то улетучились. На троне, вознесенном на постамент. Восседала девочка в голубой шелковой мантии. Ее золотистые волосы украшала звездная диадема. За троном от пола до потолка переливалось серо-голубым изображение священной Пирамиды. От него по стенам к двери небесная синь переходила в теплые тона рассвета.

Майра уловила это только краешком глаз - оборачиваться запрещалось. Лицо должно было быть обращенным только к Богине.

Так вот какая она! Девочка… Но детство было где-то далеко вне ее. Неподвижная фигура. Бесстрастное лицо с огромными голубыми глазами. Смотрела на Майру, но видела ли ее? Или видела все?

Майра опомнилась и произнесла, наконец, все, что следовало - молитвы о благоденствии царя и царства, о здоровье близких и милости к ней, Майре. Поднявшись с колен, но, не опуская рук, она, медленно пятясь, двинулась к уже приоткрытой двери.

Они возвращались через храмовый сад, когда мать задумчиво обронила:

- Ты могла бы быть на ее месте. Если бы была на год младше.

И тут замкнулось - Майра будто снова услышала слова старца: "Она опередила свое время…". И заноза обиды на судьбу, неосуществленности вонзилась в сердце, навсегда лишив ее беззаботности. Появился болезненный интерес ко всему, что было связано с воплощенной Дочерью-Богиней Неба.

Когда пришло время выбирать общественные обязанности а они вменялись всем, невзирая на сословие, хоть и соответствуя склонности характера - Майра выбрала уход за храмовым садом, чтобы быть ближе к Богине и Пирамиде. Присматривалась, прислушивалась. Она хотела быть счастливой, но для нее счастье состояло, прежде всего, в вознесении над другими. И выяснилось, что отнюдь не все потеряно. Кроме Богини существовала еще Мать Богини. И если все связанное с Богиней представлялось окутанным тайной, то Мать Богини была всегда на виду. Именно она восседала в царской ложе вместе с Ратом-44, когда наступали праздники Равноденствия и Солнцестояния, когда совершались ежемесячные обряды поклонения Пирамиде. И Майра обрела цель - стать Матерью Богини. Но как? Следовало все рассчитать и предусмотреть до мелочей - подобрать нужного мужа к нужному сроку. Если бы не эта задача, она остановила бы свой выбор на помощнике главного лесничего царства. Он излучал доброе тепло. Его улыбка и взгляд обещали надежность и покой, которых так не хватало Майре. Но - и это служило главным препятствием - его густые кудри были темными, как и глаза. Значит, ребенок мог унаследовать их. И тогда - прощай мечта. Нет! Она заявила родителям, что согласна стать женой только Граса, голубоглазого советника царя, и только в назначенное ею самой время. Майра была очаровательной, и Грас не устоял перед ее улыбкой. На чашу весов в пользу Граса легло еще одно обстоятельство. На долгие месяцы он покидал царство, и, вероятно, предстояло скучать, но поездки советника для всех были окружены молчанием. В каких краях он бывал, с кем встречался? Что привозил, кроме тканей, бумаги и красок? Майра полагала, что от нее ничего не укроется. Жена хоть немного, а причастна к деятельности мужа. И ей непременно станут завидовать - ее знаниям о закрытом для других.

Ну, в этом-то она, допустим, просчиталась. Грас был милым, говорил о чем угодно, но только не о своих поездках через бесконечную, безжизненную пустыню. И Майре приходилось в разговорах с подругами строить многозначительное выражение лица, иногда намекая на какие-то секретные сведения.

Главное же все-таки свершилось - она забеременела и в срок родила красивую беляночку, Нею. Оставалось дождаться посещения жрецов. Играло на руку и то, что дядя Орин стал за это время Главным жрецом Пирамиды.

И все шло хорошо. Вот-вот жрецы должны были начать обход всех домов царства, где жили девочки подходящего возраста. Но тут Нея, всегда такая здоровенькая и веселая, захворала. Отказывалась от еды и кашляла, кашляла. Майра попросила у дяди лекарства. Он передал пузырек со сладкой настойкой. Кашель немного утих, но хрипы в груди остались. А день обхода уже был назначен. Что делать? Майра снова кинулась к дяде. Все ее планы, вся жизнь могла рухнуть из-за недомогания дочери.

- Дядя Орин, сделайте что-нибудь ради всего святого. Я молила Богиню Неба. Не помогает. Мудрее вас нет никого в царстве. Придумайте же что-нибудь! Может ли помочь священная Пирамида? - Она опустилась на колени перед Орином и уткнулась заплаканным лицом в полу его голубой мантии.

Он долго молчал, потом вдруг спросил:

- Действительно ли ты так хочешь, чтобы Нея стала воплощенной Богиней?

- О да! - воскликнула Майра. - Я хочу счастья для нее.

- И ты уверена, что это даст ей счастье?

- А Богиня может быть несчастной? - насторожилась Майра.

- Нет. Не счастлива и не несчастна. Но, в любом случае, лишена счастья обычного, человеческого.

Майра недаром вызнавала все, связанное с храмом.

- Но я знаю, что через семь лет, после окончания служения, девочка может вернуться в семью и даже выйти замуж.

- Так-то оно так, но в летописях лишь дважды упоминалось о возвращении в семью и ни единожды - о замужестве. И, да будет тебе известно, что девочки эти недолговечны.

- Пусть! Лучше пять лет быть Богиней и потом уйти из этого мира, чем долгую жизнь влачить пустое существование. Но к чему все слова, если Нее ничто не может помочь? Или вы знаете, что еще можно сделать?

- Можно попробовать. Но никому никогда не рассказывай об этом.

- Конечно, дядя Орин! Вы же меня знаете. - Глаза Майры засветились надеждой.

- Завтра ночью светила расположатся так, что Пирамида будет давать жизнь и силу всему помещаемому внутрь. Баста принесла двух котят. Одного из них мне придется освятить, и он проведет около часа в Пирамиде. Я никогда не слышал, чтобы какое-нибудь живое существо, кроме кошек, оставалось в закрытой Пирамиде. Но таблицы ни разу не подвели. А коты, став священными, быстро росли. Да и ты прекрасно знаешь Бастов - хранителей Пирамиды. Так вот, я могу вместе с котенком поместить в Пирамиду Нею. Я говорю все это, потому что ты - мать. И ответственность за судьбу девочки разделится между нами.

- Я согласна, - быстро ответила Майра.

- Приведешь ее к воротам храма завтра, ближе к ночи. Я буду ждать у входа.

Солнце зашло, но полная луна стояла почти над головой, и звезды помогали ей освещать землю. Майра тихонько постучала в ворота. Они сразу приоткрылись.

- Пойдем со мной, малышка. У мамы важные дела. Побудешь здесь. А мама скоро за тобой вернется.

Нея знала дедушку Орина и доверчиво протянула ему ладошку. Дверь за ними закрылась. Обычно в это время Нея уже спала. Она зевала и, иногда спотыкаясь, шла за Орином по дорожке храмового сада. Вдруг какая-то тень отделилась от куста и двинулась к ним. Нея вскрикнула и прижалась к деду.

- Тише, тише, - успокоил он девочку. - Это всего лишь Баста.

Нея опасливо покосилась на огромную, ей до пояса, кошку, но та обнюхала ее ноги и с достоинством удалилась во тьму.

Орин привел девочку в свою келью, усадил в уютное кресло, налил в чашку какую-то настойку.

- Вот тебе лекарство. Выпей, чтобы не кашляла.

Нея послушно проглотила пахнущую мятой жидкость. Она потерла кулачком глаза и прикорнула на подложенной ей подушке. Орин достал цитру и запел колыбельную.

Убедившись, что девочка крепко уснула, он укутал ее в мягкое одеяло и понес к Пирамиде.

Та стояла в дальнем фокусе овальной площадки на каменном постаменте в два человеческих роста - со скошенными гранями, которые, чуть отступив от основания Пирамиды, словно продолжали ее. Сейчас камни по цвету сливались с землей, но днем был виден плавный переход от утоптанной коричневой почвы к пепельно-серому ободку вокруг постамента - это был прах посвященных Небу. Из него вздымались светлые обтесанные камни, цвет которых переходил в серебристое сияние Пирамиды. Едва заметная дверца в ее грани была обращена к царской ложе над входом в комплекс. От ложи по периметру расходились галереи с сиденьями для зрителей. Каждый подданный Рата-44 хотя бы раз в году имел возможность присутствовать на празднестве, действие которого разворачивалось между Пирамидой и ложей.

По дорожке, выложенной обожженными глиняными плитками, Орин направился к постаменту, пересек бордюр из крупных булыжников. Никто из жителей царства, кроме него, еще одного жреца и Дочери-Богини Неба, не смел сюда ступать. Только коты - хранители Пирамиды - чувствовали себя полновластными хозяевами на этом треугольном участке земли. Их невозможно было приручить или подкупить куском мяса, а когти заставляли поеживаться тех, кто приближался слишком близко. Впрочем, никому и в голову не приходило нарушать запрет. Лишь святыней, защитницей и благодетельницей была Пирамида для жителей царства, хотя все знали, что могла она нести и смерть.

Орин поднялся по ступенькам постамента, открыл дверцу, выдвинул серебряный лист, плавно скользнувший в пазах, и уложил на него посапывающую девочку. Потом спустился к подножью и, обойдя Пирамиду, вернулся с лукошком, в котором пушистым клубочком свернулся котенок. Лукошко он поставил рядом с Неей, вдвинул лист в чрево Пирамиды и плотно прикрыл дверцу. Оставалось только ждать. Он отошел к галерее и стал смотреть на верхушку Пирамиды. Сегодня он особенно тщательно произвел расчет по таблицам. Да, вот и лучи. Они потянулись с неба к острию - едва ли различимые неподготовленному глазу. Жрец отметил пульсацию значительно сильнее обычной.

Пройдет две недели, и в безлунное небо устремятся лучи от Пирамиды. Там будет лежать второй котенок Басты - жертва, приносимая Небу. И безжизненное тельце его будет той же ночью сожжено на маленьком погребальном костерке.

Нея закашлялась во сне, приподнялась и открыла глаза. Вокруг нее были только серебристые сумерки, а прямо над головой светлое, почти белое, пятно. Она немного испугалась, но подумала, что это такой сон, повернулась на бок и задела лукошко. Котенок фыркнул спросонья. Нея прислушалась, заглянула в лукошко и, вытащив малютку, погладила, прижала к себе. Стало совсем спокойно. Ее глаза снова закрылись.

И тут все изменилось. Нея почувствовала, что летит. Вокруг сияли яркие краски - голубое, розовое, золотое. Под ней расстилались поля и озера. Вдали то ли клубились облака, то ли вздымались холмы. Она, если хотела, поднималась ввысь, потом спускалась к светло-зеленому лугу так низко, что могла коснуться травы и цветов. Нея увидела людей возле каких-то строений. Они спокойно проводили взглядами ее полет. Все это было счастьем. А когда кончилось - неизвестно. Она проснулась в храмовой келье Орина. Окно, затянутое провощенной бумагой, было желтоватым от солнца.

Майра стояла рядом, тревожно глядя на дочь.

- Все хорошо?

- Да, мамочка.

Нея начала было рассказывать про котенка и сказочный мир, но мать резко оборвала ее6

- Тебе все приснилось, дорогая. Никакого котенка здесь не было.

Майра приложила ухо к груди девочки. Булькающих хрипов, беспокоивших ее вчера, не слышалось. Благодаренье Небесам и священной Пирамиде!

Грас все еще был в отъезде, когда настала пора провожать Нею для служения Небу.

Четыре носильщика с нарядным паланкином и два жреца ждали Нею у входа. Она мало что понимала. Мама сказала, что Нея должна быть благодарна судьбе за такое счастье, что ей бесконечно повезло. Теперь она будет жить без мамы, но те, кто окажется рядом, будут любить ее не меньше мамочки и служить ей. "Только будь послушной!", - все время повторяла Майра.

Дедушка Орин улыбался с улицы. Ехать в паланкине, наверное, будет чудесно. Нею никто никогда не обижал, и она не думала ни о чем печальном. Одетая в новое голубое платье, она уже чувствовала свое отличие от прочих людей. Провожать Нею высыпали все жители дома - с их первого, аристократического, этажа, и со второго, где жили семьи гончаров, и с третьего, где обитали ткачи. Будущая Дочь-Богиня прошествовала к паланкину, оглянулась напоследок на улыбающиеся лица и медленно вознеслась над толпой. Паланкин мягко плыл по улице на плечах носильщиков. А Нея вспоминала свой сон, свой безмятежный полет.

Всю дорогу до храма, а потом и до монастыря Богинь, маленький кортеж сопровождали возгласы хвалы и взмахи разноцветных лент.

Монастырь находился на самой границе освоенной земли и леса, и захватывал его кусочек. Еще в садике росли цветы и несколько фруктовых деревьев. За каменной стеной, окружавшей его и защищавшей от ветров пустыни, стояло только два строения. Одно - из трех комнат и подсобных помещений - предназначалось тем, кто ранее был воплощенной Богиней. Две комнаты в нем пустовали. Во втором строении была лишь одна главная комната, в которой Нее предстояло провести почти два года. Постоянных обитателей было всего четверо: очень красивая девушка - она никогда не разговаривала с Неей. Бесплотная, словно в полусне, гуляла она по дорожкам, когда была хорошая погода, или проводила дни в своей комнате, откуда редко доносились какие-нибудь звуки, кроме тихого перебора струн. Там же жила ее не менее молчаливая служительница.

А возле Неи все время оказывалась Нида - добрая и строгая наставница. Она никогда не повышала голоса, но ослушаться ее было невозможно.

Первые месяцы Нея тосковала по детской площадке и смеху подруг, плакала по ночам, и тогда Нида присаживалась рядом и теплой ладонью гладила девочку по волосам.

Дни были полностью заняты. Для обучения ее ритуальным танцам приходила женщина из храма. Уроки игры на цитре проводил храмовый же музыкант. И еду доставляли оттуда в глиняных горшочках.

Тяжелее всего Нея переносила неподвижное сидение на стуле с жесткой прямой спинкой, время которого увеличивалось день ото дня. Было скучно, и тело ломило от однообразия позы, но она ведь обещала маме быть послушной, и терпела, терпела. Смотрела на какого-нибудь муравья, ползущего по стене, и придумывала целую историю об его жизни. А когда не видела и муравья, продолжала сочинять с того момента, на котором остановилась накануне.

Позже перед долгим сиденьем Нида начала давать ей горьковато-мятное питье. Стало легче. Потому что время пролетало незаметно. Перед глазами появлялись какие-то смутные образы, пейзажи. Но жаль, что никак не удавалось остановить их движение и разглядеть получше - они исчезали, сменяясь новыми.

Единственным ребенком, которого Нея видела в стенах монастыря, был Рик - сын ее наставницы. Мальчик, немного старше Неи, жил с родителями Ниды, и иногда его приводили навестить мать.

Нея, когда гуляла по саду, не смотрела под ноги - все больше на листву деревьев, на небо. Он же всегда был на чем-то сосредоточен: то поднимет с земли камень и разглядывает его со всех сторон, то складывает непонятные фигуры из палочек. Нее редко приходилось с ним разговаривать. Застав ее возле Рика, Нида немедленно находила для девочки занятие. И еще - Нея не раз замечала, если Рик что-то сооружает в уголке сада и к нему кто-нибудь приближается, он тотчас ломает сделанное. Почему? Однажды она тихо-тихо подошла и остановилась за его спиной. Из камней, палок и земли он строил нечто похожее на горку в окружении четырех столбиков.

- А что это будет? - шепотом спросила Нея.

Он резко замахнулся, собираясь разрушить постройку, но Нея удержала его:

- Не бойся, я никому не расскажу. Но что это?

Рик поднял на нее светло-карие глаза:

- Это? Дом.

- Разве бывают такие дома? - Нея видела только массивные каменные коробки, слепой стеной обращенные к пустыне.

- А мне нравится такой!

- Ладно, пусть. - Нея убрала лист, застрявший в его каштановых волосах, и, услышав зов Ниды, быстро пошла к ней. Оглянувшись с дорожки, она увидела, что Рик, пригибаясь еще ниже к земле, продолжает свое занятие.

Нее минуло шесть лет. Она давно привыкла к размеренной жизни монастыря и все реже вспоминала родителей.

Однажды наставница торжественно протянула ей мягкую ковыльную метелочку на легкой длинной рукоятке. Новое упражнение? Нида показала девочке, как обращаться с метелочкой, осторожно, но тщательно собирая пыль со стен и потолка. Зачем? И разве не служительницам, наводившим порядок в доме, вменялось в обязанность следить за чистотой комнат? А может, позже ей самой придется шить одежду и готовить пищу? Но вопросы задавать было бесполезно. Ответов она никогда не слышала. Нида просто сообщала ей то, что считала нужным сама или ей было велено.

Только позже, уже став полноправной Дочерью-Богиней, Нея поняла, для чего ее заставляли неподвижно сидеть долгими часами, и что означала легкая пушистая метелочка. Это было орудие-символ. Почти такою же священной метелочкой она, спустя несколько месяцев, смахивала едва различимую пыль, занесенную ветрами пустыни, с внутренних граней Пирамиды.

Жрецы стояли у ее основания. Небольшой хор возле царской ложи пел гимны, вознося благодарения Небу и Пирамиде. В такт музыке взмахивала метелочкой Нея, а закатное солнце чуть заметно просвечивало через одну из серебристых стенок, и полная луна готовилась принять световую эстафету.

Но все это было потом, после всеобщего праздника восшествия на трон новой Дочери-Богини.

За день до больших торжеств состоялось посвящение Неи. Ее, облаченную в голубую шелковую мантию, ввели в ярко освещенный зал Богини. Нея дошла до коврика и приклонила колени. Она не смотрела ни на кого, кроме сияющей девочки на высоком троне. А зал был полон людей. Справа от трона восседали жрецы, слева - царь Рат-44, между ним и троном - мать уходящей Богини, с другой стороны - мать той, кто в течение пяти лет будет связывать землю с небом, Майра. А дальше у стен - члены семейств аристократов.

Зазвучала музыка. Главный жрец, Орин, принял от служителя "лунную" чашу, светло-желтое полушарие, поднес его Богине. Та отпила глоток, спустилась с трона и протянула чашу поднявшейся с колен преемнице. Нея выпила весь настой, похожий на даваемый ей в монастыре, но еще более терпкий. Богиня хлопнула в ладони, и ей поднесли священную метелку. Та перешла из рук уходящей в руки вступающей Богини. Нея поднялась на трон и замерла. Напиток оказал свое воздействие. Не хотелось шевелиться. Перед глазами поплыли смутные образы. А люди с благоговением взирали на прекрасное, отрешенное от земной суеты лицо Дочери-Богини Неба.

Для Майры настал миг триумфа. Она под усиливающиеся звуки музыки встала, как и ее предшественница. Женщины шагнули друг к другу, на несколько мгновений соединили ладони приподнятых рук и разошлись, меняясь местами.

Для остального народа представление новой Богини состоялось на поле Пирамиды. Пока храм был еще закрыт, Орин провел Нею к постаменту. Священные пепельно-серые коты, не мигая, смотрели голубыми глазами на девочку, входящую в Пирамиду. Нее, даже при ее малом росте, пришлось наклонить голову - так невелик был проем. Она, скрестив ноги, села на коврик, устилающий серебряный лист. Ей снова поднесли питье. И словно сквозь сон она в открытую дверцу видела толпу нарядных людей, постепенно заполняющих галерею, слышала звуки музыки, сходила по ступеням постамента, одной рукой опираясь о руку Орина, а другою благословляя народ, танцевала, выгибаясь и простирая руки к небу, шествовала к храму. Там ее поджидала заботливая Нида. Она раздела девочку, напоила теплым молоком с медом и уложила спать в уютной мягкой постели ее нового жилища.

Орин с самого рождения Рика внимательно за ним наблюдал. Совсем не простым был этот ребенок - сыном царя и жрицы Неба. Единственным в истории маленького царства.

Рат-1 перед тем, как навсегда покинуть свой народ и окончательно уйти в пустыню, оставил, кроме небесных таблиц, заветы, которые надлежало выполнять неукоснительно, и рекомендации, которых следовало придерживаться. И среди последних было сказано о безбрачии повелителя - прежде всего, для предотвращения появления у него детей. В народе считалось, что дети могли внести раздор при стремлении к власти. Одним из главных заветов был принцип преемственности в управлении на основе выбора будущего царя здравствующим - вместе с советниками и жрецами, - и подготовка его при совместной работе. Но Орин подозревал, что дело не только в этом, и связывал указание с воздействием Пирамиды.

Народ относился к ней с бесконечным почитанием - как к святому и живому проводнику небесных сил, дающему блага, но могущему и покарать. Для главного же жреца во взаимоотношении с Пирамидой были свои оттенки, неведомые не только землепашцам, но и аристократам. Он изучал летописи, начатые первым жрецом, и продолжал вести их. Орин понимал, что знает только малую толику свойств Пирамиды. Но отнюдь не случайно лишь царю и главному жрецу было предписано всю пищу или продукты для ее приготовления освящать, то есть - так или иначе подвергать воздействию пирамиды. И не случайно цари и жрецы славились особым долголетием и неподвластностью болезням.

Что-то при этом происходило с организмом, и это что-то могло повлиять на потомство. Царю не возбранялось иметь подругу, но только не детей. Единственного ребенка, появившегося много веков назад у Рата-27, принесли в жертву Небу, оставив в чреве Пирамиды в ее "темный" период, а затем кремировали тело. Догадывался ли об этом Рат-44, Орин не знал. Но когда Рик должен был появиться на свет, Нида вымолила у жрецов жизнь для ребенка. Она была жрицей Неба и поклялась небом, что дитя никогда не узнает, кто его отец, а значит - не будет претендовать на престол. Для всех этого оказалось достаточным. Обратились к Дочери-Богине. Нида просила ее о помощи и покровительстве, а царь, как обычно, наблюдал за реакцией Богини из потайной ниши над дверью в зал - молящиеся не поворачивались спиной к трону и возвращались, пятясь по дорожке.

Кроме жрецов никто не подозревал о свидетеле любого общения человека с Богиней. И в тот день Рат-44 неотрывно смотрел на ее отрешенный лик. При молитве Ниды он, правда, увидел, что будто темная тень на мгновенье укрыла Богиню. Но сидела она все так же неподвижно, рука не поднялась в запрещающем жесте. Предупреждение? Но о чем? А если тень скользнула всего лишь от всколыхнутого ветерком пламени светильников? Хотя и это, при желании, можно было воспринять в качестве плохого предзнаменования. Но желания не было. А Нида и ребенок хотели жить. И Рат велел оставить малыша. Ни советники, ни жрецы не сомневались в честности царя, знали, что за народ он, не раздумывая, отдаст не только жизнь еще не родившегося существа, но и свою собственную.

Так появился на свет Рик, которому позже сказали, что отцом его был один из служителей храма, скончавшийся от болезни легких еще до рождения мальчика.

Со временем Орин убедился в том, что Рик весьма незауряден. В компании сверстников сын Ниды, как и они, играл, смеялся, плакал, когда обижали, но, оставшись один, он вовсе не стремился к друзьям снова. Думал о чем-то своем, долго разглядывал какую-нибудь обычную вещь вроде ножика или плетеной корзинки. Уже в четыре года он, еще неумелыми детскими пальчиками, пытался сделать крючок на двери, чтобы можно было ее удерживать слегка приоткрытой - во всех домах были только щеколды. Дед отобрал у мальчика инструменты и сообщил о случившемся Орину, как того требовали правила. Детям можно было лишь играть, рисовать, петь, танцевать… Учиться какому-нибудь ремеслу - тоже, но ни йоту не отклоняясь от установленных веками традиций изготовления вещей. Одним из заветов Рата-1 было: никаких технологических нововведений, никаких изобретений. Тем, кто испытывал потребность в творчестве, можно было стать ювелиром, художником по росписи посуды… или в свободное от земледельческих работ время сочинять гимны во славу природы, любовные песни. Но не более того. В летописи была внесена запись Рата-1 с его будущим преемником:

" - Желаешь ли ты благоденствия своему народу?

- О да! Столько страданий выпало на нашу долю, что лишь о передышке мечтаю.

- Не передышка будет, а очень долгий мир, не роскошество, а спокойная трудовая жизнь. Радости, горе, блаженство - но лишь в кругу семьи. Ни общественных потрясений, ни войн, ни эпидемий.

- Мы не уставали бы молиться всем богам, чтоб так и было!

- Двух безусловных запретов придется придерживаться в таком случае. Первый - никаких усовершенствований инструментов и вещей. Второй - никаких контактов с внешним миром, с другими странами. Знаю, без них не обойтись. Но пусть это станет табу для народа. Мир будет сходить с ума. Империи будут строиться на крови, и рушиться, погребая миллионы людей под своими обломками. Но пусть это вас не коснется. Хотя всему приходит конец. И рано или поздно ваши люди увидят в небе птицу из серебристого металла. Это будет началом конца. Но случится такое не скоро. Пройдут тысячелетия…"

В каждом ремесленном цехе с тех пор назначался осведомитель, "хранитель покоя". Редко, но случалось, что какой-нибудь подросток проявлял особые способности к технике. Ему поручалась работа на серебряных копях, и воздавалось должное уважение за тяжелый труд. Ни оставалось ни времени, ни сил на "баловство". Если и это не помогало, вызывали к главному жрецу. Тот в долгой беседе исподволь подводил его к выводу: "Твои придумки могут обернуться бедой для народа. Хочешь ли ты этого?" и изучал реакцию изобретателя. Если жрец не видел понимания с его стороны, то, посоветовавшись с Богиней, брал на себя ответственность за вручаемую "порченому" чашу со снотворным-ядом.

Так же дело обстояло и с неисправимыми путешественниками. Но они всегда были на виду. Каждый знал, что пустыню не пересечь в одиночку. И время от времени кто-нибудь просился на любых условиях принять участие в дальнем странствии маленького каравана из трех волов, тянувших фургончики с запасом воды, пищи и серебром для обмена на ткань, или для продажи, чтобы купить все той же ткани, бумаги и красок. Всем остальным царство Рата-44 обеспечивало себя само. Веревки, мешковину, ковры делали из высоких стеблей кенафа, живой изгородью растущих по краю освоенной земли.

Любители странствий неизменно получали отказ. В путь отправлялись лишь посвященные и самые преданные царству люди. Только они знали язык чужеземцев. Кружным путем, по маршруту, раз и навсегда проложенному Ратом-1, они приближались к прибрежному городу, доставали подобающую одежду, чтобы не привлекать особого внимания, и исчезали из города так же незаметно, как и появлялись.

Сведения, доставляемые царю и главному жрецу, оказывались все тревожней. Мир, действительно, сходил с ума. Зло, насилие и катастрофы переполнили чашу терпения Земли. Грас собственными глазами видел огромных железных птиц, о которых предупреждал Рат-1. Но пока еще полеты их не направлялись в глубь безжизненной пустыни. Пока… И тщетно Майра старалась жаркими ласками выведать у мужа, как же все-таки живут люди в дальней стороне. Ни одного лишнего слова не срывалось с уст странников.

Рик был умным ребенком. Стоило ему уловить недовольство со стороны жрецов по поводу своих занятий, и он стал прятаться, если непременно хотел что-то соорудить. Он был осторожен: в голове множество интереснейших вещей, а с виду - послушный мальчик, разве что чуть задумчивее других.

Орин на время успокоился. Отмечал ясный взгляд и разумность Рика, подумывал о том, чтобы сделать из него жреца Пирамиды. Отнюдь не каждому по силам было разобраться в небесных таблицах, изучить движения светил и правила работы с Пирамидой. Он начал понемногу заниматься с сыном Ниды.

Мальчик впитывал сведения как сухая губка влагу. Но в вопросах был очень осторожен - дважды про одно и то же не спрашивал. Понимал, что если ответа нет, то и не будет.

Орин рассказывал ему об истории царства.

"Очень-очень давно народу нашего было много больше и жил он на берегу у глубокой воды. А еще дальше жил другой народ. И стали они спорить, кто сильнее. И началась война. Мужчины убивали друг друга. Враги оказались сильнее и захватили наши дома и земли. Но боги наказали всех без разбору, наслав страшный мор. И тогда оставшиеся в живых бежали от ужаса и смерти в пустыню. Женщины, дети и горстка мужчин скитались много месяцев, все шли и шли. Сначала на восток - там, говорили, лежит страна обетованная. Потом, когда еще треть погибла от безводья и голода, от жары и пустынных ветров, они - от безнадежности - доверились животным, медленно бредя за остатками стада, пока не увидели вдали отроги гор и лес у их подножия.

Люди плакали от счастья - в лесу были звери и ягоды, и озеро с ключевой водой. Жаль только, что - ни клочка пригодной к пахоте земли. Песок и камни пустыни соединялись вокруг леса с камнями гор. И люди, оглядевшись и отдохнув, стали выжигать лес, истреблять зверей. Озеро обмелело. Сначала радовались - рыбу можно было ловить голыми руками. А когда спохватились, стало поздно: вода уходила. И кончилось бы все новыми бедами. Но однажды из пустыни пришел человек, назвавшийся Ратом, и стал жить с ними. Мудрее его не встречали люди. И не хотел он ничего для себя. И сказал Рат: погибнете все, если будете жечь лес дальше. Ради детей своих учитесь обходиться малым. Знали все о его доброте и слушались его, как отца. И послушались сразу, когда он велел им построить каменный холм с ровной вершиной, а сам ушел в пустыню. Говорили некоторые: "не вернется", но он вернулся. И велел всем сидеть ночью по домам, обещая грозу. И правда, среди ночи прогремел гром, а утром все увидели на холме Пирамиду. И упали ниц перед нею, не зная, чего ждать дальше. Но ничего страшного больше не произошло. Только Рат призвал к себе отобранных им людей, долго учил их, и стали они потом жрецами и жрицами Пирамиды. Земля стала рождать хлеба в трижды против прежнего. И молока хватало детям, хоть коров не прибавилось, да и чем кормить их на пустынном бестравье? Так наладилась жизнь. Слава и многажды слава Рату-1!".

Орин замолчал.

- А Богиня? Она была с ним?

- Богиня? Нет, она появилась позднее. На сегодня - все. Иди на кухню. Спроси, не надо ли помочь.

Рик ушел, а жрец смотрел на закатное небо, на неприступные скалы за лесом и думал о первой Богине.

Почти ничего не говорилось о ней в летописях. Но много лет служа Пирамиде, по скупым записям можно было воссоздать картину.

Рат помещал в чрево Пирамиды семенные зерна или вещи. Вглубь ветрами наносились песок и пыльца. Но мужчина был слишком велик, чтобы вычистить ее нутро. И отобрал маленькую девочку, смышленую - чтобы поняла и делала все правильно, и послушную. А среди запретов было главным - под страхом смерти никому кроме него с назначенными помощниками и девочки - раз в месяц - не приближаться к Пирамиде. Рат вручил малышке метелочку и поручил ей сугубо женское дело - смахивать пыль со всех стенок и "глаза" Пирамиды - полупрозрачного белого камня на стыке боковых граней. Так и повелось. Это потом уже связали возраст девочки и ее отход от служения не с ростом ее, а, прежде всего, с началом созревания в ней женщины - нечистая кровь, мол, могла осквернить святыню. И метелочка переходила в другие руки.

А ведь был еще и настой… Рат-1, уже перед самым исчезновением, нарвал в лесу какой-то травки, приготовил напиток и дал его своей помощнице. Та выпила и словно бы уснула наяву. Рат внимательно за нею наблюдал. А когда девочка пришла в себя, о чем-то долго говорил с нею наедине. И больше настой не готовил. Но жрец запомнил вид травы и потом, уже при Рате-2, снова собрал такую же - для настоя. Девочка отрешенно смотрела сквозь жреца. Но как ни пытался тот выспросить, что чувствовала она, ничего не понял. Попробовал настой сам - ничего не увидел, кроме пугающего чередования тумана и тьмы, и потом долго болела голова.

И тогда решили, что питье предназначено только для служительниц Пирамиды, спустя столетье названных Дочерьми-Богинями Неба.

Да и как иначе называть тех, кому предназначено пребывание в чреве Пирамиды, кто, выпив священный напиток, погружался в странное состояние - то легко улыбаясь, то хмурясь, но отказывался говорить о своих видениях кому-либо кроме царя? А трава с тех пор стала называться "Небесной", и никто, кроме жрецов, не смел собирать ее.

Так мало требовалось от народа - не нарушать нескольких запретов и не причинять зла ни людям, ни миру, что, памятуя об ужасной истории предков, жители царства с радостью подчинялись законам, в должное время воздавали хвалу Небу, Пирамиде и мудрому правителю. А в остальном следовали велениям души и тела - каждый со своим характером и способностями, любовью и неприязнью, друзьями и недругами.

Рик, получив разрешение старшего жреца, отправился на прогулку в лес. Помаячив немного на опушке, чтобы отвести подозрение невольных свидетелей, он углубился в заросли. Подошел к "своему" дереву с тройной развилкой. За последний год он заметно вырос, превратился из мальчугана, который едва вскарабкивался к "гнезду", в стройного подростка. Теперь достаточно было одним движением встать на нижний сук, вторым - подтянуться, и он - в укромном месте. Здесь хранились кое-какие инструменты и незаконченная работа.

Как-то он обратил внимание на лист, медленно падающий с дерева. Ветер подхватил его, лист приостановил падение и, увлекаемый потоком, поднялся снова, долго летел, пока ветер не изменил направления, потом плавно опустился в кусты. Это был обычный лист, а если сделать другой, более пригодный к полетам? Рику нужна была бумага, но чистую выдавали только художникам. Он довольствовался чьим-то полудетским рисунком, сохранившимся с прошлого конкурса на празднике Солнцестояния. Небо, горы, пустыня - все тот же набивший оскомину пейзаж. Скучно.

У него были готовы тонкие лучинки. Рик скрепил их в виде рамки. Наклеил лист - чистой стороной поверх. Теперь следовало забраться повыше, и не на этом дереве - здесь было мало свободного пространства, потом дождаться ветра. Он прихватив поделку, спрыгнул с сука… И угодил прямо в руки лесничего.

- Рик? Что ты здесь делаешь?

- Ничего. Меня отпустили на прогулку.

- По ветвям?

Взгляд лесничего уперся в сооружение из палок и травы.

- А там что? - Он легко взобрался к развилке. - Инструменты? Тайничок? Вот что, дорогой мой, пойдем-ка со мной. И это захватим… Жрецы разберутся.

Шодл стоял на коленях перед троном Богини. Нея слушала, но не слышала его исповедь, погруженная в свои видения. Царь же, по обыкновению пристально наблюдал за Богиней из своего тайного места. Ему не было необходимости слушать слова каменщика. Он и так знал все о происшедшем. Детали ничего не меняли. Рату нужна была лишь завершающая реакция Богини.

Шодл совершил проступок, который мог вылиться в преступление.

Однажды он попросился сопровождать Граса в экспедиции, но получил твердый отказ. Спустя полмесяца кто-то пытался проникнуть в комнату храма, где хранились самые главные реликвии Неба и карта участка пустыни с проложенным Ратом-1 маршрутом и указанием мест стоянок у колодцев. Не составило труда, даже не прибегая к помощи Богини, выявить нарушителя. Каменщик был отправлен на работы в серебряные копи. И теперь это…

Грас после полудня пути распорядился дать передышку волам и, выбираясь из фургона, увидел вдалеке, со стороны оставленных домов, фигуру человека. Но здесь никого не могло быть. Вернуться назад и выяснить, кто это? Человек не приближался, напротив - исчез. Может, лег на землю. Грас двинул животных дальше. Пустыня далеко просматривалась, и, чтобы не быть замеченным, человеку пришлось отстать намного. Прошло еще часа три, и, наконец, появилось место, называемое на карте "Скалы-великаны". За ними и укрылся Грас со спутниками, поджидая преследователя. Шодл не сопротивлялся, когда ему связывали руки. Не отрицал желания добраться до чужой страны во что бы то ни стало. Надеялся, что теперь-то его не прогонят, не бросят в пустыне, и не станут возвращаться. А о его пропитании заботиться не надо - зерно и сушеные фрукты припасены в заплечном мешке.

Грас задумался. И речи не могло быть о том, чтобы взять Шодла с собой. Отправить назад с одним из двух помощников? Невозможно. У каждого свои обязанности. Приказать вернуться? Бесполезно. Будет только осторожнее, но не прекратит идти за ними, не зная, насколько длина дорога, погибнет без запасов воды. Пришлось возвращаться всем. Подошли со стороны леса, чтобы не будоражить народ неожиданным возвращением. Уже стемнело. Грас лично доставил Шодла в храм, сдал жрецам, доложил о происшедшем царю и забрал еще суточный запас рациона - вместо потраченного впустую. Мало приятного начинать один и тот же путь дважды.

Шодла поместили до утра в келье одного из жрецов. Тюрьму еще во время правления Рата-12 переоборудовали за ненадобностью под склад. Руки многих поколений не были обагрены кровью себе подобных. Время от времени появлялись люди, совершающие череду проступков. Смертного страха не было ни у кого. Но каждый из тех, кто оказывался "порченым", однажды утром не поднимался с постели. Он молча лежал, глядя вверх день-другой, потом закрывал глаза, переставал дышать. И люди говорили, что его забрало к себе небо.

Только жрецы знали о приговоре.

- Богиня, - продолжал Шодл, - я знаю, что виновен, но не знаю, что делать с собой, так сильно желание видеть чужую страну. Наставь меня на путь истинный, помоги и будь милостива к народу нашему и ко мне.

Голова Шодла была опущена, и он не видел, как при последних словах темная тень скользнула по лицу Богини, и она в отстраняющем жесте подняла перед собой правую руку, тут же бессильно опустив ее на подлокотник. Этого было достаточно.

Шодл поднялся с колен и двинулся к выходу. Тут его поджидал старший жрец.

- Все будет хорошо, - ласково сказал Орин, и протянул каменщику чашу со священным напитком. - Иди домой и ложись отдыхать. Будь спокоен.

Шодл освобожденно вздохнул и с благодарностью выпил до дна горьковатый настой.

Нея уже переоделась в простое платье с голубой каймой понизу и сидела возле Рата.

- Что еще видела, Богиня? - спросил он.

- Снова серую птицу, которая летела к нашим домам.

- Долетела ли она до царства?

- Нет. Ее полет был прерван. Птица растаяла в облаках.

- Слава небесам!

Вошел Орин и что-то зашептал на ухо царю.

- Проводи их ко мне, - сказал Рат.

В дверях появился лесничий с Риком.

- Рассказывайте.

Рик, потупившись, молчал, пока его конвоир излагал суть дела.

Царь взял из рук лесничего лист бумаги, обклеенный рейками, стал разглядывать пейзаж, нарисованный детской рукой. У Рика шевельнулась мысль, если не спасительная, то, по крайней мере, могущая облегчить его положение.

- Что это?

- Рисунок, - быстро проговорил Рик. - Он мне понравился, и я захотел, чтобы он дольше не мялся. Сделал рамку.

- Но почему в лесу?

- Мне запрещено работать инструментами. Я знаю, что виноват. Я верну их в мастерскую и разрушу свое гнездо.

Рат изучающе посмотрел на него. Грех не очень велик. Для подростка. Но что-то тревожило царя. Что-то было не так. И, как обычно, он отодвинул от себя мысли о незаконности существования в этом мире собственного сына. Царь в поисках поддержки посмотрел на Орина.

- Это не первый случай, - твердо сказал тот. - Он чаще, чем следует, занимается делами, не подобающими будущему жрецу.

Мальчик вспыхнул:

- Я выполняю все задания! Вы хотите, чтобы остальное время я спал? Как она!? - Рик махнул рукой в сторону Неи. Взгляды царя и Орина были прикованы к нему, и никто, кроме провинившегося, не заметил, как вздрогнула при этом девочка и как исказилось в немом всхлипе ее лицо.

- Ты не прав, - медленно и принужденно спокойно проговорил Рат. - Иди к себе. Мы решим, как быть с тобой дальше.

Рик, ругая себя за несдержанность, выбежал в сад. Стал бесцельно бродить по дорожкам. Мысли скакали. Теперь-то его уж точно отправят к бабушке и припишут к какой-нибудь мастерской. Будет лепить горшки. Или - того хуже - передадут его земледельцам, подальше от всяких инструментов. Ну и пусть!

Он вспомнил, как горько изогнулись губы Неи. Ему стало тошно вдвойне. За что обидел? А если его отошлют из храма сегодня? Он сможет видеть ее только коленопреклоненным в зале Неба и на праздниках - вместе со всеми. "Как я мог?.. Извиниться! Немедленно! Только бы застать ее одну". И он быстро направился к покоям Богини.

- Да, - ответила на его стук Нея.

Первое, что увидел Рик, это глаза ее, полные слез.

- Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть.

- Я не обиделась. Ты был прав.

- Все равно. Прости. Нельзя было так говорить. Я виноват перед всеми. Не плач, пожалуйста.

Тут он заметил священную метелочку, разъятую на половинки, у нее на коленях.

- Вот, сломалась, - беспомощно улыбнулась девочка. - Даже не знаю отчего.

- Дай-ка мне, - Рик не испытывая никакого трепета, как обычную палку, взял реликвию царства и принялся ее осматривать. - Ничего серьезного. - Он усмехнулся. - Хорошо, что меня не заставили карманы выворачивать.

Он извлек откуда-то крошечный ножичек, похлопал по груди и вытащил из-за пазухи кусочек рейки, оставшийся от недоделанного летающего листа, что-то надрезал, по чему-то постучал. И через несколько минут вручил метелочку хозяйке:

- Держи, еще надолго хватит.

- Мне надолго не надо. Только на один раз. И мое служение кончается. А для новой Богини уже готово все новое.

- Как? Тебя не будет здесь? И меня, наверное, отправят отсюда подальше. Значит, я тебя не смогу видеть? Жаль, Или ты вернешься домой?

- Кто меня там ждет? - ответила она вопросом на вопрос. - Отца я и раньше почти не видела. А мать… Она давно мне чужая. И у нее есть сын.

- Значит - монастырь. Стены и сад. И ничего больше. И так всю жизнь? - Рик передернулся. - Это ужасно. Но тебе разрешат приходить в город?

- Зачем? Я никого не знаю. Разве что - сюда. Здесь меня любили.

- Тебя любят везде, - сказал Рик и вдруг увидел, как слезы снова переполнили серо-голубые глаза Богини и потекли по щекам.

- Почему ты плачешь? Ты не хочешь в монастырь?

- Нет. Не поэтому. Не знаю. Я иногда плачу, и сама не знаю почему. Просто становится очень грустно, невыносимо.

- Не надо. Я что-нибудь придумаю. Погоди… Мама, то есть Нида, перейдет туда вместе с тобой?

- Наверное, - Нея пожала плечами.

- И прекрасно. Уж родную мать мне навещать не запретят! Я буду приходить к тебе, ладно? А сейчас мне пора. Хватятся - получу еще один выговор. Хотя… Куда уж больше?..

Наконец-то Рик получил полную свободу. Правда, свобода эта казалась какой-то зыбкой. Предстояло определить в дальнейших занятиях, найти подходящую ячейку в маленьком царстве и устроиться там до конца жизни. Временем его не ограничивали. Можно было поработать в мастерской ювелиров, а потом перейти к ткачам или садоводам. Ему предоставлялся свободный выбор, и тем не менее он начинал задыхаться, когда думал о бесконечно долгих годах за выполнением одной и той же работы. Из возможного он предпочел бы стать лесничим. Он скрывался бы от бдительных взоров в зеленой чаще и, выполнив необходимую работу, оставался один на один со своими открытиями, о которых нельзя было говорить ни с кем. В одиночестве лучше создаются новые построения. Но Рик знал - лесоводством ему все равно не дадут заниматься, чтобы он всегда был "на виду".

Руки тянулись к инструментам. Но он, подумав, неожиданно для всех ушел к земледельцам. Там, по крайней мере, не было скученности мастерских.

Он добросовестно рыхлил землю, удобрял ее, засевал семенами, поливал - делал все, что велел ему старый Ерт, назначенный наставником.

Как-то вечером, возвращаясь с поля, Рик спросил, не скучно ли тому долгие годы делать одно и то же, точно зная, когда будет посеяно зерно и когда придет время жатвы. Не тоскливо ли быть в вечном круговороте предопределенности: выращивать урожай, смотреть, как он исчезает в желудках людей и становится удобрением, снова сеять… Для себя он знал давно - чем жить жизнью земледельца, лучше не жить вообще.

- Милый мой, - ответил Ерт, - каждому свое. И я был бы просто счастлив, по-настоящему счастлив, видя зеленые всходы, обильный урожай и радость проголодавшихся людей, перед которыми ставят вкусную пищу из выращенного мною. Жаль, что не все так безоблачно. Дед мой говорил, что в далекие времена растения совсем не болели. При нем это было редкостью. А теперь редкий год не приходится обращаться к жрецам - сначала за "мертвой" водой, чтобы обрызгать заболевающие ростки и убить болезнь, потом за "живой" - дать силу выздоровевшим растениям. И безмерна моя благодарность Пирамиде и Небу, которые пока еще хранят нас. Но что будет дальше, не знаю. Умею только работать и молиться. А ты спрашиваешь: не скучно ли?

Рик не раз наблюдал, как в безлунные ночи помещали в Пирамиду сосуды с водой для превращения ее в "мертвую", а в полнолуние ставили в ее чрево мешки с семенами и воду для "жизнесилия", но не придавал этому особого значения. И лишь сейчас факты эти высветились озабоченностью старого Ерта, смысл жизни которого был связан с землею и кустистыми колосьями пшеницы и ячменя.

Но - "каждому свое". Лучше поняв Ерта, Рик не мог все же для себя принять такого существования. Руки механически делали порученное дело, а в голове роились образы сложных машин, делающих то же по его указанию, какие-то конструкции.

Ему часто снился один и тот же сон: будто летит над землей, выше, чем горы, неприступно вздымающиеся над лесом. А внизу проплывают пустыни, скопления домов и вода - таких огромных водных просторов он и не мог видеть наяву. Да и что он видел, кроме маленького озера, маленького леса, людей, большинство из которых он знал.

И все-таки Рик летал. Не как птица. Крылья были, но не росли из тела. Он словно сам сидел меж них. А они, подчиняясь его воле, несли туда, куда хотел он.

Время шло, зимы сменялись веснами, но ничего не менялось в их череде, и от этого чувство безысходности нарастало.

Когда Рик еще числился учеником жреца, Нея всегда находилась где-то рядом. Встречая ее на дорожках храмового сада в сопровождении Басты, Рик видел в Нее только милую девочку, красивую и добрую. Но перед троном Небесного зала или глядя на Богиню в серебряном обрамлении пирамиды, он не сомневался, что перед ним - высшее существо. Эти образы разъединялись и накладывались, сливаясь воедино.

Нида и бабушка говорили: "Вот наберешься еще немного ума-разума и заведешь семью. Если выбрал земледелие, так тому и быть. Пусть и невеста будет "от земли". Вот у старого Ерта внучка подрастает". Но разве он, зная Нею, мог связать свою судьбу с обычной, пусть и красивой и хозяйственной девушкой? Связать свою жизнь… О нет, только не это! Он сразу представлял себя опутанным по рукам и ногам, прикованным навечно к плугу.

Очень хотелось увидеть Нею. Но с чем придет он? Что скажет? Жаловаться? Ей, наверное, и так нелегко. Однажды стало совсем невмоготу, и он отправился в монастырь - якобы проведать мать. Хотя та раз в неделю обязательно навещала родителей и сына.

Он ждал, что Нея выйдет на прогулку, а ее все не было. Уже пересказаны все новости, обсуждены заурядные события, вроде завершения посевной страды и прибавления в семействе соседей. Нида, с развитой интуицией жрицы, прекрасно понимала, чего хочет сын. Она могла бы позвать Нею: из комнаты девушки доносились тихие звуки музыки. Но зачем? Она хотела иметь здоровых и красивых внуков, а жизни бывших Богинь мимолетны и никто не слышал, чтобы хоть одна из них обзавелась потомством. Она очень любила Нею, но сын был ее плотью. Нее предстояло медленно угасать, а сыну набираться сил и обустраиваться в этом мире.

Рик встал, в прощальном жесте прикоснулся к материнской руке и вышел в садик. Уже от ворот оглянулся. Нея стояла на пороге и смотрела ему вслед. Он сделал шаг, чтобы вернуться. Но потом только помахал рукой, одновременно приветствуя и прощаясь.

Решение пришло как-то вдруг. Надо бежать. И чем раньше, тем лучше. Путь через пустыню был невозможен. Но существовали горы. Для всех само собой разумеющейся была их неприступность. Но насколько? Нужно было выкроить два-три дня и отправиться на разведку.

Рику случалось ночевать в шалаше посреди поля. И если мать не придет или он срочно не понадобится кому-нибудь, его не хватятся, надеясь на опеку Ерта. Все упиралось в наставника. Но Рик знал о мудрости старика и считал, что тому можно довериться. Собственно, выбора не было.

Он улучил момент, когда Ерт, прикрыв глаза, отдыхал после обеда.

Рик, получив разрешение на разговор, стал немного сумбурно рассказывать о своем детстве, о неистребимой страсти к изобретательству, о невозможности реализовать свои мечты, о невозможности продолжать жить от заката к закату. Ничего нового не было в словах юноши для Ерта. Но вот Рик заговорил о своих планах, и тут Ерт насторожился. Мальчик замышляет побег? Следовало немедленно поставить в известность жрецов. И что будет дальше? Серебряные копи не для Рика, не помогут. И очень скоро он отправится к праотцам. Ладно бы со светлым желанием предстать перед Небом, как это случается со стариками, как скоро это случится с ним. Но нет - переполненный протестом и негодованием, а может, даже с проклятиями. Рик просит два дня. Всходы дружно зеленеют. Два дня он обойдется без помощника.

- А если хватятся тебя?

- Молю, не выдавай. Скажи, что услал куда-нибудь.

- Милый мой, тебе ли не знать, что лгать бесполезно?

- Знаю, - опустил голову Рик. - Но, может быть, обойдется?..

- Хорошо, я не пойду к жрецам. В конце концов, можно все, что не запрещено, а про запрет подниматься в горы я не слышал. Имей только в виду, что отвечать придется обоим, и по большому счету. Мне не будет доверия, но это я как-нибудь переживу. Тебе же придется хуже. Но делай, как знаешь. Если будет угодно Небу, оно тебе поможет.

Рик вышел затемно, чтобы до света как можно дальше уйти от случайных взоров, остановился перед отвесной скальной стеной, простирающейся в обе стороны. Во всех сказках, слышанных в детстве, герой на перепутье оказывался перед камнем с надписью: "налево... прямо... направо..." и выбирал путь прямо или направо. Прямо дроги не было. Значит, только направо. Он шел, вписываясь в самый угол, и представлял себя мурашиком, ползущим в доме на стыке стены и пола. Быстро кончилась почва под ногами, только камень вокруг. "Одно преимущество, - усмехнулся он, - не заблудишься, левым плечом постоянно задевая скалы".

Короткая передышка, глоток воды из фляги-тыквы, кусочек лепешки, обжаренной в масле, и снова - в путь. Имело смысл идти лишь до ночи, и день - на обратную дорогу. Изредка попадались ложбинки с чахлыми кустиками, жаждущими выжить любой ценой.

Солнце клонилось к закату. Рик, не привыкший к длинным переходам, еле брел все по тем же камням. И с каждым шагом надежда уменьшалась.

Вот еще одна ложбинка. Немного глубже, чем предыдущие, но за нею такая же крутизна. Еще несколько примостившихся среди камней кустов. Он прошел мимо, но боковым зрением заметил что-то необычное. Посмотрел в упор: нет, ничего. Снова повернул голову. Что-то все-таки было, какие-то линии на обрыве. Он стал внимательно изучать камень. Несомненно, это был выбитый на отвесе и истертый песчаными ветрами треугольник. Да нет, это же изображение Пирамиды, правда, без постамента. Знак Рата-1. А почему бы и нет? На расстоянии дневного перехода. Не так близко, чтобы быть легко обнаруженным, и не очень далеко - чтобы добраться сюда без больших запасов воды и пищи.

Он сразу забыл об усталости и стал продираться через колючки кустарника. Так и есть. В лучах заходящего солнца он увидел отверстие, лаз, в который вполне можно было проникнуть. Но сейчас стемнеет. Ждать до утра? С другой стороны, если лаз достаточно глубокий, то никакое солнце не поможет. Эх, жаль, он не взял с собой светильника. Но кто бы мог предположить?.. А если это нора какого-нибудь зверя? Про хищников и драконов он знал только из сказок, и потому не очень верил в их существование. Рик нагнулся и двинулся вперед. Вот теперь-то настоящее перепутье. И ни направо, ни налево - только прямо! Сразу стало темно. Несколько шагов он прошел, согнувшись, но воздух не был затхлым и даже ощущался сквознячок. Рик споткнулся, едва не упал, а, выпрямляясь, не ударился головой о камень. Поднял руку - потолок был где-то выше.

Рик стал обследовать пещеру наощупь. Хотя пещерой уже нельзя было назвать помещение с гладкими стенами. Рука углубилась в какую-то нишу, пальцы задели небольшой выступ. И… о чудо! Стало светло. Он посмотрел на подобие пуговицы, которого коснулись пальцы. Слегка нажал - свет исчез. Включил его снова. Это он тоже придумывал в своих фантазиях. Комната была пустой. Только в нише стояли два ящика. А сквознячком тянуло из проема в стене напротив лаза. Он был достаточно высоким - можно двигаться в полный рост. И, главное, сразу из комнаты начинались ступеньки, ведущие наверх. Рик поднялся на десяток, подождал, пока глаза снова привыкнут к темноте, и далеко впереди-вверху увидел звезды на темнеющем небе.

Он вернулся к ящикам. Меньший был до середины заполнен маленькими светлыми лепешечками. Рик взял одну, понюхал - очень слабый приятный запах, лизнул - чуть сладковато. Он сразу ощутил, насколько голоден. Положил в рот и с удовлетворением разжевал. Это была пища. И - удивительно - очень сытная. Есть сразу расхотелось.

Дальше. Во втором ящике была сложена обувь. Странная обувь из странного материала. Рик скинул свои башмаки на деревянной подошве с плетеным верхом и засунул ступню в непривычно удобное нутро. Немного велики, но это не беда! Ликование переполняло его. Здесь же он нашел серебристый плащ и еще какие-то вещи, назначения которых пока не понимал. На рукояти ножа, извлеченного из кармана плаща, он разобрал буквы, которые не очень походили на привычные. Вот это точно "Р", и значит, он прав. Эта пещера создана Ратом-1, но после "Т" идут еще две буквы. Похоже на "И" и "М". "Ратим"? Странно. Но сейчас не было времени ломать голову. Добрый Ерт может нажить себе уйму неприятностей. Чем быстрее вернуться, тем лучше. Рик переодел обувь. Хотел съесть еще одну лепешечку, но передумал - в дальнем пути пригодится больше. И выбрался обратно к подножию обрыва.

Теперь предстояло решить - коротать ночь здесь и утром двинуться в обратный путь, или пройти его ночью, чтобы до рассвета попасть домой. Не для того же он отказался от тщательного изучения содержимого ящиков и поисков источника света, чтобы спать. И все время он ощущал беспокойство Ерта. Рик посмотрел на небо с благодарностью. Луна над головой была не полной, но все же достаточно яркой, чтобы разглядеть дорогу. Вот только ноги гудели от усталости. А что, если вернуться в башмаках Рата-1, и потом спрятать их перед самым жильем? Так он и сделал.

Идти стало несравненно легче. Земля будто немного пружинила под ногами. Обратный путь, и всегда-то кажущийся короче, был, даже в ночном полумраке, проделан гораздо быстрее.

На рассвете, совсем обессиленный, он добрался до дома Ерта. Старик сидел у порога. По сияющему лицу Рика он понял все.

- Небеса были добры ко мне, - прошептал юноша и измученно рухнул на лежанку, сразу проваливаясь в глубокий сон.

Собраться не составляло труда. Он мог бы отправиться в путь хоть сегодня. Главное - вода, и еще немного сушеных фруктов.

Но уйти, не попрощавшись с Неей, было немыслимо. Как застать ее одну? Рик знал, когда Нида собиралась в город, знал уклад монастыря. Он спрятался неподалеку от входа, и подождал, пока мать скроется из виду, направляясь по дороге к храму. Постучал колотушкой по медной пластинке ворот с полустертым от ударов текстом молитвы. Открыла служительница.

- Да будет Небо всегда с вами! - улыбнулся ей юноша.

- Да будет… Ой, Рик! Ты разминулся с мамой? Она недавно ушла.

- Наверное. Но я принес ей, да и для всех, свежую зелень к столу. Вот, - он протянул лубяной коробок. - И еще ваза для цветов - гончар выполнил заказ. Я отнесу ее в мамину комнату?

- Хорошо, - кивнула женщина, забирая зелень.

Рик с видом по возможности непринужденным направился к жилищу Ниды и Ушедшей Богини. Поставил вазу на полку и с гулко бьющимся сердцем подошел к двери Неи. Но не успел он дотронуться до ручки, как дверь открылась. Рик от неожиданности сделал шаг назад:

- Здравствуй, - сказала Нея, будто ничуть не удивилась.

- Здравствуй. У меня совсем мало времени. Я пришел попрощаться.

- Знаю, - ответила она и посмотрела на него всеведущим взором.

- Я только хочу сказать, что люблю тебя. Нея, милая, я обязательно вернусь. Я сделаю крылатую повозку и прилечу за тобой.

Тень скользнула по нежному лицу, и Нея на мин прикрыла глаза.

- Я заберу тебя. Мы будем вместе. - Он взял легкие, совсем бесплотные пальцы в свои горячие ладони, прижался губами к тонкому запястью. - Только дождись. Пожалуйста…

Как когда-то в детстве, Нея погладила его по голове:

- Будь счастлив. Пусть Небо защитит тебя.

Совсем возле входа послышался деревянный перестук башмаков. Нея откачнулась назад:

- Я всегда буду рядом с тобой. Потом поймешь…

Дверь в светлицу Богини закрылась.

Вот и все. Больше ничего не удерживало Рика в царстве Рата-44.

Дни в монастыре сливались в единый прозрачный поток с едва различимыми всплесками. Когда Нея вернулась сюда из храма, та, которая передавала ей священные реликвии Богини еще жила здесь. Но Нее лишь несколько раз довелось увидеть ее в саду. Она не проявляла желания заговорить, да и Нее не хотелось сближения.

А потом настал день, начавшийся с пения жриц. Печальные и светлые звуки возносились к небесам - с благодарностью за бытие Дочери-Богини с людьми и прощание с нею, покинувшею их для жизни иной.

Нею словно забыли, и она издали наблюдала, как Орин читал над смолистым гробом, возложенным на поленья, заупокойные тексты и поливал его маслом.

Уже был поздний вечер. Яркое пламя погребального костра взметнулось к небу, и не стало видно появившихся было звезд. Только Луна присматривала сверху за грустным обрядом.

Случилось это три года назад. И она осталась единственной Богиней в монастыре. Потом ее покинул Рик. А недавно в саду Нея увидела немного испуганную малышку, державшуюся за руку одной из жриц, и вспомнила свои первые дни здесь, ночные слезы и тоску по дому. Ей хотелось утешить девочку. Но как? Той предстояло шаг за шагом идти по ее следам. И радости не было на этом пути. Шаг за шагом… Нея чувствовала, как с каждым днем убывают силы. Еще год-два, пусть - три, и Орин сложит погребальный костер для нее.

Она сосредоточилась, чтобы увидеть его пламя, но ничего не получилось. Наверное, слишком устала. Нида стала особенно ласковой с ней последнее время, приносила лекарства, звала на прогулки. Может, потому что потеряла сына. Нида вряд ли пила священный напиток, но она была истинной жрицей и не могла не предчувствовать его побега.

Иногда Нея внутренним взором видела Рика в окружении странных людей и не сомневалась, что он тогда же видел ее глаза, или хотя бы ощущал ее присутствие.

Как только Рату сообщили об исчезновении юноши, он обратился за советом к своей Богине. И что отвечала та? Что теперь ничему нельзя помешать. И что уже скоро прилетит серебряная птица с чужаками, несущими беды и конец спокойствию маленького царства.

Но почему же Нея не видела своего погребального костра? Хотя… вот, теперь удалось увидеть, но смутно. И что-то было не так.

Нея стала разматывать клубок собственных мыслей и обрывочных видений. Она ощущала сопротивление, думая о своем скором конце. Нея представила последние недели Богини. Она уже не поднимается с постели, просто лежит и ждет, когда все окружающее исчезнет. И пепел ее останков будет с благоговением собран в серебряную урну и в безлуние высыпан у подножия Пирамиды.

Нея с содроганием подумала о предстоящих долгих днях полной беспомощности. Она не хотела, чтобы ее еще живого тела касались, ухаживая за ним, даже заботливые руки Ниды.

- Небо, - взмолилась она, - помоги мне. Пусть мой конец будет скорым, - и тут же увидела силуэт Пирамиды. Видение быстро исчезло. Но в нем содержался ответ. Теперь она знала, что делать.

Из глубин памяти всплыло случившееся в детстве. Она прижимает к себе котенка в чреве Пирамиды. Было полнолуние, и та дала ей силы, чтобы остаться на земле. Пусть же теперь заберет их у нее. Заберет силы, заберет душу, поможет слиться с небом.

Луна шла на убыль. Следовало поторопиться, пока Нея без посторонней помощи может дойти до храма и подняться по ступенькам.

Настал намеченный день. Интуиция и сейчас не подводила Ниду. Жрица была особенно внимательна к Нее и старалась предугадать каждое ее желание. Но точным знанием она не обладала. Узнать истину могла только Богиня. А та ничего не сообщит Рату без прямого вопроса. И вопроса быть не может.

Нея дождалась, пока Нида уснет и, едва ступая, вышла в сад. Если Небу будет угодно, ей никто не помешает. Дверца не скрипнула. Дорога была темна и пустынна. Ворота храма, конечно, закрыты. Но Нея знала про лаз, которым коты уходили на охоту в пустыню. У стены ее встретила Баста и, мурлыча, потерлась о ноги. В сопровождении любимицы, она дошла до постамента. Баста села у ступенек и подняла к девушке умную морду. Нея погладила шелковистую спинку, поцеловала теплый кошачий носик и, не оглядываясь больше, быстро поднялась наверх.

Пирамида была пустой. Нея, подогнув ноги, легла на холодный серебряный лист и стала смотреть в слабо светящийся "глаз".

Снизу громко и жалобно мяукнула Баста.

"Глаз" искрился. От света звезд? Голова Неи закружилась. Искорки вдруг стали стягиваться к центру, слились в одну звезду.

И не звезда это была уже, а дорога из бело-голубых лучей, устремленных к небу.

Орин резко проснулся. Что это было? Мяукнула Баста? Отчего?

Он вышел за порог и вздрогнул, увидев небывало яркий луч, вырвавшийся из острия Пирамиды.

[ К содержанию ]

ИНЫЕ

Повесть

Сиял ослепительный Сонал. Век за веком вальсировала вокруг него Асольсина. Ее единственный материк омывался синими волнами бесконечного океана.

Король Асольсины Хиан-Яр-14 избегал суетной столичной жизни. Он, так ничего и не решив, подошел к окну, отдернул шторы. В вечернем свете стволы деревьев казались совсем красными, а листва из бесформенной зеленой массы превратилась в прекрасное творение из резных пластинок, поблескивающих то золотом, то изумрудом. Хиам-Яр не единожды пытался запечатлеть на полотне чудо этих мгновений, но не хватало терпения тоненькой кисточкой вырисовывать каждый листик. Также как и игру лучей в воде. Океан плескался далеко. Но кто хоть раз видел, как Сонал скрывается за ним, не забудет живой дорожки в цвет расплавленного золота, превращающейся в вереницу подводных фонариков и исчезающей засыпающими светлячками.

Краски поблекли. Сиятельную эстафету приняла Селла, белым нефритовым шаром повисшая над землей. Хиан-Яр с удовольствием предался бы безмятежному созерцанию звездного неба. Но завтра в Ложе Министров встанут те же вопросы, как и неделю, а в общем, как и четверть века назад. И теперь отодвинуть их стало совершенно невозможно.

Собственно, решение у него сложилось. Но оно шло в разрез с конституцией Асольсины. Недели не прошло после празднования Дня Мира. Уже три века страна наслаждается относительным покоем.

Три века назад бесконечные войны, раздиравшие княжества, почти утихли сами собой - некому стало сражаться.

Женщины, дети и старики все еще на ночь запирали двери и ставни на надежные замки, боясь нападений врага, а жалкие стайки вояк затаились в лесах и предгорьях, пытаясь добыть сведения о силах противника.

По разоренной земле от селения к солению, от ставки к ставке скакал тогда бывший крестьянин Яр, давая себе отдых на час-другой в сутки, чтобы перевязать раненое в боях плечо и ненадолго сомкнуть глаза. И призывал всех опомниться - что будет, если последние мужчины в слепой ярости уничтожат друг друга? До мести ли, до захвата ли земель, когда на каждую живую душу хоть по два, хоть по три дома с трупами? Кое-как собрал он общий совет из остатков враждовавших командиров. Только тогда очевидной для них стала катастрофа Асольсины. И каждый из них дал клятву - за себя и потомков - сломить оружие на все времена.

А как жить дальше? Без главы не обойтись. И все сошлись на том, что только Яру надлежит быть королем. Он отказывался - и власти с почестями не хотел, и политику не любил. Какой уж король из крестьянина. С месяц командовал всем самый громкоголосый солдат, вызвавшийся навести порядок в стране. Но посмотрел Яр, как заставляет тот своих бывших врагов заниматься кладбищенскими делами, а сам с соратниками обустраивается во дворцах, и сказал: "Так не пойдет!", и принял на себя все королевские полномочия. Тот день стал Днем Мира.

Со временем Яр подобрал толковых помощников для Ложи Министров. Зная лишь всего понемногу, не ставил себя в делах выше специалистов, помогал при случае своими мужицкими советами. Но очень уж кстати оказывались они. А главное - он старался предотвратить любые разногласия. "Только без свар и интриг!", - морщился он, когда чересчур ретивые деятели пытались любым путем добиться своих, пусть и похвальных, целей. Нет. Он часами мог выслушивать по очереди обе конфликтующие стороны и задавал, задавал вопросы. В конце концов, тому или другому из споривших становилась очевидной слабость собственной позиции. И противостояние исчерпывалось само собой.

На королевскую жизнь - с целью захвата власти, денег, трона - никто никогда не покушался. Власть-то была, но право "вето" использовалось в исключительно редких случаях. Яр-1 и последующие занимали позицию скорее наблюдательную, а каждый из министров был полноправным хозяином в своей отрасли. Деньги? Богатство? Отнюдь нет... Достойное содержание королевской семье обеспечивало государство. А счета ее подписывались Министром Финансов, действующим, прежде всего, в интересах народа. И сложилось так, что с добрый десяток граждан из среды промышленников и предпринимателей со временем обзавелись состоянием и виллами пороскошнее королевской. Трон, как символ главенства для честолюбцев? Но они могли реализовать свои амбиции, заняв подобающее место в Галерее Благодетелей Отечества. Впрочем, и трона как такового не было. Деловые встречи король проводил в кабинете, правда, красивом, обшитом зеленоватым штофом, с мебелью светлого дерева и удобными креслами. А совещания в круглом зале Ложи Министров проводились за круглым же столом. Обычно за ним стояло 12 одинаковых стульев - по числу ведомств, и один - королевский. Сделанный из такого же, как остальные, терпентина, он отличался высокой закругленной спинкой, на верху которой поблескивала серебром стилизованная корона из белых лилий. Собственно, это и могло бы называться троном. Делался он под рост Яра-1. Хиан-Яр-14 был несколько ниже. Получалось, что вроде бы недотягивал до короны. Но его это мало волновало. Когда делался первый в истории теле-репортаж из зала Ложи, его режиссер настоял, чтобы на сиденье короля положили кожаную подушечку - для повышения престижа. И нужная вещь была тотчас извлечена из запасников Ложи. Ею в прошлом пользовались королевы.

Главной проблемой Хиан-Яpa и одной из главных проблем Ложи оказалось престолонаследие. До сего дня все было просто: первый ребенок главы Асольсины, будь то мальчик или девочка, по достижении 25 лет становился королем или королевой. Но закон не предусмотрел возможности появления двойни. А именно это и произошло в семья Хиан-Яра. Два прекрасных здоровых малыша. Темноволосого назвали Нефед, светленького - Фид. Первым на свет появился Нефед. Казалось бы, и вопроса не могло возникнуть. Да не тут-то было. Министр Здоровья, пользующийся в некоторых слоях особым уважением, внес разнобой в мнения приближенных. Он с полной уверенностью утверждал, что старшим считается тот, кто первым попал во чрево матери, проник глубже и вышел позже. Именно он важнее. Потому что первым из двух выходит тот, кто попал во чрево почти случайно, вдобавок, неосновным. Так и остался вопрос открытым.

До поры до времени мальчиков воспитывали одинаково. Но резвому Нефеду больше хотелось бегать и играть. Спокойный же Фид состязаниям в борьбе и лазанью по деревьям предпочитал чтение сказаний или совсем уж бессмысленное времяпрепровождение вроде наблюдения за движением облаков или полетом птиц с крыши дворца, где он устроил себе огражденную терраску с легким топчаном и столиком для книг. Ну и учителя определились в соответствии с характерами братьев. Нефед влюбленными глазами смотрел на бравого Дисса, втихую гордившегося боевым прошлым своего далекого предка, к тому же умевшего починить любую машину и знающего все о происходящем в столице. А Фид, раскрыв рот, слушал старинные легенды и учился по еле уловим признакам отличать заболевающее дерево от здорового или определять предстоящее изменение погоды. Его наставника звали Хафт, и свое происхождение он вел из клана жрецов. На подобных ему промышленники, технари и даже вольные артисты смотрели как на людей к жизни не приспособленных, устаревших. Мыслимо ли даже рассказывать про каких-то древних богов, когда делом доказано, что это выдумка, вредная для граждан Асольсины?

Когда сыновья еще были маленькими, Хиан-Яр испытывал к ним самые нежные отцовские чувства. Его до слез умиляли детские шалости, ясные глазки и беззаботный смех. А потом у каждого появились собственные увлечения. И теперь Хиан-Яр ловил себя на мысли, что относится к ним несколько отстранение, без былой сердечной привязанности. Да и то - каждый из них к предстоящему двадцатипятилетию успел стать главой семейства.

А все же, если его вариант не пройдет и придется самому решать, кого сделать королем, на ком остановиться?..

В одном привлекала живость и быстрота реакции. В другом - рассудительность. А сердце помалкивало. И тот и другой, похоже, мог бы стать королем ничуть не худшим, чем их отец. Он не очень хорошо помнил себя в юном возрасте. Хотел ли он принять полномочия из рук Яра-13? Особого желания не было. Знал, что такова его доля. Зато теперь он с надеждой предчувствовал освобождение. Он уедет во дворец на берегу океана и будет писать закаты. Может, когда-нибудь удастся, как того хочется, передать трепетное движение меркнущей золотистой дорожки на бескрайней синей в пурпур глади?

И еще один нюанс - его воцарение было непреложным, а сыновьям, о судьбе которых пока все могут только гадать, от соперничества не уйти. Это тоже следовало иметь в виду. Каждый держится своей точки зрения. И при равных правах это уже сейчас выливается в явное противостояние.

При решении спорных вопросов случается разделение мнений среди двенадцати министров поровну И Хиан-Яру в таком случае приходится глубоко вникать в суть проблемы, чтобы обеспечив перевес в один голос. Если бы братья были единомышленниками, они могли бы править Асольсиной сообща, во всем помогая друг другу. Но последнее заседание Ложи особенно четко выявило их разногласие.

Речь шла о Библиотеке - одном из красивейших строений столицы. Когда-то это здание называлось Храмом Огня. В большей хрустальной чаше центрального зала неугасимо горел священный огонь. Жрецы проводили службы, торжественные гимны Огню вместе с пламенем возносились к куполу, к небу, молящиеся преклоняли колени перед сверкающей многочисленными гранями чашей с обжигающим алым цветком, неторопливые служители добавляли чистейшее масло в его сердцевину, сыпали крупинки ароматных смол в углубление рядом... Дед Хиан-Яра еще помнил запах воскурений, а сам он только по книгам знал о священнодействиях в былом Храме.

Но случилось так, что при Яре-9 начался невиданный доселе прогресс в развитии техники. Расцвет? Нет, скорее фонтан, фейерверк разных изобретений. Создание новых машин и производств заняло главенствующее место в умах самых способных к наукам асольсинцев. И настал день, в который они сказали: "Нет Бога, когда есть человек здравомыслящий!". Многие называют этот переворот Днем Свободы, хотя и не занесен он в официальные праздники.

Храм переоборудовали в Библиотеку. Зал священного Огня стал главным читальным залом столицы. Его заполнили ряды рабочих столов, и люди проводили за ними дни и вечера. Но и это время прошло. Теперь каждый сидит у экрана дисплея и обменивается не книгами, а дискетами. Библиотека опустела.

Фид предложил переоборудовать здание в Музей истории, восстановить в центре зала хрустальную чашу, пусть имитацию, без живого огня, с лампочкой, вделанной внутрь, снять со стен слои краски, скрывающие символические письмена с рисунками, призвать к работе давно ушедших от дел архивариусов.

Но Нефед, как того и следовало ожидать, возмутился и предложил устроить здесь главный Дом Версий, что отвечало бы последним веяниям моды.

Наверное, людям перестало хватать новых впечатлений и возможностей самореализации. И в семье, и на службе ты до конца жизни остаешься самим собой. Читая книгу или глядя на экран, сочувствуешь герою, но не более того. А хочется не просто представления, хочется побыть кем-то другим, напрочь вырваться из круговорота обыденности. Кое-кто заглушал тягу к новым ощущениям выпивкой или курением огненной травки, маленькие плантации которой, ранее тщательно оберегаемые жрецами, стали достоянием всех желающих наряду с обычным табаком. Что получал? Да, раскрепощенность, туман в голове или провалы в памяти, какую-то мозаику странных образов... - для многих притягательные ощущения, но не зря поговаривали о вреде для здоровья от подобных забав. Так чем же разнообразить досуг? Хорошо актерам - сегодня они князья, завтра - обитатели трущоб. Хотя и в театре не развернешься - тексты вызубрены, от сюжета не уйти. Тут-то и появились клубы любителей версий. Собираются в каком-нибудь просторном месте, загодя обставив его соответственно выбранной эпохе, надевают подходящие случаю костюмы и разыгрывают спектакль. Но вся соль в том, что, близко к истории или созданному сценарию только его начало, а дальше каждый действует как считает нужным, исходя из характера своего персонажа, окрашенного, конечно же, личным опытом и свойствами исполнителя. Заранее никто не может предсказать, к какому финалу приведет двухчасовая игра. Шахматная партия с выбранным дебютом... Некоторые разыгрывались многократно - меняется настроение кого-то из героев, роняется резкая реплика, и история получает иной, приобретает совершенно противоположный ход. В шахматах новую фигуру не добавишь. Здесь же любой из присутствующих мог как пребывать в группе пассивной массовки почти-зрителей, так и включиться в качестве персонажа никем не предусмотренного - лишь бы сохранялось единство времени, места и стиля.

Нефед побывал в столичном студенческом клубе на нескольких играх и успел оценить новое развлечение. Там же прозвучало сожаление о камерности игр, появилась идея иногда собираться всем желающим для больших постановок. Но где? Тогда и началась кампания за обладание Библиотекой.

- Книги давно пора уничтожить, - убеждал Нефед брата. - Все, что надо, есть в диско-копиях. Оставим пару сотен самых ценных...

- И кто будет определять эту ценность?

- Да хоть Министр Просвещения!

- Он оставит только справочники.

- А тебе нужны сказки? Ну и забирай все, что хочешь - пыль собирать...

- Не только мне... Людям.

- Как раз о людях я и забочусь. Народу нужно просторное помещение в центре и не нужна Библиотека.

- Уничтожить что-нибудь легче, чем сделать.

- Не уничтожить, а создать на этом месте нечто принципиально новое. Ох, братик, придется тебе прибавить шагу, чтоб не оказаться совсем в хвосте. Или на обочине. Между нами, мне тебя иногда даже жалко.

- Каждому своё. Если держать все время нос по ветру, шея быстро износится.

Министр Порядка выжидающе молчал. В конце концов, это королевские сыновья. Пусть Хиан-Яр хоть что-нибудь предложит сам, а там посмотрим. Он и сам еще не до конца понимал, кого из братьев хотел бы видеть королем. Хиан-Яра он втихую осуждал за равнодушие к делам Асольсины. Фид, похоже, будет вести себя также. Но зато ведь и не мешает никому. Не слишком ли прыток Нефед? С другой стороны Министр всегда его понимает и может предсказать его поведение, да и женат принц на кузине его племянницы. Конечно, это седьмая вода на киселе, но при случае вполне можно привлечь Нефеда на свою сторону, приручить, пока молод.

Хиан-Яр вынул из стояка темную полированную указку с серебряной рукояткой и гардой, как у шпаги. Направился к карте Асольсины, занимающей половину хорошо освещенной стены его кабинета. На ней поблескивали полудрагоценные камни, разными цветами отмечая города, месторождения, крупные промышленные объекты. Бросалось в глаза их преобладание на западе страны.

Конец указки коснулся коричневого пика Миражей в Южных горах, рельефно выступающих из зелени равнинных лесов, скользнул по ниточке Ливеи, превращающейся на пути к северу в голубую стекловидную ленту; замер у океана, почти белесого в области шельфа и густо синего по краям карты.

Зная о теме предстоящего разговора, Министр сразу понял, к чему клонит Хиан-Яр.

- Вы хотите разделить Асольсину? - еде не веря догадке, спросил он.

- Сначала посоветоваться с вами. Но почему бы и нет?

- А как же главный принцип государства? Только объединившись, народы Асольсииы смогли предотвратить полное вымирание. Неделимость... Мне ли напоминать вам о Яре-1?

- Да-да! - торопливо проговорил Хиан-Яр. - Знаю. Но те времена давно минули. Никому и в голову не придет воевать!

- Это так вам кажется сейчас. А через десятой-другой лет одному из братьев захочется контроля над всей территорией. И пусть по площади обе части примерно одинаковы. Но запад - это наука, промышленность, большая часть населения. Или вы предлагаете перенос нескольких центров на правый берег Ливеи?

- Ну нет! Я об этом и не думал. Пусть все остается как сложилось

- Так вот, тот, кто получит правобережье, Асольну, не сомневаюсь, почувствует себя обделенным. И рано или поздно это проявит себя. Асина проживет и без аграрного придатка, но не наоборот. Более того, в портфеле Ложи лежит предложение о переименовании планеты в Асинсольну - по приоритету ее просвещенной части.

- Знаю, - отмахнулся король. - Это не к спеху.

- Ваше Величество, пусть даже люди не захотят настоящей войны и не допустят ее, нельзя сбрасывать со счетов "тихие" методы. В некий прекрасный момент одного короля - и именно короля Асины - возможно, найдут неожиданно почившим вечным сном.

- Угу, - Хиан-Яр вдруг смутился, - я предусмотрел и это. И еще кое-что.

- Да? - кажется, в первый раз Министр Порядка посмотрел на своего короля с интересом.

- Я предложу закон, если мы, конечно, договоримся в принципе, по которому в случае гибели одного из братьев автоматически правителем всей Асольсины становится первый ребенок погибшего. Тогда устранение становится лишенным смысла. И потом... - голос Хиан-Яра приобрел просительную интонацию. - Думаю, вы скорее согласитесь, если разделение будет только временным.

Что вы имеете в виду?

- О! - Хиан-Яр, казалось, сам удивлялся своей изобретательности. - Крошка Дана, то есть дочь Фида, является кузиной малыша Марна. Понятно, родственные браки не приветствуются. Но в порядке исключения.. Можно было бы провозгласить сразу их помолвку, и семья снова сольется. Первый ребенок Даны с Марном станет единственным королем. Или королевой.

Хиан-Яр воткнул указку в стояк, как шпагу в ножны после успевшего поединка, и потер ладони.

- Мне надо все взвесить, - задумчиво проговорил Министр. - Пока же лучше ничего не сообщать принцам. А кстати, не боитесь ли вы, что возникнет спор за власть после желаемой для вас свадьбы Даны и Марна? Произойдет ли еще при них естественное слияние частей Асольсины? А если да, то кузен или кузина, муж или жена займет тронный стул в Ложе?

Ну, во-первых, Марн все же старше Даночки на полгода, значит, править ему. А если не захотят, дело их, - Хиан-Яр беспечно махнул рукой, - в конце концов, пусть и они правят каждый своей частью. До вступления в престолонаследие их первого ребенка.

- Если это снова не будет двойней, - скрывая сарказм, заметил Министр. - Прецедент есть.

- О, мой дорогой, до того времени еще так далеко.

По дворцу сквознячком пролетел слух о возможном разделе страны.

Первым из братьев узнал об этом, конечно же Нефед, не пренебрегавший отчетами Дисса о происходившем вокруг Ложи. Предложение отца явилось для него, как и для всех, полной неожиданностью. Но, допустим, так и произойдет, хорошо ли это лично для Нефеда? Как посмотреть. Лучше бы стать единовластным королем. Он наверняка сможет справиться с делами лучше Фида, чаще глазеющего на облака, чем вникающего в проблемы граждан. А если выбор остановится не на нем? Быть до конца жизни на вторых ролях? Даже третьих, если учесть, что вторыми после короля по пиетету являются министры. Заняться наукой? Ни к какой особенно не тянет. Стать промышленником? Уж лучше получить свою половину Асольсины, но - наверняка. Можно будет даже пустынные земли Асольны сделать вполне цивилизованным местом. Речь, похоже, идет о жребии. Нефеду всегда везло при жеребьевке. Может, удача и на этот раз не отвернется.

Он направился в часть дворца, отведенную семье брата. В кабинете никого не было. Пришлось подниматься на крышу. И не лень Фиду лазить наверх? Мало ли комнат для уединения на нижнем этаже? Да и в кабинете никто его драгоценного покоя не нарушает.

Гнездышко - а как иначе назвать обжитый уголок на верхотуре? - было обставлено не без уюта. Фид сам наводил здесь порядок, не позволяя прислуге прикасаться к инструментам дальнего видения, бумагам, книгам...

- Не помешал?..

- Нет-нет, заходи. Что-нибудь случилось?

- А по мне видно?

- Тебя же сюда и калачом не заманишь.

- Да уж... Ну слушай. Дела обстоят так... - и Нефед изложил брату суть решения отца.

- Ну и что? - спокойно спросил Фид.

- Как что? Тебя это не волнует? Может, ты так себя держишь, потому что знаешь что-то еще? Признавайся. Может, у тебя на руках все козыри, и ты не сомневаешься, что станешь королем всей Асольсины? -начал заводиться Нефед.

- Не кипятись, пожалуйста. Никаких козырей. Если я скажу, что совершенно равнодушен к ситуации, ты все равно не поверишь. И будешь прав. Я бы не отказался стать королем, потому что многое хочется изменить. Но сражаться за тронное место в Ложе я не собираюсь. Так что вариант раздела, по-моему, наилучший выход для обоих. Ты не согласен?

- Пожалуй, согласен, - потер висок Нефед. - Но жребий!.. Ты же знаешь, мне везет больше, допустим, я вытяну Асину. Ты будешь дуться до конца жизни.

- Чушь какая-то! Тебе нужна Асина? Так забери ее, пожалуйста. Если бы мне предложили свободный выбор, я предпочел бы Асольну.

- Правда?! - Нефед чуть не подпрыгнул от радостного удивления, и его лицо осветилось улыбкой облегчения. - И ты потом не откажешься от своих слов? - все же уточнил он, уже зная, что все обошлось. Может, ему и не повезло с наличием брата, но зато повезло с тем, что брат этот не от мира сего.

- Зачем мне отказываться? Я действительно люблю больше Асольну.

- Гора с плеч. И жеребьевки никакой не надо. Ты не против, если я от твоего и моего имени сообщу об этом отцу и Министру Порядка?

- Сделай милость.

Нефед ринулся вниз по лестницам, прыгая через ступеньку и насвистывая веселый мотивчик.

***

Нефед-Яр решил ознаменовать начало своего правления Асиной праздником - открытием Дома Версий. Первая большая игра требовала тщательной подготовки. Прежде всего - выбор темы. Он собрал инициативную группу.

- Надо, чтобы люди могли выплеснуть эмоции, - глубокомысленно произнес очкарик, представляющий студенческий клуб. - А посему предлагаю разыграть одно из сражений старых времен.

- Вряд ли Министр Порядка, одобрит это. Молодежь увлечется. И неизвестно, во что выплеснутся ваши эмоции, - отверг предложение Нефед-Яр. Надеюсь, вы не забыли о смертном случае в игре, на первый взгляд совсем безобидной. Банальная сцена ревности, а кинжал для бутафорского оказался слишком острым.

- Может, первый День Мира, годовщину правления Яра-1? Ликование масс... - продолжил обсуждение профессиональный актер из неудачников, примкнувший к клубу Версий в желании реализовать свой неоцененный талант хоть здесь.

- Просто соберутся, будут ликовать и все? Нужно стержневое событие, какой-то сюжет.

- Выслушайте, пожалуйста, мое предложение, - прокашлявшись, подал голос консультант по истории. Многие годы никому не было дела до его знаний. И только недавно клубы Версий в поисках подходящих тем вспомнили про замшелых архивариусов. Старик еще не привык чувствовать себя в центре внимания. - Правда, это не из реальной истории, но... В общем, из области мифов. Если представить так - богиня раздора Эрна раскидала семена войны не только там, где ей было велено, а и на праведной земле Белого Княжества. И верховный бог Птах наказал ее, надолго превратив в обычную женщину. Это можно прекрасно обыграть - фантастические наряды богов, злоключения Зрны...

- Боги... - скептически усмехнулся Нефед-Яр. - Для того ли мы избавились от всех мыслей о них, чтобы поминать в первой же большой игре. Хотя... 0... Я, кажется, придумал. Почему бы нам просто не воспроизвести День Свободы? Ну конечно! Именно это событие надлежит вспомнить. Уловили? Все произошло в этих стенах. Храм перестал быть храмом. Человек вышел из пеленок, и ему больше не захотелось цепляться за веру в придуманных богов. Гвоздь программы - разбивание Чаши Огня. Вопли жрецов, их попытка отстоять свою Чашу, их проклятия. И после торжества сброшенной зависимости от косных суеверий - вот как раз тут - всеобщее ликование. Мы приготовим фрукты и легкое вино. По-моему, должно получиться то, что надо. Как считаете?

Никто не возражал. Осталось уточнить детали.

Нефед-Яр потоптался на квадрате мозаичного пола в центре зала, отличающегося от общего рисунка из каких-то зигзагов, кругов и переплетений простым чередованием черно-белых полос. Здесь был алтарь, молодой король окинул взглядом высокие стены. Фид как-то предлагал снять слои краски и обнажить древние символы. Для представления было бы неплохо. Но слишком хлопотно. И снова придется потом закрашивать.

- Позовете театрального художника, - велел он актеру, - пусть изобразит на стенах что-нибудь значительное. Символы пусть с пола срисует. Что-нибудь в таком же духе. И чтоб краску потом легко было смыть водой. Да, и бутафора не забудьте. Пусть представит мне эскиз Чаши, подберет материал. Стекло, пластик? Не знаю. На его усмотрение. Но чтоб расколоть можно было одним ударом, и осколков поменьше. Кровь нам ни к чему...

Вопли жрецов?..

В тот печальный для немногих поворотный день никаких их воплей не было. Главный жрец и несколько священников при приближении разгоряченной толпы встали в ряд у алтаря, скорбные и готовые ко всему.

Растрепанный молодчик в черно-белой рубахе изо всех сил ударил кувалдой по двери Храма. Но она не была заперта, и, увлеченный инерцией, он растянулся у ног жрецов, все еще держа кувалду. Кровь хлынула из его разбитого носа.

Старейшина в запрещающем жесте протянул вперед ладони:

- Остановитесь, одумайтесь. Это кощунство! Бог покарает погасившего священный Огонь!

Ближайшие к нему замешкались, топчась возле дружка, отирающего кровь с лица. А задние напирали... Кто-то искал под ногами оброненную кувалду.

Видя неотвратимость катастрофы, священники отступили к дальней стене, оставив алтарь не ведающим, что творят.

Главный жрец медленно развел руки, поднял их над головой, соединил ладони и опустил их к сердцу со словами, обращенными к Огню и Небу. Он открещивался от случившегося, просил прощения за действия неразумных и молил Старших Огненных Братьев принять его к себе. Старик раскрыл ладони, резко выдохнул и рухнул на руки подхвативших его священников. Те бережно перенесли его в книгохранилище, накрыли остывающее тело расписным платом, заперли за собой дверь на задвижку.

А в зале бушевала страсть. Кувалда наконец была найдена. Она попала в руки некоему преуспевающему инженеру по имени Кайм. Он и не предполагал, что угодит в герои. И не собирался крушить Чашу сам. Но теперь уже сунуть орудие еще в чьи-то руки было невозможно. Толпа расступилась, освобождая ему место для размаха. Кайм словно в бреду поднялся на приступочку алтаря. Замахнулся тяжелым молотом, полной грудью вдохнув ароматный дымок, настоянный на смолах. На мгновение все замерли. Подальше к стенам жались те, кто не был вполне уверен в безнаказанности происходящего. Может, обвалятся стены? Мир сгинет в тартарары?

В последний миг рука Кайма дрогнула, и кувалда, нацеленная в сердцевину огненного цветка, попала по краю Чаши. Осколок ее, чиркнув по плечу вскрикнувшего юнца, со звоном упал на мозаичный пол. Еще один удар - теперь уже в центр Чаши. Она треснула - пламя разделилось надвое. Но массивное основание, вделанное в алтарь, не давало ей распасться. Лишь третий удар - под корень Чаши - довершил начатое. Но от неловкого движения потные лохмы Кайма коснулись огня. И прядь над ухом затлела.

- Ой! - завопил он, приняв ожог за обещанную кару. Но чьи-то проворные руки тут же накинули ему на голову подвернувшуюся жилетку.

Небо не смешалось с землей. Храм остался незыблемым. Затоптав огонь, толпа водрузила героя на раздобытые в хозяйственной клети носилки и устремилась к питейным заведениям.

Оскверненный Храм опустел. Озираясь по сторонам, священнослужители выбрались из убежища, завернули в мешковину каждый из осколков драгоценной Чаши, перенесли в машину тело главного жреца и несколько десятков древних фолиантов, весь запас смол и масел, кое-какую утварь и в ночь двинулись на правобережье Ливеи. Впрочем, до них никому не было дела.

Яра-9 поставили перед свершившимся фактом. В то время более всего короля заботило создание Галереи Благодетелей Отечества и дебаты по воду того, может ли считаться Благодетелем человек, наживший крупный капитал и построивший на него, к примеру, лечебный центр, или это могут быть только люди науки.

Кайм недолго пребывал в лучах славы. Неделю спустя, в состоянии не совсем трезвом, он взялся поменять дома лампочку. Следовало бы, конечно, подстраховаться и перекрыть электричество, да помешало все еще держащееся ощущение эйфории. Неловкое касание оголенного провода - и спасти его не удалось. Всплеснулись шепотки о неслучайности его нелепой гибели. Но связь двух событий не была очевидной. Если бы прямо там, на месте, у Чаши Огня... А так... Следовало неуверенное пожатие плечами. Об обстоятельствах смерти Кайма очень быстро забыли, и остался он в памяти людской победно стоящим над осколками Чаши с пламенем, гаснущим у его ног. Да здравствует прогресс!

Нефед-Яр знал, что найдется мало охотников представлять жрецов, но не до такой же степени! Кое-кому пришлось гарантировать повышение по службе, остальным попросту пригрозили отлучением от клуба. Так или иначе, но к назначенному дню все было готово

Игроки заняли исходные позиции. Около сотни человек в одежде, переделанной на манер вековой давности, столпились у входа. "Жрецы" с самым рослым, исполняющим роль главного, заняли оборонительную позицию. Нефед-Яр последним взглядом окинул стены, размалеванные кругами, стрелами и крестами, чашу из легко бьющегося пластика с газовой горелкой. В воздухе вместо аромата смол и курений стоял крепкий и терпкий запах пьянящего дезодоранта. Король занял единственное место наблюдателя в углу зала и нажал кнопку звонка, открывая представление.

Разнобой голосов у запертых дверей усилился. Послышались требования открыть храм, угрозы.

- Может, отпереть им? - прошептал главе один из псевдо-жрецов, - жалко, сломают дверь.

- Да я закрыл всего-то на пол-оборота. Сейчас ворвутся. Приготовились!..

И тут же дверь распахнулась. Толпа ввалилась в зал, крича и надвигаясь на "жрецов". Те стояли, раскинув руки и извергая на "нечестивцев" заранее приготовленные проклятия. "Кайм" с молотом в правой руке левой ткнул "старейшину" в грудь. Тот среагировал автоматически, ударив обидчика в поддых. "Кайм" согнулся пополам и на несколько минут вышел из игры. Завязалась потасовка. Но поскольку силы были неравными, "жрецов" довольно быстро скрутили и запихали в чулан, где те быстренько скинули дешевые "мантии" и наспех переоделись, чтобы в новом обличье принять дальнейшее участие на стороне покорителей косности. "Кайм" к тому времени почти оправился и, подбадриваемый криками: "Долой невежество! Да здравствует Наука! Ура свободе!", шагнул на приступку "алтаря". Ни тени сомнения или страха не было на разгоряченных стычкой лицах.

"Кайм" взмахнул молотом. Но дыхание снова перехватило, и с первого раза он слегка промазал. Кусок легкого пластика отлетел, доставшись кому-то в качестве сувенира. Со второго удара чаша накренилась и пошла трещинами. Третий взмах довершил акт. Правда, разбившийся баллончик с газом вызвал короткое замешательство. Вспышка подпалила одежду "Кайма". Но тут же привели в действие огнетушитель, и облепленный серой пеной "герой" взлетел вверх - его дружно подбрасывали, прославляя прогресс и свободу.

Зазвучала музыка. Сначала победная, а потом просто веселая. Открыли двери бывшего книгохранилища. Игроки устремились туда к столикам с вином и закусками. Кто-то уже распевал частушки вековой давности, выученные загодя. Начались танцы в центральном зале. Кавалеры, которым не хватало дам, выделывали замысловатые па, сообразуясь со своими собственными представлениями о старых плясках.

В общем, все, включая молодого короля, остались довольны открытием Дома Версий.

Правда, позже до Нефед-Яра донеслись слухи, что "Кайм", как напился во время представления, не желая огорчать отказом всех, лезущих к нему в друзья, так и продолжал веселье целую неделю. А к седьмому дню с ним случился припадок "белой горячки", и бедолага выбросился в окно с какого-то этажа. Жалко, конечно. Но сам виноват - надо же знать меру.

Марн преклонялся перед отцом. Все, за что бы тот ни брался, доводилось до конца наилучшим образом. Марн в редкие минуты объективного к себе отношения понимал, что является лишь бледной копией успевающего во всем Нефед-Яра. Отец брал его с собой во все деловые поездки, усаживал рядом на совещаниях - с назиданием вникать во все тонкости происходящего и пытаться мысленно опередить его ответы или решения, потом сравнивая с действительными. Если уж сыну не дано мыслить масштабно и оригинально, то пусть в оставшуюся пару лет до вступления в права короля Асины переймет максимально отцовский опыт, научится некоторым психологическим приемам, помогающим держать ситуацию под контролем.

Время от времени гражданами Асины выдвигались предложения - в разрез с традициями - увековечить фигуру Нефед-Яра в Галерее Благодетелей Отечества, но он, хоть и польщенный оценкой своих трудов, резко отвергал такие проекты. Может, ему не хватало честолюбия? Зато у Марна его было на двоих. И Галерея притягивала его все больше.

Последним выбранным Благодетелем был биохимик Тиренн, которому удалось синтезировать почти всю пищу. Отпала необходимость вступать в контакт с представителями Асольны, этими странными строптивцами, не желающими идти в ногу с прогрессом. Марн поморщился и вздохнул, вспомнив о Дане, по обыкновению уединившейся с сынишкой на дальней ливейской вилле. Лучше не думать о жене и всем, что с нею связано.

В последней из занятых комнат Галереи фигуры Тиренна и его помощника из разных пластиков с максимальной точностью воспроизводили ученых, занятых опытами по производству белковых продуктов поистине из ничего. С их открытиями была снята масса проблем. Отпала нужда в фермах и птицефабриках, которые пришлось сооружать возле городов Асины после того, как Фид-Яр отказался поддерживать животноводство и работы по селекции в Асольне. Нефед-Яр не понимал доводов брата. А уж Марн и подавно. Тысячелетия люди питались мясом, разводя скот и птицу. И все было прекрасно, пока эти правобережные умники не выдвинули глупейших теорий. Мол, даже разведение молочных коров - насилие над природой. Сколько молока естественно вырабатывает организм самки? А сколько выжимается из него, превращенного в машину по добыче этого напитка? Да и нужно ли оно взрослым даже в виде сыров и масел? Детское - детям! А куры? Видите ли, производство каждого яйца это роды. И преступление - вопреки естеству заставлять беспомощных птиц рожать ежедневно. Жители Асины, упоминая о заречных соседях, непременно постукивали пальцем по правому виску в знак общего помешательства тех. Но, хвала прогрессу, так много ферм перестало быть нужным. Оставлен самый минимум - для гурманов.

Сейчас наметилось два основных кандидата на ближайшую незанятую комнату Галереи.

Туреп считался ученым-энциклопедистом. Мысль, которая пришла ему на ум несколько лет назад, казалась настолько простой, что было удивительно, как до этого не додумались раньше. Она вылилась в теорию Сопоставлений. Вращение планет, смена времен года, чередование сытости и голода, сна и бодрствования - все укладывается в циклы. Значит, если в каком-нибудь процессе является неопределенным один участок, надо хорошо поискать, найти что-нибудь наиболее подходящее и попробовать тут по уже известной модели восстановить неизвестное в разрабатываемой цепочке. Двенадцатичастные циклы были изучены до мелочей. В динамике это, к примеру, проход от создания запасов исходных материалов, их предварительной очистки с отсеиванием брака, через основную обработку, контроль, придание товарного вида, вплоть до передачи потребителю и утилизации отходов. При этом анализировались все возможные петли, связанные с введением дополнительных факторов, или напротив - проскакивание некоторых фаз. В статических моделях было ценным правильное определение места любого объекта или явления в цепочке родственных. Разрабатывались множество математических способов проверки верности решения, включая наложение динамических моделей на статические. А если рассматривался не очевидный цикл, а нечто вроде дерева? Да надо просто собрать все, что когда-либо узнало или придумало человечество, благо под рукой мощные компьютеры. Аж дух захватывало от такой перспективы. Стоит только сформулировать задачу или нащупать слабое место в разработке, нажать несколько кнопок, и помощь придет со стороны трудно предсказуемой: для химической реакции ответ может скрываться в раскладке пасьянса, а для социологической программы - в рецепте приготовления праздничного торта. Идея великолепна, но когда Туреп взялся за ее воплощение, оказалось, что на этом пути слишком много подводных камней. Одному не справиться, а со многими славой делиться не хотелось. Тогда и подвернулся Дьюк, который согласен был работать круглые сутки из любви к искусству, не рвался к известности и не только не мечтал быть запечатленным навеки в Галерее, но с неистребимым упорством отказывался даже фотографироваться с друзьями на пикнике. У Дьюка не было ни денег, ни техники - одно желание заниматься любимым делом. Так что Туреп его облагодетельствовал - поселил подальше от столицы, на самом берегу Ливеи, неподалеку от пустующей королевской виллы. Правда, позже туда переехала невестка Нефед-Яра, Дана, но эта странная, как и все асолинцы, женщина не устраивала пышных приемов, у нее мало кто бывал. Так что подобное соседство не должно было помешать Дьюку творить.

Туреп, навещая его, в последнее время все чаще раздражался, поторапливая. Возвращаясь в столицу, себя же ругал за несдержанность.

Хотелось, конечно, все завершить быстрее, но выше головы не прыгнешь, а лучше Дьюка все равно никто не справится. Ну не получится в этот раз, так не последняя же зала в Галерее. Дело, главное, беспроигрышное. Если удастся найти ключ хотя бы к нескольким сложным проблемам, используя методы сопоставлений, можно будет заявить о победе. Он пытался убедить Дьюка на первом этапе сузить круг разработок, но тот, на словах соглашаясь, забирался все дальше и дальше в дебри исследований. Нефед-Яр тоже ждал результатов Турепа. И выбирая между двумя претендентами, как истинный глава страны, озабоченный, прежде всего, тем, чтобы подданные ни в чем не знали недостатка, конечно, отдал бы предпочтение ему.

Марн же был заинтересован в победе конкурирующей группы Нивера. Проект того был не менее грандиозен - первый в истории космический полет. Марн мог часами смотреть на красавицу Селлу. Как изделия из нефрита завораживают взгляд, блуждающий по неопределенным переплетениям, уводящим его вглубь, - так луна увлекала его - белесые пятна, расплывчатые тени - что скрывают они? Для серьезной научной работы Марну недоставало способностей. Но он придумал, как убить двух зайцев сразу - удовлетворить и любопытство, и честолюбие. Поделиться своими мыслями он мог только с Анитой - подругой детства и юности, единственным человеком, которому он доверял всецело и без душевных терзаний признавался в своих слабостях.

Анита была дочерью Министра Здоровья, ровесницей Марна, вилла ее родителей стояла no-соседству с дворцом, дети прекрасно ладили, принадлежали к одному кругу. Ах, если бы не злополучная помолвка Марна с Даной, удавкой накинутая Хиам-Яром на шею внука! Анита была бы лучшей женой для будущего короля. Она не испытывала ненависти к Дане, считая ее, с одной стороны, тоже пострадавшей, поскольку принцесса Асольны насколько возможно оттягивала день бракосочетания, не испытывая к кузену нежных чувств, с другой стороны - блаженной, достойной сострадания. И пока живет та с ребенком далеко от столицы и не путается под ногами - пусть! Про нее можно просто забыть.

На всех приемах Анита появлялась вместе с Марном, Ребенок? Пока он ей не нужен. Но она родит Марну сына тогда, когда сама этого захочет. И потом, существуют разные болезни и кирпичи, которые падают на голову с чистого неба - жизнь непредсказуема. Может, и с Даной что-нибудь случится без каких-либо усилий со стороны Аниты. Впрочем, даже быть всеми признанной подругой принца совсем не плохо.

Когда Марн сказал ей, что хочет стать космонавтом, Анита посмотрела на него как на ненормального. Но довольно быстро поняла, что к чему, видя в этом проекте прекрасную реализацию честолюбия. Физическим здоровьем Марн не был обделен, с детства уделял спорту немалое взимание. Космический проект Нивера успешно двигался к завершению. Общей научно-технической подготовки Марну хватало. Участие в полете принца придало бы предприятию особую торжественность, и сколько бы космонавтов ни было на борту, никому и в голову не пришло бы опередить сына короля нынешнего и короля будущего в первых шагах по Селле. и если все будет благополучно, образ Нивера займет подобающее место в Галерее, рядом с ним в облачении первого космопроходца будет помещена фигура Марна. Он еще не король и традиции формально не нарушаются. Риск? Конечно, не без того. Но жизнь принца драгоценна, и технари удвоят, утроят страховочные меры.

Итак, Анита не просто согласилась с идеей Марка, но оказывала ему всемерную поддержку. На ракетном полигоне она чувствовала себя неуютно, но в тренажерных залах была все время рядом, с удовольствием подменяла персонал, записывая показатели физических нагрузок.

Только заглядывая в ее яркие карие глаза, касаясь тугих каштановых локонов, Марн ощущал спокойствие и уверенность. Изредка досаждало легкое чувство вины перед законной супругой. И тут же он оправдывал себя тем, что ведь и Дана не проявляет особого желания вникнуть в его заботы.

Когда врачи отметили некоторое переутомление принца, ему был предписан недельный отдых вдали от шума столицы. Нефед-Яр, как это само собой разумелось, велел прислать за сыном машину, чтобы доставить его к жене в ливейскую виллу. Марн предпочел бы провести нежданные каникулы у моря вместе с Анитой, но пришлось подчиниться, и Анита отправилась к морю одна.

И вот Марн сидит на террасе возле законной супруги и придумывает темы для разговора. Здоровье близких обсуждено. Собственно, тут и говорить не о чем, поскольку все здоровы. Правда, Хиам-Яр стареет, но это дело естественное. Недавно дед без особых на то причин переселился на правобережье, к отцу Даны. Но он всегда считался человеком искусства, а значит не вполне отвечающим за свои поступки.

- Ты отправила с дедом в Асольну нашего сына, - полуутверждая, проговорил Марн. - Зачем?

- Рену пора учиться.

- В полтора года?

- Чем раньше, тем лучше.

- Неужто наши учителя не смогли бы научить ребенка читать, рисовать, петь... Да всему, чего хочешь?..

- Нет, - после недолгого раздумья ответила Дана. - Пусть будет жить там. Пока. Пожалуйста!..

Марн пожал плечами:

- Ну, как хочешь. Вечно какие-то странные прихоти.

Светлый шар Селлы висел над деревьями прямо перед ними. Марну захотелось вызвать в Дане если не преклонение, то хотя бы уважение.

- Видишь вон то темное пятнышко? - он протянул руку к луне. - Нет, не в середине. Немного левее. Скоро я смогу побывать там. - И почти не желая того, все же добавил: - Первым.

- Да? - неопределенно произнесла Дана, и после долгой паузы сказала: - Там в гряде, окружающей кратер, есть двойная гора, а в ней пещера с розовыми сталактитами. Это очень красиво.

Марн на минуту опешил.

- А ты откуда знаешь? Дана не отозвалась.

- Не можешь ты этого знать! - уже уверенно сказал Марн. - Даже если у вас есть дальнозоры сравнимые с нашими, ты могла бы видеть только в общем гряду, но не вход в пещеру, тем более не ее внутренности. А... понял! Тебе все приснилось?! Но тогда я специально попрошу наметить первым маршрут в эту сторону, чтобы доказать беспочвенность твоих выдумок. А сейчас - пора спать. Мне велено хорошо отдохнуть. Надеюсь, ты не против, если я займу спальню в левом крыле и не буду тебя беспокоить?

Мысли об Асольне всегда вызывали у Нефед-Яpa приступы раздражения, в общем-то ему не свойственного.

Когда было налажено производство синтетических продуктов питания, Министр Торговли вознамерился продать соседям эту технологию за хорошую цену. Представители Асольны отказались от приобретения. Цена была снижена до минимума. Результат оказался тем же. Нефед-Яp, желая помочь нищей по его представлениям Асольне, направил брату послание с предложением передать ему в дар всю документацию вместе с образцами оборудования. На что, наконец-то, получил членораздельный ответ, объясняющий отказ. Фид-Яр сообщил заключение своих старейшин - заметим, не министров, - синтетические белки и углеводы лишены важнейших жизненных начал, а потому неполноценны, не могут заменить натуральных растительных продуктов - животная пища в Асольне практически не употреблялась - и неотвратимо ведут к вырождению народа. Хорошо, что письмо было передано Нефед-Яру с особым курьером, и кроме короля его никто так и не прочитал. Стань оно достоянием общественности, последствия могли бы быть грустными. Наконец-то все подданные сыты. И что теперь? Возделывать заброшенные поля? Так их и раньше было мало в левобережье. Унижать и просить Асольну кормить их? Ну уж нет! Нефед-Яр передвинул размышления о будущем народа на самый отдаленный срок. Правда, в рационе дворца исчезли синтетические продукты даже с самыми модными вкусовыми качествами. Высвобожденную сельхозтехнику пускали в переплавку. Несколько же новейших комбайнов стало жаль отправлять в печь. И правительство Асины решило сделать великодушный жест - подарить их Фид-Яpy. Как выяснилось позже, подарок не был отвергнут только из вежливости. Комбайны, поблескивающие краской и хромом, даже не удосужились перегнать в глубь правобережья - завели в ангар у моста, так и оставили там. Окольным путем Нефед-Яp вызнал, чем они оказались неугодны соседям. Шумят, дымят, требуют топлива. Для скромных нужд асольнцев им, видите ли, вполне хватает машин на маломощных солнечных батареях и световых аккумуляторах. Как быть с подаренными комбайнами? Не перегонять же обратно. Нефед-Яр решил закрыть вопрос дипломатично - через отца, пребывающего нынче на территории брата, сообщил тому, что ничего не имеет против, если комбайны будут переплавлены в Асольне - металла там всегда не хватало.

Нефед-Яр подумал, что неплохо было бы самому наведаться к соседям. Слухи разные ходят про них. Сейчас в Асине все спокойно. Жизнь бежит по накатанной колее. Почему бы и не отправиться навестить престарелого отца? Повод есть. Так и скажет в Ложе. Никаких официальных приемов, документов. Частный визит. Постарается даже избежать встречи с Фид-Яром, которая непременно вылилась бы в выяснение отношений. Король попытался сбросить напряжение, вызванное мыслями о брате. Кстати, по дороге к Ливее можно заехать к Марну с женой, пользуясь редким случаем застать их вместе.

Его отношение к Дане тоже было неоднозначным. Хороша собой, добра, но холодновата, точнее - замкнута. Хотя и это можно понять: вырвана из привычного окружения. Да еще осведомлена об Аните. Следовало бы ей посочувствовать. Но и к этому она повода не дает. Спокойна, отстраненна. И опять вертятся те же слова: "Не от мира сего". С такой внешностью, при желании, она могла бы заставить Марна вычеркнуть Аниту из своей жизни. Нет желания? Тогда и Марна не осудишь. Сам Нефед-Яр, поставленный перед выбором между этими женщинами, предпочел бы подвижную как ртуть Аниту. У той все просто, хоть и придумать умеет такое, что и ее отец-министр удивится. И на виду, и с хитрецой. А Дана? По поступкам и словам вся как на ладони. Но в глазах этих серо-голубых непонятная глубина, и о чем она думает на самом деле неизвестно.

Перед самым поворотом к ливейской вилле Нефед-Яр отменил указание водителю, и машина направилась прямо к мосту. Пусть молодые сами разбираются со своими проблемами. Королю не хотелось сейчас играть роль отца благополучного семейства.

Хиан-Яр сразу показал сыну свое новое жилище. Довольно скромный дом без всяких притязаний на звание дворца экс-короля: южная, самая светлая, комната отведена под мастерскую, пропитана запахами красок и холстов; еще гостиная, спальня, ванная комната, флигель для гостей - вот и все апартаменты. Правда, сад очень хорош - ухоженные ряды отягощенных плодами осенних деревьев перемежаются газонами, цветочными клумбами, прихотливой формы и раскиданными вроде бы случайно, что придавало ему вид живописный. Тут же Хиам-Яр пояснил: в местах, отведенных под лужайки, есть какие-то особые области, где деревья, если и растут, то плохо, и плоды их не приносят пользы. И только вот этой траве вредные зоны нипочем.

- Какие еще зоны? - недоуменно поморщился Нефед-Яр.

- Не знаю, - отец только отмахнулся, - что мне сказали, то и я говорю.

- А где твоя прислуга?

- Садовник уже ушел. Домоправительницу ты видел. Тийна встретила тебя у ворот. Там же и ее дом.

Нефед-Яр вспомнил ничем не примечательную женщину средних лет, проводившую его к отцу. Она помогла выгрузить вещи и, заняв сановное место, уехала с шофером короля в недалекий поселок, чтобы разместить там и его, и машину.

- А кухня?

- Тийна приносит мне то же, что ест со своею семьей, - и, предваряя пренебрежительную ухмылку сына, твердо сказал: - Мне нравится, и это я сам так захотел. Зная твой вкус, запас провизии мы приготовили, и по твоему указанию тебе подадут любые блюда, разве что кроме тех, что из натурального мяса. Синтетические отбивные - пожалуйста. Придется перемочься. - И примиряюще улыбнулся: - Ладно? Сам понимаешь - "В чужой монастырь...". Милый мой, попробуй принять их такими, как есть. Если ты не против, я договорюсь с Тийной, и ты зайдешь к ней повечерять, допустим, завтра? Ты с чем приехал? Не просто же на меня полюбоваться. Если скажешь, что соскучился, все равно не поверю. Если б по делам, то сидел бы уже в кабинете брата. Значит, просто так, посмотреть, как оно тут живется. Угадал?

Нефед-Яp неохотно кивнул,

- Тогда послушайся моего совета. Про машину забудь. Переоденься попроще - у меня найдется то, что надо, - и забудь на пару дней о своем королевском происхождении. Только тогда стена между тобой и асольнцами станет потоньше. Может, что и разглядишь.

На следующий день Нефед-Яр отправился побродить по окрестностям, прихватив с собой флягу с разбавленным вином и бутерброды с синтетической, к сожалению, икрой.

Внутреннее напряжение так и не покидало его. Перед выходом из дома, он тщательно осмотрел себя в зеркало: мужчина средних лет без ярко выраженных особенностей. Будут узнавать? Вряд ли его фотографии висят в каждом доме, а телевизоры здесь не в почете.

Кое-кто из встречных или работающих на полях кивал ему и улыбался без подобострастия, иные, не глядя, проходили мимо. Но несколько раз он наткнулся на взгляды пытливые, тут же становящиеся будто бы рассеянными, под которыми король чувствовал себя, словно его оставили без одежды и регалий, ото не добавляло умиротворенности. А в остальном... Лес был как лес, но, может, чуть чище и гуще, чем в Асине. Ручей, разлившись, образовал красивую, но бесхозную заводь. Вообще, здесь все было бесхозно, неправильно. И еще вечером, раз он дал согласие, придется скучать в обществе отцовском домоправительницы.

Но именно в доме Тийны, по площади лишь вдвое меньшем отцовского, Нефед-Яру, наконец, удалось расслабиться.

На прикаминном очаге закипала похлебка, и запах ее не казался отталкивающим пресыщенному обонянию короля. Тийна несуетно накрывала на стол, помешивала варево, подкладывала кирпичики сухого торфа в жерло камина, то рассказывая про мужа, уехавшего на заготовку орехов, или сына, играющего с друзьями в соседней комнате, то замолкая, но так естественно, что паузы не тяготили.

Она положила у края огня еще один коричневый брикетик, тот затеплился и потянуло смолистым ароматом.

- Чувствуете? Это попался хвойный стланик. Торф из другого района.

- Разве есть разница? Торф - он торф и есть, как и нефть, - не задумываясь откликнулся Нефед-Яр.

- Ой, что вы! - ласково и удивленно улыбнулась Тийна. - Это ведь отжившие корешки. А о каждом месте свои растения, со своими свойствами. Вот, посмотрите, - она достала из короба еще кусочек. - Видите хвоинки? Они так и засохли вперемешку с корешками. А теперь потрескивают. Но вы не думайте, что мы только торфом пользуемся. Сонал два дня почти из облаков не показывается - световые батареи разряжены. И ветряк есть - верно, видели над крышей, - так ветра нет. Всегда так - стоит только мужу уехать. Или не умею я с этой техникой... Да ладно, ребятня тоже больше любит у живого огня посидеть. Мальчуган лет восьми появился в дверях. Из-за его плеча выглядывали еще две мордашки.

- Мам, скоро кушать?

- Еще немного. Идите-ка сюда! - махнула она рукой на плетеный коврик чуть левее камина.

Пока они устраивались, Тийна ворошила длинными щипцами остатки торфа и веток, пепел проваливался сквозь решетку в поддон. Вдруг она с резким криком: "Йо!" выхватила щипцами раскаленный уголек, отпустила его над раскрытой правой рукой и тут же, не глядя, метнула в сторону сына.

"Рехнулась баба", - с этой мыслью Нефед-Яр вскочил, зная, что все равно не успеет оттолкнуть ребенка от огненной стрелы. Но то, что произошло в ближайшие секунды, ввело его в ступор. Мальчик, как будто ничего другого и делать не следовало, поймал уголек незащищенной ладошкой и перекинул его матери, та отправка девочке, и так до тех пор, пока он из ослепительно-огненного не стал тускло-багровым и не вернулся в догорающий камин. Но и это не было концом представления. Тийна ритмично похлопала в ладони. Ребята быстро поднялись и уставились на ее указательный палец, поднятый до уровня глаз. Она слегка качнула им, и дети запели - если можно назвать пением долгое произнесение странной гаммы. Звуки от громкого "А" до какого-то еле слышного, невнятного рождались во ртах и исчезали в их маленьких глубинах, а после паузы возникали вновь, но вот Тийна повернула к ним ладонь, улыбнулась: "Молодцы!", приобняв, подтолкнула к столу и вышла на кухню.

Дети, как ни в чем не бывало, уселись за стол. Девочка что-то прошептала сынишке Тийны, и они рассмеялись. Король, изобразив отеческую улыбку, подошел к ним, коснулся плеча маленькой гостьи:

- Ну-ка покажи мне руки.

Она доверчиво выставила вперед чистые розовые ладошки - ни ожога ни пятнышка от горящего уголька.

- Я хорошо вымыла их после песка.

- И я... и я, - продемонстрировали аккуратность ее друзья.

- Ну и хорошо, - стараясь сохранить улыбку, Нефед-Яр сел рядом с ними.

Он убеждал себя, что помосту проголодался - не могла же крестьянская похлебка быть вкуснее блюд, приготовленных королевским поваром. Но сухие хлебцы, жесткие на вид, хрупко ломались и нежно таяли во рту. А порция супа из обычной крупы, приправленная ореховым маслом и травами, показалась ему слишком маленькой.

Ребята отпросились к соседям. Стол был снова чист. Нефед-Яр не знал, можно ли сразу откланяться или это будет выглядеть невежливо. Он снова сел перед камином. Тийна разгребла кучку золы, обнажила розовеющие угольки и кинула на них несколько корявых веточек. Села рядом. Заговорила о житейских проблемах, что-то о брате, у которого никак не налаживается личная жизнь. Нефед-Яр слушал ее вполуха, внутренне чуть ухмыляясь - хоть какие-то занозы есть у этих всем довольных асольнцев. Вдруг самым краешком правого глаза он заметил легкое движение от двери, быстро повернул голову. Или он сходил с ума или надышался дымом: две Тийны были в комнате - одна шла от дверей, другая сидела возле него. Движущаяся подошла к сидящей и исчезла - растворилась в той. Королю показалось, что в этот момент плавная речь отцовской домоправительницы прервалась коротким вздохом. Но, может, показалось и все остальное? Померещилось... Это стало последней каплей. Он резко поднялся и шагнул к выходу: - Благодарю за ужин и гостеприимство. Кажется, мне пора.

- Ну как? - выжидающе спросил отец. - Все в порядке?

- Да, - односложно ответил Нефед-Яр. Если тот полагает, что он взахлеб будет рассказывать о своих ощущениях, испытанных во время пребывания в этом сумасшедшем доме, то глубоко ошибается. - Впрочем, я бы еще что-нибудь съел.

- Угу. Понимаю. Я сам поначалу вдогонку к подаваемому Тийной все бутербродами пробавлялся. Вот фрукты, печенье. Открой себе любую жестянку с консервами. Здесь мало едят, но к этому быстро привыкаешь.

- Не собираюсь привыкать. Завтра утром уезжаю.

- Жаль. Ну как знаешь. Я буду на верхней террасе. Если понадоблюсь, зови.

Нефед-Яр опорожнил баночку тушеной рыбы, вяло пожевал яблоко и нехотя поднялся к отцу.

Тихо, безлунно. Редкие звезды просвечивают сквозь облачные прорехи.

- Грустишь? Тоскуешь по маме?

- Немного. Вспоминается на старости лет то одно, то другое. Рядом с ней, во дворце, и даже на курортах Асины я будто все время бежал по замкнутому кругу. А теперь ее не стало, я поселился в этом доме - и словно вышел на финишную прямую. И раньше не склонен был к осуждению, а сейчас мучительно стараюсь понять... - он замолчал, подбирая слова поточнее.

- Что понять?

- Жизнь.

- Здешнюю?

- Вообще... жизнь. Иногда вроде что-то проблескивает - как вон те звезды. А потом снова чувствую себя неуспевающим школяром. Мало времени мне осталось. Уже не наверстать, не научиться. Да, пока не забыл, имей в виду, я завещал похоронить себя по обычаям Асольны.

- Это новость. У них же нет кладбищ!..

- Неправильно выразился. Ну не похоронить - завершить земной путь.

- И ты не против, чтобы тебя сожгли? - недоверчиво уточнил Нефед-Яр.

- Во-первых, не меня, а мои останки; во-вторых, черви, копошащиеся в гниющей плоти, бывшей королем, это куда хуже. Пепел по ветру - и все.

- А памятник? И место рядом с маминой могилой отведено... - все еще не верил сказанному Нефед-Яр.

- Нет. Я так решил. Просто довожу до сведения. И очень надеюсь, что ты станешь бывать здесь чаще. Более того, я прошу, не отвергай всего происходящего в Асольне, постарайся относиться без предубеждения. Я прошу об этом и ради тебя, и ради всего народа.

- Может, ты уже жалеешь, что не сделал единственным королем Фид-Яра? И ни во что не ставишь процветание Асины? Ты спроси любого из моих подданных, согласились ли бы они жить на правобережье. Да для каждого это стало бы сущим наказанием! - Нефед-Яр чувствовал себя несправедливо оскорбленным.

- Не кипятись. Ты хороший король, даже прекрасный, если хочешь. И Асина богата. Но если спросить любого из асольнцев, хочет ли он жить по другую сторону Ливеи, что ответит он? То-то и оно. Не все так просто.

Столь скорому возвращению короля приближенные были бы удивлены. Поэтому Нефед-Яр решил все же заехать на обратном пути к сыну с невесткой.

Его, конечно же, не ожидали. Поэтому с обеих сторон при встрече было произнесено несколько общих фраз оправдательного характера. Но через час уже все текло так, словно этот визит был запланирован давно.

Прекрасные фрукты, переданные Хиан-Яром внукам и переложенные из асольнской корзины причудливого плетения в серебряные и хрустальные вазы, украшали десертный стол. Обед подходил к концу. Дана сидела напротив дяди-свекора, и Нефед-Яр имел возможность наблюдать за нею без помех. Ни к чему не обязывающий разговор, перебрасывание друг другу малозначащих реплик... Потом Дана уйдет, и он надолго потеряет возможность что-нибудь прояснить для себя. Король попытался втянуть ее в беседу,

- Дана, тебе, наверное, скучно здесь? Марн часто уезжает, - и мысленно поправился: "…бывает тут только по необходимости", - подруг нет. Или есть?

- Нет. Но скучно мне не бывает.

- Чем же ты занимаешься? Понятно, когда малыш был рядом, он требовал забот, но сейчас, когда Рен у деда...

- Да, так лучше. Для него. А я - занимаюсь хозяйством, думаю, гуляю.

"Вот как? - отметил Нефед-Яр. - Думать для нее такое же дело, как составлять заказы на продукты или ухаживать за цветником".

- Но все-таки сочувствую тебе - оторвана от привычного окружения.

- Таков удел, - пожала она плечами.

Марн, отвернувшись, усмехнулся. Отец слегка напрягся.

- Удел? И что же это такое?

Дана помолчала, раздумывая, стоит ли продолжать разговор, в котором ее будут, как обычно, слушать, но не слышать.

- Что это в твоем понимании? - переспросил Нефед-Яр настойчиво.

- Удел, доля - то, что возложено на человека и что все равно придется выполнить, так что лучше нести эту ношу достойно.

- Возложено кем? Вашим богом?

- Неважно. Пусть даже самим человеком, если он принял какое-то решение и взял на себя ответственность. А можно другими словами: доля - часть, удел - участь. Может, я ошибаюсь, но в паре "часть-участь" мне видится оттенок совершенной перед этим ошибки, неверного выбора.

- Но если верить в бога и удел, все предопределено, не так ли? Именно стремление вырваться из даже пусть воображаемой предопределенности привело народ к Дню Свободы.

- И что теперь? Вы чувствуете себя хозяевами своей судьбы? И все происходит так, как вы желаете?

- Ну... не совсем. Но по крайней мере мы не испытываем морального давления этой пресловутой предопределенности. Зная, что невозможно избежать предначертанной катастрофы, как жить?

- Я сама еще мало что понимаю и умею, но, мне кажется, дело вот в чем. Допустим, неотвратимо - вам предстоит упасть с двадцатиметрового обрыва в такой-то день. Но есть некоторая вероятность введения поправок вашей волею, и вы, если хорошо умеете плавать, можете приложить силы, чтобы в сужденный день оказаться среди прибрежных скал, на берегу океана, а не в Южных горах. Я проверила на себе. Это возможно.

- Ты падала с обрыва? - недоверчиво спросил Нефед-Яр. Марн, не принимая явного участия в разговоре, все же переключился с мыслей об Аните и прерванных тренировках, прислушиваясь более к интонациям, чем вникая в смысл беседы.

- Нет. Это касается другого. Обрыв - нагляднее. Вы же спросили о личной катастрофе? Но кроме выбора места... Слабый человек, или в силу обстоятельств готовый на самоубийство, просто будет падать как случится, может, даже умрет от страха еще в воздухе. А если он собран и намерен бороться до конца, то будет использовать самые крошечные шансы. И тут многое зависит от личного опыта, находчивое ти.

- Например?

- Ну... у каждого свое: попытаться зацепиться за кусты или, если в плаще, раскинуть руки и постараться планировать, замедляя падение. В конце концов, сделать рывок, оттолкнуться от скалы, чтобы упасть в наилучшее место. Да еще сгруппироваться, защитить голову и позвоночник. Все это делается, конечно, в считанные секунды.

- Может быть, может быть.

Дана явно не хотела продолжать разговор и поднялась со словами:

- Я велю подать вам напитки и сигареты на веранду.

Марн предложил отцу сыграть партию в шахматы. Расставили фигуры.

- Тебя на самом деле интересуют проблемы вроде предопределенности? - спросил он. - Или ты хотел всего лишь услышать голос нашей затворницы?

- Второе. Но меня занимает и ход ее мыслей. Знаешь что... Хотя нет, не стоит.

- Раз уж начал, договаривай.

- Жадно. Но тебе это покажется странным.

- Постараюсь здраво смотреть на сказанное. Что-то произошло в Асольне?

- И да, и нет. Я даже деду твоему не стал говорить. Но тебе надлежит стать королем, и надо ориентироваться в жизни не только нашей, но и соседей.

- Конкретнее!

Нефед-Яр постарался беспристрастно изложить все, что видел в доме Тийны, включая появление ее двойника.

- Игра в уголек, пение - пусть это какие-то странные развлечения, или, как ты предположил, тренировки. Но призрак... Может, тебе все же почудилось?

- Допускаю. Но на обратном пути, уже неподалеку отсюда, я вспомнил одно сказание. Ты его наверняка не читал. Я слушал его с Фидом, будучи совсем малявкой. Так вот, до эпохи Мира, во время обороны одной из крепостей Асольны, князя Рамила видели одновременно стреляющим в неприятеля, укрепляющим баррикаду и трубящим призыв к атаке - в разных местах. Кто его знает? Нет дыма без огня. Я все посмеивался над Фидом за его пристрастие к сказкам. Может, зря. Но тебе, пока Дана рядом...

- Ты полагаешь, здесь что-то изменится?

- Не знаю. Завет деда выполнен. Сына родили. Но это не значит, что вы до конца жизни должны быть несчастны друг возле друга. У тебя хоть есть Анита. А Дана? Сомневаюсь, что она удовлетворится легковесным адюльтером. В королевских семьях до сей поры не было разводов. Но и заданных браков, и подобных ситуаций. А что она думает сама?

- А я почем знаю? Отмалчивается. "Далека, как таинственная звезда", с иронической ухмылкой напел он строчку последнего шлягера.

- Тем более. Считай, что это дипломатическое поручение тебе - разузнать, могла ли Тийна иметь двойника?

Срок вынужденных каникул Марна истекал. Случая переговорить с Даной на интересующую отца тему не представлялось. Но пренебречь поручением было невозможно. И во время последнего завтрака, когда машина, готовая доставить его в вожделенную столицу, уже стояла у центральных ворот, Марн, не мудрствуя лукаво, спросил:

- А правда, что кое-кто из правобережников умеет раздваиваться?

- Ну и что? - ответила Дана вопросом на вопрос.

- Да ничего. Ты можешь подтвердить или опровергнуть эти слухи?

- Могу.

- Итак?..

- Правда. Это не трудно. Но нужна специальная подготовка.

- У тебя она есть?

- Отчасти. Я пока не умею делать так, чтобы часть моя стала двойником видимым.

- Ты хочешь сказать, что можешь, пусть невидимо, присутствовать где-то еще, кроме... ну... основного что ли места? - недоверчиво уточнил Марн. - И ты можешь это доказать?

- Я не стану ничего доказывать. Ты спросил - я ответила. Не веришь - не надо. Мне все равно.

Марн взвесил, насколько выполнил задание отца. Кое-чего не хватало.

- Допустим. Что нужно, чтобы научиться этому? И для каждого ли достижимо?

- Для большинства. Образ жизни, тренировки...

- Ты не хочешь об этом говорить? Тебе запрещено?

- Нет. Но, действительно, не хочу. Похоже на допрос с пристрастием.

- Извини. Я тоже не люблю, когда из меня что-то вытряхивают. Мне и еще за многое следовало бы извиниться.

- Ты не при чем. Мы как две реки, которые заставили слиться, а они разделяются в одном русле, норовят отгородиться друг от друга хоть отмелью.

- Спасибо. Мне пора. - Он едва коснулся губами ее щеки и вышел с чувством легкого смятения.

Марн соскучился по Аните. Он целовал усмешливые губы, зарывался лицом в ее темные кудри, вдыхал знакомый аромат ее любимых духов. Было уже далеко за полночь, когда она спросила его, как провел он время на ливейской вилле.

- Все как обычно, - ответил он и задумался.

- Есть проблемы? - Анита прильнула к нему всем телом. - Рассказывай.

Марн приподнялся, отодвинулся, чтобы видеть ее глаза.

- Так странно. Даже не знаю с чего начать.

- Да хоть с конца.

Марн пересказал ей разговор с отцом о поездке на правобережье. Потом - слова Даны о возможности невидимого пребывания в разных местах.

Анита скорее не верила, чем верила. Но Марна удивило, что она не стала сразу насмехаться и называть это бредом.

- Ты передал ее ответы королю?

- Да, сразу.

- А он?..

- Ничего не сказал, кивнул и только.

- Ну, допустим, все правда, - заговорила Анита. - Пожалуй, я бы не отказалась научиться. Представляешь, приходишь, куда хочешь, и тебя никто не замечает. Здорово. - Подумала о чем-то еще, и вдруг, приблизив к нему лицо, вдохновенно зашептала: - Тебе надо вернуться. Вызнай у нее все поподробнее. Может, какую-то мазь надо втирать, или зелье пить...

- У меня нет никакого желания тащиться туда снова. И тренировки... Я выйду из формы.

- Ерунда, - отмахнулась Анита. - Наверстаешь. Тем более что спешить особенно некуда. У наших конкурентов, то есть у группы Турепа дела идут не лучшим образом. Говорят, они надолго запутались в формулах. А весь процесс подготовки твоего полета к Селле я держу под контролем. Можешь не волноваться. День-два ничего не изменят, и разрешаю тебе, - она многозначительно улыбнулась, - быть с супругой поласковее. Пусть выкладывает все, что знает. Король, не сомневаюсь, мое предложение поддержит. Считай, что это поручение государственной важности. И никому больше ни слова.

- И скажешь - рад не будешь, засмеют. Ладно, уговорила. Тогда сама передай отцу, что я отправился за дополнительной информацией. А тренерам и врачу вообще ничего не сообщай, мол, задержался еще на пару дней.

Дана встретила его неожиданное появление спокойно:

- Что-нибудь забыл?

- Нет. Хотя, да. Начальная распечатка моих показателей при тренировках куда-то запропастилась. дома не нашел. Может, здесь?

- Не видела. Разве что у тебя в кабинете...

Марн еле дождался наступления вечера, когда можно будет создать атмосферу доверительности - уютные кресла, теплый круг под угловым светильником в гостиной. Он не ушел no-обыкновению к себе. Напротив, предложил жене посидеть с ним.

- Ты говорила, что можешь как бы невидимой выходить из тела?..

- Ты не веришь.

- Пока не очень. Ты не хочешь ничего доказывать. Ну хоть какой-нибудь пример... хоть что-то... ну, что-нибудь видела, что не могла иначе.

Дана подумала, слегка покраснела и кивнула:

- Хорошо. Но, знаю, это было тогда неправильно с моей стороны. Не следовало так поступать.

- Как?

- Давно, еще до того, как мы поженились, я захотела увидеть твою подружку. Нашлись "добрые люди", захотевшие просветить меня на этот счет. Так вот, ты помнишь, что я редко посещала Асину и не встречала эту женщину раньше, впрочем, как и теперь. На торжестве бракосочетания ее не было. С тех пор я практически не выезжала с этой виллы. Но я могу описать тебе Аниту.

- И что такого? Ты могла видеть ее фотографии или видеопленки.

- Нет. Я сама отправилась, чтобы посмотреть женщину, которую ты предпочитал мне. И я видела то, что скрыто на снимках. Родинка под волосами за левым ухом. И еще одна - на груди.

Настал черед покраснеть Марну. Дана избавила его от скользких домыслов:

- Ты не подумай... это было единожды, и я знала, что тебя нет возле нее в тот момент. Она купалась. Я знаю, что это неэтично. Глупое любопытство.

- Но ты, если бы захотела, могла бы и...

- Нет не могла! И не захотела бы!

Марн, скрывая неловкость, поспешил перевести разговор к исходной теме.

- Верю-верю. Теперь о другом. Допустим, я захотел бы поучиться тому же. Что мне понадобится? Настойки, мази?.. Или, - он все же не удержался от усмешки, - заговоры?

- Ты был прав, мне не все разрешено говорить тебе об этом. - Дана замолчала, словно прислушиваясь к чему-то. - Ладно. Нужно, чтобы организм был очищен от остатков животной пищи; о специальных упражнениях, кстати, довольно тяжелых, я уже упоминала, еще - поначалу - вдыхание огненной травки .

- Все-таки наркотик? - с нажимом уточнил Марн.

- Если хочешь, да. Но строго дозировано, лишь вначале, в нужное время и в нужном месте.

- Сколько дней надо на тренировки? Или месяцев?..

- Это может сказать лишь учитель. Но имей в виду, никого из них нельзя заставить обучать огненному мастерству. И если человек хочет получить новые возможности из любопытства или для обретения власти над другими, разговор с ним закончится, еще не начавшись. Я представляю, о чем сразу подумал дядя: промышленный шпионаж или что-нибудь в этом духе.

- Не помешала бы группа обученных людей для общего надзора, выявления хищений...

Ну представь себе, что этому обучен рядовой чиновник Асины. Он непременно использует дар - а это именно Дар - в своих целях, и заодно заглянет в спальни своих знакомых. Ты захотел бы, чтоб рядом с тобой в любое время мог присутствовать невидимый свидетель?

- Нет, конечно. Но если такие люди есть у вас, они, верно, и Асину навещают? По секрету.

- Нет и снова нет. Не делается ничего, что могло бы нарушить кодекс чести.

- Пусть так. Но, если не существует непроницаемых стен, тебя могут увидеть случайно, мимоходом, в самый нежелательный момент.

- Да, - Дана задумалась. - Но это и неплохо. Зная это, стараешься жить так... думать и делать только то, за что ни перед кем не было бы стыдно, чтоб не жалеть потом.

Марк разглядывал свою собственную жену, будто видел ее впервые.

- Значит, шансы научиться всему нашим людям не велики?

- Весьма.

Марн не хотел сдаваться.

- Но могут быть случаи, когда такие возможности были бы полезны Асине из самых человеколюбивых соображений.

- Например...

- Ну, ребенок заблудился в горах...

- Сообщите Фид-Яpy, и он с радостью пришлет помощь.

- Это снова зависимость от Асольны.

- Как хотите, давно ли одно упоминание о подобных возможностях вызывало дружное неприятие твоих соотечественников?

Анита ждала Марна с нетерпением и, наспех его поцеловав, сразу спросила, что нового удалось узнать. Но после подробного его пересказа разговора с Даной, ее настроение ухудшилось. Более того, она отметила ранее несвойственные Марну интонации в отношении жены. Не преклонение, нет, но осторожное удивление и уважение.

До сего дня Анита не сомневалась, что долгие годы будет рядом с ним - королем в ближайшем будущем. В лучшем случае развод с Даной будет официальным. В худшем - она так и останется подругой короля. А что теперь? Может, она сама виновата, что подтолкнула его к Мне, и он заинтересовался ею? Следовало срочно восстановить нарушенное равновесие.

Она не осталась у Марна на ночь, и всю эту ночь думала, как быть дальше. Немедленно завести ребенка? Допустим. Но принц через месяц отправится в полет к Селле. Первый космический полет. Марк ставит на карту свою жизнь. Пусть, его дело. Но если он не вернется, зачем ей его ребенок? С ребенком придется повременить до его возвращения. Надо просто получше привязать Марна к себе, чтобы он почувствовал незаменимость Аниты.

Выход нашелся быстро, недаром она была дочерью Министра Здоровья. Проштудировав справочники, Анита выбрала препарат в общем безвредный, но резко снижающий кровяное давление.

Марн только-только возобновил тренировки, и вдруг снова неожиданное ухудшение самочувствия: при быстром вставании кружилась голова, и силы словно убывали. Он встревожился не на шутку. Собрался консилиум. Назначили лечение. Постановили, что если в течение двух недель состояние здоровья принца не восстановится, на Селлу вместо него полетит дублер.

Для Марна это было равносильно катастрофе. Подавленное состояние вместе с порошком, подсыпаемым Анитой в напитки, сделали свое дело, через четыре дня на него было жалко смотреть. Все это время Анита лишь выражала ему сочувствие, и вроде бы не знала, что делать. Потом она словно опомнилась и взяла себя в руки. Она вдохновенно заявила, что спасти Марна может только ее любовь. Если бы принц не был так углублен в свои проблемы, он, возможно, заметил бы некоторую наигранность подружки. Но нет. Он сказал, поступай, как хочешь, только вытащи меня из этого мерзкого состояния слабости.

Анита уничтожила остатки сделавшего свое дело препарата, достала эссенцию душистых трав, смешала ее с жидким маслом и велела Марну лечь на кушетку для массажа.

Теплые руки гладили его тело, милые губы шептали слова любви, ароматы полей успокаивали.

Хватило трех сеансов, чтобы принц снова стал бодрым, целеустремленным и бесконечно благодарным возлюбленной.

Шли последние дни подготовки к полету. Во всей Асине едва набрался бы десяток людей, не желающих успеха космонавтам. И почти все они составляли команду Турепа, еще год назад на равных претендовавшим на титул Благодетеля Отечества. Как жаль, что Благодетель избирается раз в десятилетие! Теперь же Тypeп почти физически ощущал, как слава месте с вожделенной залой в Галерее уплывает от него все дальше. Что толку винить Дьюка, на которого сделана основная ставка? Трое других исследователей еще менее способны. Дьюка, по крайней мере, не упрекнешь в лени или нерадивости. Но вот заносит его все куда-то от жесткой установки на немедленную практическую отдачу.

Дьюк чувствовал, что голова его трещит от стремления вобрать в себя всю сложность мира. Одна ниточка тянула за собой ворох перепутанных особенностей. Он пытался пробиться к первоистокам. Материя и движение? Ну, пусть материя это то, чему можно придать форму или ограничить, это нечто, связанное с пространством. Тогда движение может быть выражением времени? Но время не идет вспять. Или все же идет? Когда Дьюк понял, что то, что обычно называется движением, есть лишь частный случай изменения вообще, будь то простое перемещение, эрозия почвы или созревание плодов, он ощутил себя первооткрывателем. Но тут же постарался облить себя ушатом скепсиса. Вряд ли за тысячелетия это никому до него не приходило в голову. Может, и сохранилось что-то в старых книгах, да где они? В главном библиотечном фонде ничего не нашлось. И Дьюк просто думал и думал дальше.

Если живой организм завершает жизненный цикл, стареет, разрушается, сбой первого же отказавшего органа воспринимается как болезнь, и череда сбоев приводит к смерти. Это нормальный процесс. А если болезнь протекает в теле в общем жизнеспособном и излечивается? На графике эта часть предстанет в виде петли с поворотом во время кризиса и обратным движением к точке близкой исходной. Изменение направилось вспять, а общее время идет и идет себе вперед. Все! Баста!.. Терминал-то не перегревается, а вот голове его грозит короткое замыкание.

Дьюк выключил стабилизатор и вышел к реке проветриться. Он брел по тропинке вдоль берега, глядя на воду. Пенные шапочки бурунов, мелькание струй на стремнине. Вода словно вымывала из него смятенные мысли и заполняла душу спокойствием. Перед зарослями ивы тропка раздваивалась. Ему лень было обходить их поверху, и он опустился к самой кромке Ливеи. Отодвинув свисающие ветви, он на секунду замер. На подмытом рекою заваленном стволе сидела светловолосая девушка. Она удивленно посмотрела на Дьюка и улыбнулась.

- Прости, - сказал он. - Не думал наткнуться на кто-нибудь в этой глуши.

Дьюк не знал, то ли вернуться, то ли пробираться дальше мимо незнакомки. Выручил камешек, попавший в ботинок.

- Ничего, если я присяду на минутку?

- Пожалуйста, - чуть подвинулась она, освобождая место рядом.

- Здесь хорошо, - оглядел он укромный уголок. Поток длинных желтеющих листьев за спиной девушки при некоторой фантазии можно было представить золототканым гобеленом.

- Да. Небо пасмурное, а здесь будто солнце задержалось. А у меня работа не идет. Вот, вышел прогуляться.

- Что-то связанное с техникой?

- Не совсем. Да тебе и неинтересно будет. Это я так, к слову.

- Почему же неинтересно?

- Женщин обычно привлекают частности, практика. А я по уши увяз в теории. Даже с макушкой провалился.

Незнакомка внимательно посмотрела на Дьюка. И он, где-то вторым планом отмечая, какие необыкновенные у нее глаза - серые, голубоватые, с зелеными искорками, стал излагать ей суть своих проблем.

- ... или взять хотя бы дом. Три звука. Но не случайно же жилище именно человека называется так. Что за этим стоит? Каждая буква занимает только ей присущее место во множестве. Но, может, каждая имеет собственную идею, а их сочетания усложняются до частных понятий? Тогда как быть с другими языками, на которых говорили до объединения Асольсины? Жаль, я не знаю их. Я так мало знаю! Я пробовал распределить звуки по частотам вибраций, невзирая на порядок алфавита, хотя, понятно, и он ведь не случаен. Пробовал сопоставить эти частоты со световой шкалой. Пока безрезультатно. Истина где-то рядом. Я это чувствую. Но где?

- На каждый звук откликается лишь ему соответствующая часть внутреннего тела.

- Чего-чего? - не понял Дьюк.

- Ну, например, когда произносишь "О" и слушаешь себя, резонирует точка надбровья.

- Да? - Он недоверчиво посмотрел на девушку и подумал, что ведь совсем не знает, кто она. - Может, познакомимся? Дьюк. Сферу занятий я уже обрисовал. Считай, что здесь я в творческой командировке.

- Дана.

- Тезка жены будущего короля? Погоди-ка... Ведь здесь неподалеку их летняя резиденция!..

- Да, - кивнула она, - я и есть.

- Без свиты?

Она поморщилась:

- Терпеть не могу пышности.

- Простите, я так сразу на "ты".

- Пусть. Это не имеет значения.

- Так... - он слегка запнулся. - Ты с правобережья? Как же я сразу не догадался? Никогда не приходилось попросту беседовать с кем-нибудь из ваших. - Он помолчал. - А, можно, я спрошу кое-что?

- Конечно.

- Бот говорят, - Дьюк снова замешкался, - говорят, вы все еще верите в бога. Это правда? И ты тоже?

Дана задумчиво проводила взглядом щепку, прокрутившуюся на крага воронки и вынесенную потоком к середине реки.

- Что значит "веришь"? Вот перед тобой Ливея. Можно ли спросить тебя, веришь ли ты в ее существование? Все это совсем не так однозначно, как видится людям Асины.

- Прости. Я понимаю. Вернее, не понимаю... Неважно. Но мы давно свободны от религии, от страха перед богом. Есть у вас этот страх?

- Страх? Нет. Страха нет ни перед чем. Разве что - опасение совершить ошибку.

- За которую будешь наказан?

- Дело не в наказании. Заслуженному наказанию каждый рад, поскольку этим вопрос закрывается. Просто после оплошности, когда сделаешь что-то не так, уже задним умом, чувствуешь свою глупость. А это, согласись, малоприятно.

Они помолчали, думая каждый о своем.

- Если не секрет, - проговорила наконец Дана, - скажи, для чего нужна твоя работа?

- О! - воодушевился Дьюк. - Это же была бы новая ступень прогресса! Представляешь, можно было бы решить массу технологических проблем.

- А зачем?

Он посмотрел на нее с недоумением. Ну вот, эти странные отсталые соседи. Дьюк попробовал ей, словно ребенку, объяснить на простых примерах, каким путем можно будет добиться верной интерполяции, зная о соответствующих процессах из другой области.

- Это все мне понятно, - отмахнулась она. - Я о другом. Зачем нагромождать перед собой технологические задачи и потом тратить силы и время на их решение?

- Но как же иначе? - возмутился Дьюк. - У нас все направлено на улучшение благосостояния народа. Давно нет нищеты. Каждый может существовать вполне достойно. Ты же не скажешь, что вы живете богаче нас?

- Богатство для тебя выражается в деньгах? - уточнила Дана. Дьюк почувствовал подвох.

- И в деньгах тоже. Они дают уверенность в завтрашнем дне. Основу для счастья.

- Ой-ли?! - усмехнулась она. - В Асине с каждым годом растет число самоубийств. Не странно ли? Это при трогательной заботе правительства о благосостоянии.

- Можно подумать, у вас их не бывает.

- Конечно, нет. Не припомню и одного за всю мою жизнь. Так значит, дело не в улучшении пресловутого благосостояния? И потом, ты говоришь, мы беднее, но нам и не надо многого. Пусть перед тобой будут ворохи одежды и множество столов с едой. Разве ты оденешь больше одной рубашки летом или съешь больше, чем сможет вместить желудок? Последнее чревато расстройством пищеварения. "Глаза завидущие, руки загребущие...".

- Это не про меня, - ушел в глухую оборону Дьюк. - У меня и нет ничего кроме одного рюкзака с вещами.

- И тебе от этого плохо?

- Нет.

- Значит, ты просто уверен, что другим плохо. И плохо было бы без дальнейшего развития техники? Ты говоришь от их имени?

- Нет... Прости, ты загоняешь меня в тупик. Я не думал об этом. - Он помолчал, собираясь с мыслями. Наконец, нашелся: - Но у человека голова на то и есть, чтобы соображать. Что-то узнавать, придумывать. А если довольствоваться малым, как вы? Да, пусть, спокойствие, закаты-восходы, дети-старики. Значит, вычеркнуть всякое стремление к совершенствованию? Погрузиться в природу, в сон, сравняться с растениями?

- Какая чепуха! Ты полагаешь, мы топчемся на месте? Отнюдь, нет. Просто ваш путь нам кажется тупиковым.

- Много вы о нем знаете! - Почему бы и нет? Вы же не скрываете, напротив, гордитесь своими достижениями. Вы как на ладони.

- А вы? Вы что-то скрываете?

Дана снова устремила взгляд к реке.

- Не совсем так. Для человека, искренне стремящегося понять, что к чему, никаких особых тайн нет. А для тех, кто готов посмеяться, не разобравшись... Да с ними ни о чем и говорить не будут.

- Тогда, если вы такие умные, может, ты мне объяснишь, в чем состоит идея каждого звука слова?

- Нет, я не сумею, - ответила Дана и добавила: - Пока не сумею.

- А потом? - настойчиво спросил он.

- Потом? Думаю, да, - осторожно сказала она и внимательно посмотрела ему в глаза, ожидая насмешки. Ее не было. Вообще Дьюк явно отличался от других асинцев, с которыми ей приходилось общаться. Давно не стриженые русые волосы небрежно спадают на плечи. Но в этой небрежности не эпатаж, не неряшливость, а искреннее равнодушие к своей внешности. И взгляд открытый. С такими глазами не плетут интриги и не ставят подножки. Дана с детства знала, что предназначена в жены кузену. Поэтому старалась не замечать мужчин, или, по крайней мере, не выделять никого из них. Но так тоскливо было иногда думать о долгой предстоящей жизни без всякого личного счастья. И на какую-то минутку она расслабилась - представила руки Дьюка на своих плечах, только это.

- Значит, такое возможно? - спросил он.

- Что? - вздрогнула Дана, стряхивая наваждение.

- Узнать. Хоть в принципе... Дана кивнула.

- Кто-нибудь из Асольны может мне помочь? Сейчас?

- Тебе будет сложно быстро понять все...

- За это не волнуйся.

- Надо обратиться к жрецам, в школу святилища, на самом востоке.

- Опять жрецы, святилище?.. - Дьюк скептически пожал плечами.

- Ну пусть профессора, аппарат стремления к совершенству - если тебе так привычнее. Дело не в терминах.

- Ладно, допустим. На востоке. Это далеко. А ближе?

- Тебе ведь нужны знания из первых рук? Там Огненная Чаша.

- Такая же, какую разбили в День Свободы?

- Нет. Та самая. Ее восстановили. Но имей в виду - добираться, и правда, сложно. Через плоскогорье.

- А дорогу мне кто-нибудь покажет?

- Всегда найдется тот, кто знает ее. Можешь сослаться на меня, но, думаю, в этом не будет необходимости.

- Что мне нужно взять с собой? Деньги...

- Самый минимум. Главное - стремление к истине. И если нет корысти, если это не простое любопытство, все получится.

- Что - все? и сразу получу ответы на свои вопросы?

- Боюсь, что нет. Во всяком случае не сразу. Знаешь поговорку: "Дурак, за пять минут может столько вопросов задать, на которые умный и за всю жизнь не ответит". Не обижайся. Это и про меня тоже. Каждый знает что-то больше одних, но меньше других. Я сама часто чувствую себя совершенно беспомощной, оттого, что так мало знаю и умею. А ответы... Ответы получишь настолько полные, насколько сможешь вместить в свое сознание в этот момент.

- В зависимости от моей неполноценности, - усмехнулся Дьюк.

- Не передергивай карты. Доверия и желания понять действие законов, которые реально существуют, но - так странно! - отвергаются в вашем мире, не замечаются даже при лобовом столкновении, - этого для начала хватит. В общем, там посмотришь. Может, захочешь учиться. Вернее, переучиваться. Только... - Дана коснулась его руки. - Будь готов к тому, что через некоторое время тебя напрочь перестанут интересовать технологические проблемы.

- Ужели?..

- Посмотришь, - сказала она уверенно.

- Как думаешь, мне стоит отправиться прямо сегодня? Все равно я в заданные сроки проект до конца не доведу...

- дело твое.

- Наверное. - Он поднялся. - Ну, спасибо тебе. Может, это и к лучшему. До свидания. - Дьюк уже раздвинул ветви, нависшие над тропинкой, но, вспомнив что-то, обернулся:

- Погоди. Ты сказала про какое-то внутреннее тело. Что это?

- Я могла бы попытаться выразить свои ощущения. Но лучше, если ты пройдешь через свой собственный опыт. тебя научат.

- Пусть. Пусть так и будет.

- Желаю удачи, - взмахнула рукой Дана. - Может, еще и встретимся.

***

Марн чувствовал себя на вершине блаженства. Сбылась все же его мечта! Он первым из асольсинцев ступил на землю Селлы!

Капитан и двое исследователей, летевшие с ним, почтительно выжидали несколько минут, пока принц не махнул им рукой, чтобы спускались тоже. У Марна не было никаких специальных обязанностей - лишь привилегия распоряжаться собой по собственному усмотрению. Он огляделся: резкие тени на палевой, пепельной, белесой поверхности. Пыль, камни, мертвая, но поэтому же спокойная, ничем не угрожающая планета. И тут взгляд его наткнулся на двуглавую гору совсем неподалеку. Он вспомнил слова Даны. А если в ее сне было что-то от истины?

Марн двинулся в сторону горы и сразу услышал в наушниках голос капитана:

- Ваше высочество, не следует удаляться от корабля.

- Занимайтесь своими делами. Я снимаю с вас всякую ответственность за мою жизнь. Впрочем... запаса кислорода хватит на два часа. Если через час вы меня не увидите, захватите запасной баллон и направляйтесь по моим следам. Возможно, там есть пещера.

Капитан осуждающе посмотрел ему в спину и пожал плечами - движения все равно не заметные в скафандре.

Пещера действительно была у подножия горы.

Марн шагнул в полумрак и застыл от удивления. Перед ним вздымались колонны розовых сталагмитов и сталактитов с прихотливыми натеками. Они излучали слабое сияние и были прекрасны. Марк, вытянув руку вперед, двинулся к ближайшей красивой сосульке, осторожно потрогал ее пальцем, упакованным в многослойный пластик. Значит, Дана была права. Он будто почувствовал рядом ее присутствие. Что ж, придется признать некоторую осведомленность жены. Но никто не отнимет у него права первооткрывателя этой пещеры. Что же делать теперь? Позвать исследователей? Для работы в этой области Селлы отведено всего четыре часа. Планы нарушатся. Но нужны подтверждения, необходимо доставить домой образец этого странного материала, Жаль, он не захватил с собой инструменты, отбойный молоток не помешал бы. Марн попробовал отломить кусочек руками. Не получилось. Пришлось выйти из пещеры и подыскать подходящий камень. Он вернулся, примерился и с силой ударил по ближайшему сталактиту. И - чудо, что сразу отпрыгнул к выходу - несколько колонн беззвучно обрушились с потолка, дробясь на куски. Жалко, конечно, но он ведь не хотел! Марн тут же решил никому ничего не говорить, мол, так все и было. Подобрал показавшийся ему подходящим осколок размером с кулак, вышел из пещеры, стал запихивать его в карман скафандра. Мешал вырост на боку, маленькая такая сосулечка. Ее удалось обломить. Марн бросил розовую стекляшку тут же у входа и победно устремился к кораблю.

Капитан, завидев принца, облегченно вздохнул.

***

Дана видела, как была разрушена пещера, и ей до слез было жаль безвозвратно утерянной красоты. В тот момент она не могла ничему помешать. Если бы было больше сил и уменья!

Ей захотелось попробовать сделать ЭТО снова. Когда-нибудь ведь должно получиться! Отпустить себя от себя...

Дана обратилась к учителю. Увидела его глаза. Услышала его голос: "Хорошо. Попробуем снова. Будь сосредоточенной и следуй указаниям".

Она достала из заветной шкатулки шепотку Огненной травы. Высыпала ее в трубку, подожгла. Пока порошок становился достоянием Огня, Дана широко развела руки, подняла их вверх, прося о помощи Старших Огненных Братьев, соединила ладони и опустила их к солнечному сплетению. Лотом вдохнула несколько раз горьковатый дым и, только услышав голос учителя: "Достаточно, все хорошо. Я с тобой". Легла на кушетку, раскинув руки. "Собралась в третьей точке. Так. Увидела цель. Вперед!"

Мгновенное головокружение, и вот она в любимой пещере. Еще не веря до конца в свершившееся, Дана потрогала стену. Та была шершавой и плотной. Осколки сталактитов драгоценным мусором покрывали пол. Ей нечего было больше здесь делать. Дана вышла из пещеры, подняла отброшенный Марком обломочек, обратилась к учителю. Он кивнул: "Назад. Знаешь - как".

Дана, не открывая глаз, прислушалась к себе. Все в порядке. Дом. Тишина. Еще пахнет дымком. Она ощутила в кулаке нечто гладкое, теплое, продолговатое. Раскрыла ладонь - розовый оплав сиял внутренним светом. Она представила недоумение Марна, когда приложит его к добытому принцем трофею.

Но, может, и не стоит этого делать? Пусть живется им как живется?..

[ К содержанию ]

ПЕСНЯ РУЧНОГО ЩЕГЛА

Рассказ

Третий час Рита находилась в ледяном, вернее - снежном, плену. Она пыталась руками (хорошо, что перчатки были крепкими!) разгребать и утрамбовывать по сторонам снег, освобождая выход из пещерки, давшей ей убежище. Но, похоже, лавина оказалась нешуточной. Силы кончились быстро. Разве что согрелась от усилий…

Она села на рюкзачок и стала обдумывать, что бы ещё предпринять. Искать её начнут не скоро. На турбазе Рита и не сообщала о преждевременном отбытии, благо, что прилетела туда на самой арендованном аэроботе. В лаборатории её ждали не ранее, чем через неделю, Иван был в длительной командировке и предположить даже не мог бы, что ей так быстро наскучит отдыхать…

Когда бот завертело в воздушном потоке и швырнуло на склон горы, она, отстегнув ремни, выбралась - к счастью, благополучно, - осмотрела сломанное крыло и решила двигаться дальше пешком, прикинув, что к вечеру спокойно доберётся до метеостанции, купол которой виднелся вдали. Следовало лишь спуститься до дороги по каменистому склону, слегка присыпанному снегом, а там уж проблем не будет. Но, похоже, удар бота о гранитные глыбы, вызвавший легкий камнепад, стал той самой последней каплей, которая переполняет стакан, и масса снега с вершины ринулась вниз. А может, катализатором лавины оказался невесть откуда взявшийся шквалистый ветер, прервавший Ритин полёт.

Услышав гул, она, уже на пути вниз, прижалась к каменной громаде и словно бы провалилась в спасительную пещерку. Что теперь? Ждать. Возможно, кто-нибудь спохватится и засечёт маячок на боте. Найдут его, увидят лавину… Или, отдохнув, стоит снова попробовать выбраться собственными силами.

Рита обхватила колени, натянула поглубже на лоб оранжевый капюшон комбинезона и задремала. Сначала перед внутренним взором появилась цепочка из кабинок фуникулёра, поднимающего лыжников от турбазы к стартовой площадке. Потом они вдруг превратились в ряд прозрачных кювет, где подрастали почти полностью сформированные эмбрионы. Им, похоже, скоро предстояло переселяться из пренатального инкубатора в детское отделение. Спокойные, чуть колышущиеся тельца маленьких человечков… Вдруг один из них распахнул веки и внимательно посмотрел на Риту. Серые глаза. Если вглядываться, то не серые, а словно бы состоящие из светлых, тёмно-синих и голубоватых искорок - как на полотнах пуантилистов. Очень знакомые, даже болезненно знакомые глаза.

Рита встряхнула головой, выныривая из дремоты. Она вспомнила ощущение дежа-вю, кольнувшее её в момент, когда бот потерял управление. То же она испытала, будучи подростком. Совпадение, случайность? Лесь как-то обмолвился, что случайность - это псевдоним Бога, а заметив вздёрнувшийся Ритин подбородок, поправился: ну… не Бога - судьбы, провидения…

***

Впервые Рита воочию увидела людей, которых в интернате слегка пренебрежительно называли "те", когда ей исполнилось четырнадцать лет. Дату она помнил точно. Как раз перед этим девочкам её класса читали лекцию о репродуктивном здоровье женщин. Отдельные моменты видеоряда они вечером обсуждали в спальне возбуждённым шёпотом. До времени инициации оставалось ещё два года, но программа обучения освещала эту тему, дабы исключить ненужные домыслы и недоразумения.

Особенно жутко впечатляющим выглядел видеоряд, запечатлевший процесс родов, когда бедные женщины прошлых веков орали, корчась от боли. Ребёнок страдал тоже, продираясь родовыми путями, и появлялся склизкий, с кровавыми пятнами… А сколько детей и женщин погибало! А перед этим - девять месяцев недомоганий, огромные животы… А ещё - малоприятно ведь, когда в твоём теле подрастает другое существо, шевелится там. Бр-р!..

Лектор продолжал:

- В древней книге - Библии - написано, что Бог, в наказание за ослушание, сказал первоженщине: "…умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей…". Действительно, тягостный репродуктивный процесс у человечества имел место быть. Ну да - издержки генома, неуспевающего за развитием мозга и интеллекта. Но именно интеллектом мы родовые муки и преодолели! Так что учитесь получше и вносите свой вклад в прогресс нашей цивилизации!..

А потом им рассказали, что произойдёт во время инициации. Главное, что больно не будет совсем, ни капельки! Легкий укол, как при прививке; девочка просто уснёт, а потом проснётся женщиной - после небольшой операции, всё - лазером, максимально щадящее: вскрытие девственной плевы, забор яйцеклеток с последующим их мгновенным замораживанием, и сжимание маточных труб. Всё. И будет обеспечено главное - воспроизведение людских ресурсов. И, параллельно, организм подготовлен к сосуществованию с мужчинами без опасной возможности забеременеть и травмирующего первого соития.

После лекции осталось ощущение благодарности к тем, кто позаботился о них, кто избавил… Но до взрослой жизни было ещё не скоро, и девочки быстро вернулись к своим девчачьим проблемкам.

***

Итак, в то время Рита была совсем несмышлёнышем. Погода стояла тёплая, спокойная, ещё летняя, и она отпросилась у куратора полетать на дельтаплане. Сначала всё шло хорошо, но в какой-то момент не она поймала нужный воздушный поток, а ветер, резко взвихрившийся, заловил её и понёс туда, куда хотел, а не к прекрасно знакомой травянистой тренировочной площадке. Он направил бабочку планера к обрыву, и далее - вниз, в долину, к лесу, туда, где среди деревьев виднелись красные черепичные крыши ТЕХ людей и поднимался белый дымок.

Нельзя сказать, что Рита очень испугалась. Подумала сразу: не пройдет и получаса, как за ней прилетят из интерна, обнаружив по маячку, и доставят обратно в корпус. Только бы благополучно приземлиться.

Но такого не получилось - планер скользнул по-над кронами, зацепился крылом за большую ветку и уткнулся в густую зелёную с рыжими проблесками листву. Рита помнила направление к жилью, оставалось соскочить с дерева и прогуляться до домов. А там она наверняка увидит кого-нибудь из ТЕХ. Не прогонят ведь! Кстати, будет, что подружкам рассказать! Но, к несчастью, прыжок оказался неудачным - нога попала в ямку и больно скривилась. Рита, охая, присела на мшистую кочку - придётся, видно, здесь помощи дожидаться.

Не очень многое знала она о странных людях, обитающих довольно замкнуто в редких поселениях долины. Их женщины рожают детей сами - бедняжки! Не отдают их учиться в интернат. Они не производят важной и нужной продукции, не принимают участия в научных разработках, не стремятся побывать на других планетах… Поживают себе незаметно, тускло, привозят в города "дары природы", обменивают лечебные травы и ароматические масла, орехи и мёд на высокотехнологическое оборудование, вроде средств связи, мобилей и солнечных батарей. Ну и ещё какому-то Богу поклоняются.

До своих четырнадцати Рита выезжала с обширной и самодостаточной территории интерната лишь на экскурсии - в заводские цеха, на плантации планктона, да к морю - в летний лагерь. И вот нежданное приключение!

Прошло минут двадцать, прежде чем она услышала звонкий голосок:

- Лесь, я вижу дельтаплан на дереве! Мы нашли её!

И перед Ритой возникло дивное существо - девочка немного младше её. Серые распахнутые глаза, ореол волос особенно светлых, поскольку она стояла в солнечном луче. Девочка повернулась к приближающемуся человеку, и Рита удивлённо отметила две длинные косы, стекающие ниже пояса. Сама Рита и все её одноклассницы были коротко пострижены - рационально и удобно! Только потом Рита перевела взгляд на улыбающегося подростка, спешащего к ней.

- Отлично, - откликнулся он, и Рите: - Ты в порядке?

- Не совсем. Кажется, связку растянула…

- Ну-ка, дай посмотрю…

Он ловко стянул носок с Ритиной ноги, на минуту обхватил ладонями уже вспухающую стопу - Рита успела уловить странное для себя ощущение надёжного тепла, исходящее от рук паренька.

- Марьяша, дай мне свой пояс, он должен подойти, - сказал он девочке.

И верно, синей в белый горошек полоски ткани как раз хватило, чтобы перебинтовать стопу. Ни палки, ни ровной ветки, чтобы исполнить роль клюшки, рядом не оказалось.

- Сможешь идти потихоньку? Здесь недалеко… Или позвать ещё кого?..

- Смогу! - ответила Рита, наступая на уже лишь слегка ноющую ногу.

- Ну, тогда двинулись! Ой, забыл представиться… Я - Александр, можно - Лесь, а это моя сестрёнка Марьяша. - Он посмотрел Рите прямо в глаза, и у неё дыхание перехватило на мгновение от такого же, как у девочки, распахнутого серого взора. - А про тебя мы знаем. Из вашего интерната позвонили, попросили найти и помочь, если что… В лесу посадочной площадки нет. За тобой на мобиле выехали, но дорога - вокруг долины. Часа два им понадобится.

Он протянул руку Рите. Марьяша уже убежала вперёд - сообщить о "находке".

От дома, сложенного из брёвен, к ним шла женщина. Из-под куста вынырнула большая коричневая с подпалинами собака. Рита невольно сжала поддерживающую ладонь. Лесь заслонил её от весело лающей псинки:

- Не бойся, она тебя не обидит!

- А я и не боюсь! - дернула плечом Рита.

- А это наша ма!

- Вот и хорошо! - сказала женщина, топнула на собаку и вдруг, подойдя совсем близко, крепко обняла Риту. Та от неожиданности охнула и напряглась, почувствовав тепло и запах, и упругую мягкость чуждого тела. Такой тесный контакт был доселе неиспытан и вообще немыслим в её жизни.

- Извини! Я так уж сразу!.. Ножку долечим, тебя покормим, а там и твои прибудут.

Лесь провёл Риту в дом, усадил в уютное кресло. Ей было видно в окно, как Марьяша помогала матери резать хлеб. Та ей тихонько что-то объясняла. "Про меня, наверное, говорит", - подумала Рита. Две птички подлетели к столу, склевали несколько крошек. Третья, черноголовая, с красным оперением вокруг клюва, села прямо на плечо девочки и защебетала, и словно колокольчиком зазвенела. "Однако, всё страннее и страннее!.."

- Это моя комната.

- Да? - вежливо откликнулась Рита, велев себе больше не выказывать удивления. Хотя, конечно, оно появилось - в её жизни собственное жилое помещение могло быть только у работающих взрослых.

Внимание привлекла картина на стене, где был изображён сероглазый и белоголовый старец с длинной бородой - в просторной серой одежде, со старинной книгой в руке.

- Это Бог, которому вы поклоняетесь? - спросила Рита.

- Нет. - Лесь смутился. - Это мой дедушка. В его честь меня и назвали.

- А дедушка - это как? Это родственник?.. - Рита словно на вкус попробовала странное для себя слово.

- Ну да. Мамин папа. Он был очень добрым, мудрым, всем помогал, а после смерти перешёл в небесный мир и с тех пор помогает, и мне тоже, уже оттуда.

- Извини, я не очень поняла. Так он умер или не умер? Он прямо на небесах сидит, на облаке? Но нас учили…

- Нет-нет, это только так называется - "небесный", а на самом деле мир тот просто невидим нами, но связь с ним есть.

- То есть ты просто можешь прийти в аппаратную и позвонить?..

- Нет, даже этого не нужно. Нужно просто подумать, обращаясь к нему. Он услышит, он знает всё, что я делаю, о чём думаю.

"Мифы неучёных людей, - снисходительно констатировала Рита, однако обижать Леся ей не хотелось, - пусть фантазирует и думает, как хочет. Но все же, допустим, что так и есть, - она поёжилась, совсем не хочется, чтобы кто-то знал ВСЁ, что приходит в голову!"

- И что, тебя это устраивает? То, что кто-то читает твои мысли?

- Вполне. Да мне и нечего скрывать. Вот мама тоже знает…

- Да? - недоверчиво произнесла Рита.

- Ну, каждую мою мысль она, пожалуй, не разберёт, однако, в общем - настроение, желания. Всегда знает, где мы с Марьяшей находимся…

- А кто же Бог? И где он живет?

- Бог - это другое, это не человек, это чистый свет, любовь, энергия добра…

- Ну, а как же он тогда повелел, чтобы женщины рожали в муках?

- Ничего подобного он не повелевал! Я знаю, о чём ты говоришь, но в истории и в древних книгах слишком много перепутано, и многое понято неправильно.

Тут мама позвала Леся - сходить за водой к роднику.

- Сейчас вернусь, - сказал он гостье.

Рита кивнула и снова внимательно посмотрела на дедушку: у Леся с сестрёнкой глаза такие же…

- А чего ты загрустила? - услышала она заботливый материнский голос, обращенный к дочке, и подошла к окну.

- Жалко её! - Марьяша кивнула в сторону комнаты брата.

- Но почему? Ногу мы ей поправили, не болит уже.

Рита поняла, что речь о ней, повертела ступнёй, нога и вправду не болела совсем. Однако, действительно, почему же - "жалко"?

Марьяша всхлипнула:

- У неё нет мамы с папой, у неё нет собаки и ручного щегла, у неё никогда не будет своего ребёночка!..

Рита опешила - вот так раз! Её жалеет поселковая девчонка, которая и носа дальше своего леса не высовывала. Пойти и объяснить ИМ, кто есть кто? Она шагнула к двери. Но тогда хозяева подумают, что Рита подслушивала. И она в растерянности остановилась.

- Марьяша, ты зря расстраиваешься. Рите там совсем не так плохо, как тебе кажется. Ей привычно, нормально. Каждому своё! Они просто другие. - И позвала гостью к столу.

Больше ничего странного не происходило. Обед был вкусным, но тоже - ничего особенного. Разве что еда дымком припахивала, а чай был настоян на травах, подслащен мёдом и напомнил Рите лазарет - похожим напитком поили её, когда горло болело.

В интернате подружки, естественно, сразу стали расспрашивать про ТЕХ людей, что там, мол, и как. Но Рите совсем не хотелось описывать в красках свое приключение, как этого ждали девочки. Рассказала только, чем кормили и как, в общем, дома выглядят, однако ни слова про дедушку Александра, да и про Леся - тоже.

Сама же, особенно в первое время, не раз мысленно возвращалась к диалогу с Лесем. И всё получалось - словно она защищалась сама, и защищала своё окружение. И сравнивала.

Даже выбирала, хотя выбора у неё не было: что она предпочла бы - быть всегда открытой для посторонних глаз, или для ушей?

Имелось в виду следующее. В интернате каждый ребёнок, и особенно - подросток, всегда находился под пристальным вниманием дежурных воспитателей, которое обеспечивали объективы многочисленных камер, установленных не только в жилых корпусах и учебных помещениях, но и в санузлах, и на спортплощадках… К тому же стены спален и классов были уютно-матовыми изнутри, но прозрачными с внешней стороны. И дети знали, что каждое их движение может быть отмечено, одобрено или осуждено любым из проходящих мимо по коридору или любым из специально наблюдающих взрослых. Дети привыкли к постоянному контролю - а как же иначе? Они ведь несмышлёные. Вот подрастут, поумнеют, научатся всегда вести себя правильно, будут гарантированно избавлены от ошибок, тогда-то и получат самостоятельность вкупе с собственным жильём.

А вот думать у них можно было обо всём, о чём угодно, если, конечно, дело было не на уроке. И если, к примеру, ты представляла, как занудный учитель химии спотыкается, падает в ледяной бассейн и заболевает так, что неделю ты не слышишь его скрипучего голоса, или зазнайка Лиана, проиграв тебе партию в теннис, рыдает от расстройства, этого никто никогда не узнает. Или вот… Рите иногда хотелось пригладить кудрявящиеся каштановые вихры Ивана, который так и норовил устроиться возле неё в видеозале или на семинаре. В последнем желании вроде бы ничего криминального не было, а всё равно не хотелось, чтобы о нём кто-то знал. Может, каждому подобные мысли лезут, а может, только Рита такая "неправильная", но спрашивать об этом у одноклассниц она ни за что бы не стала. Неужели у Леся нет никаких "плохих" мыслей, а если есть - как же он оправдывается тогда перед своим "небесным" дедушкой? И наказывают ли его? Вот поговорить бы ещё!..

Но время проходило, неудавшийся (а может, как раз - редкостно удавшийся?) полёт подзабывался, отодвинутый массой событий: приближающейся инициацией, углубленным изучением предметов по специальности - Рита выбрала усовершенствование аккумуляторов. Однако иногда (о, ведь и сны не могут быть проконтролированы воспитателями!) серые глаза с цветными искорками, добрые и спокойные, словно озёра в безветренный день, грезились ей по ночам. А вот ещё спросить бы, как у Леся обстоят дела со снами? Ведь если негодные мысли мы можем хоть как-то отодвинуть, то что делать с неподвластными воле сновидениями?

***

Инициация прошла как-то незаметно. Рита явилась в клинику в назначенное время, переоделась в просторную зелёную юбку и рубаху, пахнущую одновременно хлоркой и ароматизатором "зелёное яблоко". Легла на подогретую зелёную же лежанку, развернув руку для легкого укола. Проснулась через полчаса в белой палате. Посмотрела гармонизирующий сеанс - с морем, рыбками и пальмами - на экране, висящим напротив койки. И вечером ушла в свой корпус, когда уже и остаточной лёгкой ноющей боли в животе не ощущалось.

Теоретически она стала "женщиной", то есть ей дозволялось теперь вступать в интимные отношения с мужчинами. Однако практически целый год ничего не менялось - тот же надзор бдительных камер, те же спальные и учебные помещения, стадион, развлекательный центр… Рита не знала, как другие девушки - может, втайне горячо мечтали о бесконтрольной жизни. А она, к счастью, любила учиться и почти всё свободное время, оставшееся от обязательных тонизирующих прогулок с последующим плаванием в прохладном бассейне и расслабляющих музыкальных сеансов, проводила в библиотеке. Отнюдь не за чтением мелодрам - таковых здесь просто не было. Понятно, большая часть фонда - учебные и научно-популярные издания, но были и полки с трудами по истории и музыке, книгами о путешествиях, стояли альбомы с избранными репродукциями, томики отредактированных стихов - для воспитания чувства прекрасного. Разумеется, всё это собрание развивающих материалов существовало и в электронном виде, и могло быть изучаемо хоть в спальне, но Рите нравилось находиться среди словно бы живых свидетелей развития цивилизации, касаться глянцево-нарядных или давно пожелтевших от времени страниц.

Взрослая жизнь наступила почти внезапно. Договоренность о её работе в лаборатории научного городка существовала давно. Рита знала и своего будущего руководителя. О жилье она и не думала, оно предоставлялось автоматически. Но как-то во время прогулки перед ужином её окликнул Иван. Сам этот факт примечательным не был, они частенько совершали вместе километровые марш-броски по выделенной для этого прямой аллее, обсаженной ёлочками. Но вид у юноши был озабоченный и одновременно слегка смущённый.

- Что-то случилось? - спросила его Рита.

- Да нет, ничего. Хотя, да… Мы будем жить в одном районе.

- Я знаю. Хорошо ведь, когда знакомые рядом?..

- Да, конечно. Я узнавал про свободные места. Нашлось два блока почти рядом в одном из жилых корпусов.

- И что? - спросила она, хотя уже догадалась, что имел в виду Иван.

- Вот адрес. Если ты не против, оформи свою заявку на этот блок.

- Ладно.

Не было повода отказываться - он хотел стать её мужчиной. Пора. Иван всегда был ей приятен более других ребят. Они понимали друг друга, выросли "в одной песочнице". Так почему бы и нет?

Рита передала дизайнерам заявку с описанием желаемого оформления первой в жизни своей комнаты.

Три стены, включая ту, что с окном, окрасят в салатный, а на четвертой будут изображены горы со снежными вершинами и цветущими холмами у подножия.

А потолок пусть покрасят в тон неба над горами. И по нему станут пролетать птицы и плыть лёгкие облака, запускаемые проектором… Такая вот фантазия!

Спасибо дизайнерам - всё выполнили отлично. И на одной из одинаковых дверей галереи появилась табличка с её именем.

Рита заглянула в санузел, подошла к окну - за сквериком виднелся серебристый куб здания с её лабораторией. Она разложила по полкам самый минимум собственных вещей, купленных на стандартные "подъёмные", накрыла диван уютным пледом, с удовольствием приобретенным накануне. Прошла в конец застеклённой галереи, где располагалась общая кухня. Там было стерильно чисто и пусто. Зачем тратить время и силы на приготовление пищи, если проще спуститься на этаж и вкусно отобедать среди соседей и знакомых…

Она собралась уж было отметиться у Ивана, но вспомнила, что тот ушёл с документами в офис. Постояла у сквозного, во всю галерею, подоконника. С этой стороны дома раскинулся стадион с разбегающимися вдаль велотреками.

Тут взгляд её упал на надпись, нанесённую, а затем зачищенную - у самого стекла. Вроде бы там проглядывали буквы, составляющие слово "удача". И у Риты впервые появился вопрос: а чьим это жильё было раньше? Куда исчез этот человек? Наиболее реальными были два варианта. Первый, простой: ему исполнилось сто лет, и его переселили в городок ветеранов, где он мог в любой выбранный им самим момент добровольно уйти из жизни. Второй: он погиб - или случайно, или рискуя жизнью во имя прогресса, выполняя свой долг, может, даже в далёком космосе. Может, он, в последний раз закрыв за собой дверь, шагнул к окну галереи и начертал несколько букв, пожелав удачи самому себе - больше некому было это сделать… Стоп! Не было проблем узнать, кто, что и как. Но она не станет этого делать - пусть её комната будет как белый лист, словно бы изначально чистой, девственной.

Ага, девственность… Это, как и полагалось, конечно, произошло. И, как и предполагалось, без особого психического и эмоционального напряжения. До определенного момента они с Иваном вообще только посмеивались… Со стороны физиологии никаких неожиданностей не было. Известно ведь, что процесс интимной близости, как и занятия спортом, необходим для правильного функционирования организма, для улучшения гормонального фона, для повышения иммунитета… С первого раза Рита и не особо поняла, понравилось ей или нет. Она была захвачена другим - общетелесным контактом. До того, до совершеннолетия, она могла припомнить прикосновения всего лишь совершенно чужих рук - медицинского персонала, тренеров, случайные касания друзей… Было и ещё - крепкие объятия мамы Леся и Марьяши. Рита прекрасно помнила, как погрузилась, будто в горячую ванну, в ауру добра и защищённости. И помнила ощущение, исходящее от рук Леся, когда он занимался её ногой и помогал дойти до дома - тоже ощущение тепла и надёжности.

Вот так, она лежала возле Ивана и думала о ТЕХ людях.

- Что-то не так? - спросил он.

- Нет-нет, всё хорошо. Спасибо! Только глаза закрываются, спать хочу…

- И тебе спасибо! Спи тогда, а я пойду. Спокойной ночи и приятных снов!

***

Рита с увлечением включилась в работу. Её лаборатория занималась созданием нового класса миниатюрных аккумуляторов. Они должны были не просто собирать энергию, которая подводилась извне тем или иным способом, или - в случае солнечного освещения - концентрировалась в них с помощью экранов. Аккумуляторы следовало "научить" при необходимости вытягивать и собирать энергию из любого окружающего пространства заданного объёма. А в дальнейшем их можно было бы использовать не только в качестве собственно аккумуляторов общего профиля, но и как точечные, и при этом мощные, охлаждающие элементы.

Теперь, правда, на несколько ином уровне, жизнь снова утряслась, вошла в наезженную колею, подчиняясь установленному распорядку дня.

Разве что один эмоциональный шквал имел место быть. Впрочем, для соседей и коллег он остался незамеченным.

Стояла поздняя весна. Ночь. Воздух был напоен яркими и свежими ароматами. Спать Рите не хотелось. Читать устала. В гости наведаться к Ивану, или к бывшей однокласснице Лиане или приятной ей коллеге - Марте? Поздно, наверное. Она, подальше вытянувшись, выглянула из окна своего блока - посмотреть, у кого горит свет. Везде было темно. Только куб института оставался ярко освещенным, даже слишком ярко. Рита вышла в галерею и села на подоконник возле распахнутого окна. Луна, не видная за козырьком крыши, и редкие фонарики подсвечивали далеко убегающие велотреки. Цепочка слабых огней сливалась со звёздами. Рита попыталась мысленно восстановить линию горизонта. И тут услышала тихий стук двери. Оглянулась. Кто-то выскользнул из Лианиного блока. Ну, понятно… Она уж снова почти повернулась к окну, но боковым зрением отметила, что этот "кто-то" тихо скользнул в дверь Ивана.

Как же так? Почему? Он был с Лианой? Так же, как и с Ритой? Вернулась в комнату. Уснуть она смогла уже только на рассвете, с трудом заставив себя успокоиться. Часа три прокручивала в голове разные мысли.

Никакими клятвами и обещаниями она с Иваном не обменивалась. Каждый сам себе хозяин. Среди окружения были и пары, состоящие в длительных отношениях, и одиночки, гуляющие сами по себе. Это уж кому как нравилось. И почему, собственно, случившееся так её задело? Неужели она всё-таки привязалась к Ивану? Про любовь Рита и не думала. Слово это, конечно, было ей известно. Однако оно практически не применялось. Тем более в сфере отношений. Разве что в смысле "люблю печенье с корицей, а ещё - морские купанья".

"Не привязывайся ни к чему, если не хочешь ощутить боль утраты. Ты ведь не желаешь страдать?" А кто же желает? Так ее учили.

В шесть лет дети посетили с программной экскурсией зоологический сад. Рите очень понравилась мышка, такая милая, маленькая, почти белая с чёрными пуговичными глазками. Рита спросила воспитательницу, можно ли забрать мышку с собой. Она места мало займёт, спать будет в коробке под кроватью. "Дело не в месте и не в еде для зверька, - получила она ответ опытного взрослого человека, - мышка совсем мало живёт, она быстро вырастает и умирает, а ты привыкнешь к ней и будешь расстраиваться, плакать". Не надо ни к кому и ни к чему привязываться - взрослые заботились о душевном спокойствии малышей.

Про смерть-то им к этому времени уже объясняли: будете, мол, жить долго-долго, до ста лет, и только, когда вам надоест, когда захотите, тогда и умрёте… Как облачко - появилось на небе, летело-летело, а потом растаяло, или дождём вылилось. И не стало его.

А ещё учили: если видишь, что кому-то плохо, позови старших, или сам помоги, если сможешь. А если нет - иди своей дорогой. Жалость, в том числе и к себе, непродуктивна, а значит - вредна.

Рита подумала ещё и решила, что огорчилась она не от разрыва этой самой привязки к Ивану, которой, похоже, и не было… Ведь, когда он уезжал в очередную командировку, она и не вспоминала про него, и не жаждала так уж сильно его ночных визитов. Хотела удержать? Даже и не думала об этом. А если б хотела, наверное, обозначала бы как-то свою радость при его появлении. Или она была уверена, что он никуда не денется? А он делся.

Что ли Лиана, как и в детстве, её переиграла? Так, может, именно это задело? Или расстроилась она от чувства потерянной собственности… Но как вести себя дальше?

Рита решила пойти по линии наименьшей энерготраты - сделать вид, что ничего не произошло, а потом, может, так и будет восприниматься случившееся.

Утром она постаралась зайти в столовую на завтрак пораньше и быстренько убежала в лабораторию. До вечера удалось настроить себя настолько благополучно, что она спокойно и с улыбкой поздоровалась с Иваном, поинтересовалась ходом его работы.

А как-то вечерком, недели через две, Рита услышала знакомый специфический стук в дверь. Она не успела открыть - в проёме появилась вихрастая, как и в детстве, голова Ивана:

- А я к тебе пришёл! - проговорил он многозначительно.

- Что так? Ты же с Лианой нынче…

- Да ну её! Ей бы только командовать! С тобой лучше! - объяснил он, обезоруживающе улыбаясь.

Даже не удивился, откуда она знает про Лиану. Может, подумал, что та сама Рите о нём рассказала, хоть и не особо близки они были. А может, привык за предыдущий отрезок жизни, что ни один его поступок не остается тайным, и относился к этому спокойно.

Ну, и всё вернулось на круги своя.

***

Руководитель проекта оказал доверие Рите, и она отправилась в первую командировку, на выставку-биржу, представлять аккумуляторы, в разработке которых и сама принимала участие.

Она уже повстречалась с несколькими потенциальными заказчиками, показала им техническую документацию, обстоятельно ответила на вопросы и теперь возвращалась в гостиницу.

Вдруг хлынул ливень. Взбежав по широким белым ступеням, Рита в дверях столкнулась с выходившим мужчиной.

Оба одновременно сказали:

- Извините!

Рита вскинула на него взгляд. Сердце на мгновение замерло и стукнуло с удвоенной силой - она увидела серые с синими искорками глаза, похожих на которые с тех пор встречать не доводилось.

Она, по инерции дойдя до середины вестибюля, остановилась, обернулась, увидела, как человек за автоматически сомкнувшимися полупрозрачными створками тоже оглянулся ей вслед.

На следующий день Рите не составило большого труда выяснить, что - да! - это он. Приехал за разным оборудованием, предлагая в обмен редкие натуральные продукты и обработанную древесину ценных сортов. Рите очень хотелось с ним встретиться, поговорить, спросить кое о чём. Она знала, что такой шанс вряд ли представится когда-либо ещё. А Александр вряд ли станет сам её разыскивать. Скорее всего, и не помнит вовсе. Хотя… Оглянулся ведь!

Рита, слегка волнуясь, постучала в дверь указанного ей номера, услышала: "Заходите, открыто!", шагнула в комнату - навстречу серым глазам, подсвеченным улыбкой.

- О, это ты!..

- Ну да, я, здравствуй!

- Чудно! А я вот собираюсь уже… Про тебя думаю и переживаю, что не успел поприветствовать, пообщаться…

Рита отметила, что он стоит перед распахнутой дорожной сумкой.

- Как? Почему? Ведь закрытие выставки только завтра!

- Да, но у меня срочное задание по работе. Никак не отложить!.. Я тебе у администратора письмо хотел оставить - со своими координатами. Вот. - Он помахал листком бумаги с несколькими строками текста.

Рита потянулась за ним.

- Теперь в этом официозе нет смысла. - Лесь спрятал лист в карман. - Мы ведь увиделись. И встретимся ещё. Ты теперь знаешь, где меня найти. И про себя сейчас расскажешь, да? Где ты, чем занимаешься?.. Устраивайся вот в этом кресле. У меня ещё с полчаса времени свободного есть. Будешь травяной чай, теплый? - Разлил ароматный напиток в две чашки. - Вот печенье.

Рита стала описывать свой институт, лабораторию. Сама по ходу заметила, что старается представить свои научные изыскания как нечто очень важное, как результат её отличной учебы и устремлений. В её речи словно фоном звучало: "ВЫ нам не чета! Вот какие мы умные да учёные!".

Лесь внимательно посмотрел на Риту, не переставая улыбаться, придвинул своё кресло так, что их колени соприкоснулись.

- Дай-ка мне руки. Расслабься. - Взял Ритины ладони в свои, стал тихонько поглаживать её пальцы. - Тебе хочется доказать своё превосходство, превосходство вашего образа жизни? Но эта тема не стоит отдельных обсуждений. Хватит того, что столетие люди "наши" и "ваши" отстаивают свои позиции. Давай-ка остановимся на том, что преимущества и достижения есть у обеих сторон?

- Но что у вас?.. Вы ведь не можете обходиться без нашей техники. - Рита понимала, что разговор не туда сворачивает, не этого она ждала и желала, но стремление хоть чуть возвыситься в его глазах не оставляло её.

- Отчего же. Прекрасно можем, но почему бы не воспользоваться тем, что уже существует. Мы могли бы строить дома из глины, камней и древесины. Ею же отапливать помещения в холодное время. Хотя некоторые наши мастера могут и сами генерировать тепло, как хорошие батареи! Однако растить малых детей без обогревателей неудобно. Да и жалко переводить лес на дрова, когда есть аккумуляторы…

- Которые мы совершенствуем!..

- И спасибо тебе! Но наши специалисты помогают адресно находить нужные руды для производства тех же батарей.

- Как так?

- Просто воспринимают информацию о месторождениях, видят их, передают вам координаты.

- Я не знала!

- А до сих пор ты была уверена, что знаешь всё? - он усмехнулся.

- Нет, но…

- Есть структуры, которые занимаются контактами, организуют выставки, подобные этой, обращаются к нам за помощью и консультациями, в том числе и в сфере медицины, климата…

Рита чувствовала, как теплое спокойствие перетекает от Леся к ней, смывает даже легкий налёт проявившейся так некстати и, в общем, не свойственной ей ершистости. Желала, чтобы эти прикосновения, вспоминаемые по столь давнему полудетскому приключению в лесной долине, длились как можно дольше. И даже хорошо бы вообще ничего не говорить, только ощущать его тепло, только смотреть в его глаза - бесконечно. Но вот-вот он скажет "Пора!", а ей столько ещё хотелось спросить!

- И ты тоже можешь находить руды? И согреваться без огня?

- Могу, в принципе, но у меня пока недостаточно опыта. Надо работать - над собой. Со временем…

- У меня столько вопросов! Скажи, твой дедушка, Александр… Он ведь умер давно? Но где-то всё же есть, и помогает тебе… Советами?

- Да, И советами тоже. Со временем я научился лучше его слышать.

Рита отметила последнюю фразу, но решила вернуться к ней позже - другое было важнее.

- И он как бы живой?

- Почему "как бы"? Более чем живой!

- Как же так? Разве можно быть живым, когда уже умер? Нам говорили, что умрёшь и исчезнешь, "как облачко в небе".

- И вы послушно верили?

- А как иначе? Ладно, допустим, твой дедушка необыкновенный. А что по поводу других - тебя, меня, например… Что будет с нами?

- Извини, так сразу, в двух словах и не ответишь. Сложно и неоднозначно это в отношении многих. Надо знать, что конкретно представляет каждый человек. Некоторые, действительно, "как облачко растают". Но вот про тебя и себя я знаю точно - мы знакомы, ты не представляешь, как давно, и будем пересекаться очень долго.

Лесь стал рассказывать ей то, что объясняла ему мама в детстве. Нельзя сказать, что Рита принимала его слова за безоговорочную истину, но противоречить и прерывать его не хотелось. Потом она станет тщательно взвешивать всю информацию, кажущуюся пока странноватой, размышлять о связи случая и судьбы, это потом…

В коридоре послышались голоса. Лёгкий стук в дверь.

- Александр, за вами уже прилетели. Ждут.

Вот и всё!

Лесь поднялся, Рита - тоже. Он приобнял её, поправил темную чёлку, заглянул в зеленовато-карие глаза:

- Всё будет хорошо!

***

Возвратившись, Рита узнала, что Иван уехал на неделю отдыхать с друзьями к морю. Очень кстати! Ей нужно было привести в равновесие чувства и мысли.

Однако, потом он довольно быстро заметил, что что-то с подругой не так, как обычно.

- Есть проблемы?.. - без особой озабоченности поинтересовался Иван.

- Нет-нет, всё нормально.

Рита старалась быть ласковой с ним, не отказывала в близости, интересовалась его исследованиями, отношениями с коллегами.

Ей была вполне ясна бесперспективность даже мечтаний о встречах с Александром. Хочется продолжать общение? Нравится? Влечёт к себе?.. Видится во сне? Но даже, если бы он испытывал к ней такие же чувства… Они есть и будут на разных полюсах.

Однако подсознание обмануть сложно - то она спотыкалась о взгляд чьих-то чужих серых глаз, то отмечала у малознакомого человека легкие светлые волосы, от ветра превращающиеся в ореол, то словно бы устремлялась за фигурой, напоминающей Александра, и через секунды спохватывалась - нет, не он, и быть не может. А однажды у Риты появились мысли не только странные, но даже крамольные: подумалось, что вот, если бы в ней зародился крохотный мальчишечка, ставший продолжением Леся, или девуля, похожая на Марьяшу, это было бы дивно, прекрасно! А потом она и он, и их дети пили бы чай в саду, и ручной щегол прилетал бы, чтобы спеть им свою песенку…

Потом Рита ещё немножко - в чисто теоретическом ключе - поразмышляла на тему: а можно ли вернуть её репродуктивные органы в прежнее, "рабочее", состояние. Решила, что - скорее всего, можно. Хотя вряд ли кому ранее приходило в голову такое желание и перед медиками ставилась подобная задача. Ну… в крайнем случае, можно было бы использовать её же яйцеклетки, извлечённые при инициации… Однако, она не была уверена, что этот материал хранился под её именем. А, может, вообще он уже был использован. И где-то подрастают в кюветах или делают первые шаги маленькие человечки с её генами.

Рита встряхнула головой. Следовало думать о работе, а не предаваться совершенно пустым фантазиям.

***

Рита встряхнула головой. Поёжилась. Холод давал о себе знать. Оказывается, задремала. И снилось что-то хорошее: Лесь… Улыбался.

Александр в это время уже подлетал к месту крушения аэробота на вертолёте МЧС. Три часа назад он почувствовал, что с Ритой случилось несчастье. Некоторое время было потрачено на определение координат. Собственно, Александр сразу "увидел" маленькую тёмную и холодную пещерку, сжавшийся силуэт девушки…

Но где? Забил тревогу, связался со спасателями. Те позвонили в Ритину лабораторию, потом - на турбазу, запросили информацию от спутников аэрокосмической связи. С трудом углядели рыжий проблеск полузасыпанной снегом кабины - основная масса лавины сошла чуть в стороне. Направили вертолёт к ботику. Но Александр потребовал, чтобы его высадили ниже, ближе к метеостанции, к концу снежного языка - именно оттуда он ощущал ясный сигнал.

И вот теперь он держал в руках самый нужный сейчас предмет - тепловую пушечку. Только бы не ошибиться с направлением! Он закрыл глаза и стал медленно поворачиваться, вытянув перед собой руку с ладонью-экраном. В середине головы менял свою силу внутренний звук-зуммер. Там! Точно! Сделав несколько шагов вправо и ещё раз сориентировавшись, он включил пушечку, и спрессовавшийся под собственной тяжестью снег стал превращаться в ручейки, стекающие вниз и обнажающие каменистый склон.

- Ри-и-та! - прокричал он, и от скалы отразилось эхо, в которое вплёлся слабый девичий голос.

Пронеслась мысль, что кричать-то так громко не следовало бы в лавиноопасном районе, но, к счастью, горы и снега оставались спокойными.

Ещё несколько метров…

Ура! Свет ворвался в пещеру. А с ним - Лесь!

Ему осталось только перевести пушечку в согревающий режим и успокоить Риту, обнять её, поцеловать мокрые глаза:

- Я же сказал, всё будет хорошо!

[ К содержанию ]

ИЛЛЮЗИЯ РЕАЛЬНОСТИ

Повесть

Разница между чудом и фактом

точно равна разнице между русалкой и тюленем.

Марк Твен. "Письма с Земли".

Обрывок телефонного разговора:

- ... Танюш, а в этот свой "закуточек" ты еще ходишь?

- Пока... И каждый раз мой благоверный потом ворчит. Нечего, говорит, хватит... на здоровье будущего ребенка отразиться может.

- И правильно.

- Да. Если б не жалко было Коринну. Кроме меня у нее и близкого-то никого нет. Конечно, тебе она кажется странной, но... И стул мой опустеет, и она обидится... А обижать ее ох как не хочется. Вот ты не веришь, а она очень даже многое может. Как вспомню ее глазищи, когда она в ударе, - мороз по коже. В общем, как быть - не знаю.

- Слушай, а если ей взамен тебя кого-нибудь подсунуть?

- Кого? Надо же, чтоб человек вписался.

- Ну, подумай!

- Кого-нибудь из натур чувствительных, романтичных...

- Постой-ка, Танюша, а у вас в конторе бродит один такой... не от мира сего.

- Ты о ком?

- Ну, этот... у экономистов... вечно взъерошенный, вспомни.

- А-а... Найденов. Имя забыла. Кстати, что-то его давно не видно. Может, заболел? Или уволился? И, потом, как ему сказать? Не брякнешь же с ходу - так, мол, и так. И с Коринной согласовать надо. Ладно, подумаю. Телефон его в "кадрах" спрошу. Может быть, может быть...

Я ничего не имею против того, чтобы иногда поболеть. Но не так же сильно, и не на стыке месяцев, когда шеф без меня, как без рук... то есть без языка... Кто там на телефоне дежурит сейчас?

Декабрь сеет за стеклами снежную пыль.

В комнате сумрачно. От огромных окон, иногда кажущихся дурацкими до нелепости, иногда мнящихся единственной отрадой, но всегда изумляющих гостей, тянет холодом - хоть заклеивай все щели, хоть оставь сквозняки в покое.

Опять знобит. Надо бы вскипятить чаю. Но выбраться из теплой постели?..

Вот и приходится жалеть, что нет рядом людей, обязанных в силу родственных уз ухаживать за больным. Мама бы сейчас малинкой напоила, пирожков с капустой испекла, полный бокал бульона подала - прозрачного, с кубиком морковки на дне и листиком укропа среди масляных бляшек. Размечтался... Прислали ведь тебе, оболтусу, малину. А ты? Слопал ее между делом, при полном здравии. Теперь соси лапу. А про маму сейчас лучше не вспоминать. Сразу набегают мысли об обмане, о том, что слабак ты и свинья. И настроение, давно паршивенькое, падает все ниже и ниже.

Но, если по-честному, жаловаться на заброшенность нечего. Веруня заходит. Суп - необходимую больному жидкую пищу - приносит. И чего ж тебе надобно, старче? Пирожков? Так добавь капельку внимания, поблагодари Веруню с улыбкой, и не только пироги - рыба фаршированная с усами из петрушки на табуретке возле кровати очутится. Но уж нет! Супчик, почти ничего не стоящий, перенесем. А за остальное, за излишества, придется снова зависимостью расплачиваться.

Кроме согласия съедать тарелку супа, уступкой Веруниной заботливости стало временное переселение Тобика с лоскутного коврика у моего окна в соседский коридор. Тобик - один на две квартиры. Пока я болею, его там кормят и выгуливают.

Пудель считается Веруниным, потому что дарили его ей. Но обитает он обычно у меня - черная Тобкина волосня слишком заметна на бежевой обивке тети-Тасиной мягкой мебели, и вообще, у нее аллергия на животных.

А мне - что? Сам себе хозяин. И потом: я с детства мечтал о собственной собаке. Но мама на любые попытки познакомить ее с приблудными щенками, высовывающими мордашки из-за пазухи, не глядя на наши умильные физиономии и не желая слушать никаких доводов, коротко отрубала: "Только через мой труп!". А позже Лера капризно морщилась: "Фи!" и подкрепляла недовольство упреком: "Тебе скучно? Тебе меня мало?". А я с детства мечтал о собственной собаке...

Когда вернулся после развода в опустевшую комнату, трахнул кулаком по стене так, что потом с месяц кости ломило, и проскрипел: "Ну и пусть! Ну и ладно! Собаку себе заведу! Вот!". Но подумал: одному жить с собакой тоже хорошего мало. Даже в горы на два дня не уедешь, не то что в отпуск. А о собачьих пансионатах, или как их там еще назвать, где уход был бы временный обеспечен им, осиротевшим, в нашем районе пока не слышно. И когда Веруне подарили крошечного лопоухого королевского пуделя, все сошлось как нельзя лучше: собаку я обрел почти свою, а ответственность за ее прививки и содержание в мое отсутствие поделил с соседями.

Я завернулся в одеяло с головой и стал приказывать себе думать только о веселом и хорошем. Но все время скатывался к жалости: бедный я, несчастный, никому не нужный... В голове возникли мелодии фольклорных причитаний. Вклинилась мысль о Веруне и ее матушке с их супчиками. Эти образы я выпихнул за скобки.

Наверное, снова поднялась температура, потому что голова закружилась, стены с потолком словно бы дрогнули. И я увидел звезды прямо над собой. Но как такое могло быть? Ведь снежные тучи накрыли город. Я посмотрел вниз. Домов не видно, только - серое пушистое одеяло. Отдавая отчет своему полубредовому в болезни сознанию, а потому не очень беспокоясь, скорее играя, я нырнул густой туман и провалился почти до земли, покрытой сугробами и льдом, до ярко освещенного круга под фонарем, многоцветно переливающегося в ярких блестках снежинок. Посмотрел вверх - темень, никаких звезд. Взмахнул руками и оказался снова над тучами. Позабавлялся таким образом, отмечая, что совсем не холодно. Потом почувствовал утомление. И дальше уже ничего не помнил.

С чем уснул, с тем и проснулся. Мельком пронеслись картинки звездного неба и моих нырков под тучи. Надо ж такому пригрезиться! Я поглядел в хмурое небо за не очень чистым стеклом и стал раздумывать о "телефоне доверия". Может, набрать номер и сплавить часть своих неприятностей, выслушав слова утешения? Причем, гарантированно-нежный голос не оборвет: "Сам виноват! Заварил - расхлебывай". Или еще грубее: "За что боролся, на то и напоролся!". Дружелюбному телефонному гласу "доверия" по должности положено оказывать моральную поддержку.

Сначала я рассказал бы о Леркином вероломстве. Я-то ее любил! Еще как! А как?.. Сейчас твердой уверенности в любви моей, беспредельной, как в романах, не было. Ну и Бог с нею, с Леркой. Хотя, стоит ее вспомнить, начинает саднить где-то под ложечкой.

Потом пожаловался бы на докучную Верунину привязанность. Что ж оттого, что росли вместе? И никто кроме меня на нее никогда внимания не обращал? Так по-соседски ж. И еще - осенью я честно попытался внушить себе, что лучшей жены мне не сыскать. И честно попытался, в порядке репетиции перед семейной жизнью, прожить вместе с Веруней две недели, пока ее матушка отдыхала в Ялте. Как вспомню, так вздрогну! Ну не хочу я если?.. Квартиру что ли поменять на другой район - от Веруни подальше? Нет уж, ни за что! Слишком привязан я к своей комнате. Таких, кроме нашего дома, и не существует, наверное. Две подо мной, да с противоположного крыла - три.

Я поерзал в кровати, подтягиваясь повыше. Но второе окно отсюда выглядывало только краешком стекла с рамой.

Дело в том, что дом наш отличается архитектурным кокетством. С краев выходящей на улицу стороны вырезано по квадрату - в метр с небольшим. И получились углы, вывернутые наизнанку, втиснутые в квартиры. А окна, которые в нормальном случае глядели бы в разные стороны, дают возможность через четыре стекла видеть кусочек собственной же комнаты.

Может быть, самое незабываемое из приятных ощущений, которые я испытал, это первый поцелуй с Лерой, над десятиметровой пропастью с мокрым после дождя асфальтированным дном, поблескивающим в желтом свете уличного фонаря. Лерка у одного окна, я - у другого. Полоска стенки между нами и десяток сантиметров ночного воздуха. Я перегнулся немного и в щечку холодную ее чмокнул. Она не ожидала, что-то хотела сказать, повернула голову и наткнулась прямо на мои губы. Снова дождь закапал. А мы целуемся, как очумелые. Чуть вниз не вывалились. Хорошо, меня рама оконная в чувство привела - от сквозняка качнулась, по пояснице ударила.... Вспомнил и даже зло на Лерку пропало. Не только ж плохое между нами было...

А еще я посоветовался бы с умненькой дежурной: как быть с работой? Плюнуть на нашу заболоченную контору и попытать счастья в других офисах? Приснилось вчера или от температуры прибредилось, что я, срастаясь с письменным столом, покрываюсь мхом и беловатым лишайником, а фломастер превращается в бурый сучок. Стены корявые заскрипели, пространство заколыхалось, стало съеживаться, я закряхтел или простонал, наверное, потому что свет зажегся и всполошенная Веруня очутилась у кровати: "Что? Опять плохо? А я тебе молока горячего принесла - кашлял...". Но мох с лишайником неспроста грезился. Значит, подсознанием чувствую, что пора на другую работу перебираться, пока не совсем заплесневел с Ильей в начальниках. Нет, про контору советоваться не стал бы. Сам знаю. Вот только характер у меня консервативный и на подъем нелегок. С одной стороны, если размечтаюсь, на что угодно способен, а с другой, когда дела коснется, лень. Все само собой на потом откладывается...

И если бы ласковый голос не торопился закончить разговор - а куда ему спешить, на службе ведь, - просто потрепались бы о пустяках: что в кино идет и в мире происходит. А может, милая дежурная своими проблемами поделилась бы, и я смог бы чем-нибудь ей помочь...

И тут телефон зазвонил на самом деле, я лежал и слушал. Кому я нужен? Наверняка, не туда попали. Спросят магазин или баню. А в комнате прохладно, и меня, пропотевшего, охватит... А вдруг - мама? Придется подойти. Нет на междугородный не похоже. Пусть звонит. Ну, сколько можно? Вот терпенье у людей… Сейчас Веруня прибежит на звонок. Как бы намекнуть ей, чтобы она Леркины ключи от квартиры вернула? А-то не понятно, кто здесь хозяин.

Я нащупал ногами тапочки и, завернувшись в одеяло, заковылял к тумбочке с аппаратом.

- Але!?

- Это квартира Найденовых?

- Допустим, - удивился я, с грустью отметив множественное число своей фамилии.

- Извините, пожалуйста, не знаю вашего имени, но, скажите, вы у Ильи работаете?

- Да, а что?

Наверно, общественность проявляет заботу. Долго же раскачивались.

- Скорее всего, наш разговор покажется вам странным... но, простите, как вас зовут? Иначе неудобно...

Голос был теплым, почти как из полумифического "телефона доверия".

- Артем. А вас?

- Татьяна. То есть Кира. Но это не имеет никакого значения.

В таком случае, действительно, странно.

- Извините, Кира-Танюша, - говоря по телефону, я всегда чувствовал себя гораздо раскованнее, чем при непосредственном общении. Тем более что это ей от меня что-то нужно, судя по интонациям, - у меня температура и ледяной пол под ногами, так что подождите секунду, я перетащу аппарат к кровати.

- Конечно, конечно...

Я с комфортом устроился в подушках и, вообразив себя любимцем дам, сказал:

- А теперь я к вашим услугам.

- Боюсь, что вы меня неправильно поняли, но постараюсь разъяснить. Только ответьте еще: вы играете на скрипке?.. Флейте?..

- Нет. Ни на чем. Даже не пробовал.

- Но, может, хоть стихи читаете?

- Пишу. Точнее, пытался писать, пока разбирающиеся в поэзии люди не просветили меня относительно отсутствия таланта.

- Неважно. Мне кажется, в душе вы - поэт.

- Лестно, но, боюсь, не вполне заслужено.

- Сейчас дойду до главного. Существует некое, как сейчас называют, "неформальное" объединение. Людей, я бы сказала, романтического склада. И в этом объединении не хватает одного человека. Я думаю, вы подошли бы...

- Интересненько. А чем они занимаются?

- Пока не могу сказать, нужно ваше согласие - в принципе.

- Согласен, - произнес я. А что терять-то?

- Вот и хорошо. Вам позвонят позже.

- Когда?

- В четверг. Ждите. Извините, но я не имею права говорить о деталях.

- Ладно. Пускай! Только, Кира-Танечка, не опускайте трубку. Давайте побеседуем. Мне ужасно скучно. И температура не спадает, и кашляю, и нос заложен - дышать невозможно.

- Мед, малина, багульник, алтейка, горчичники, картофельный пар...

- Не так быстро! Забуду! - перебил ее я, но уже в пустоту. Отбой.

Заинтриговала и бросила. А мне мучиться. Поэт им понадобился. Может, для создания рекламного слогана? Но сказала - "неформальное". Неформальное, неформальное… Ассоциируется с гитарными сборищами подростков под перебитыми лампочками. Стихи, музыка... Может, им надо помочь песенки сочинять? Но при чем тут я? И кто во мне увидел "подходящего"? Нет, погоди, она же не была уверена, что я пишу... писал... стихи. И про попытку втиснуться в литобъединение - в формальное объединение - я никому из знакомых не рассказывал. Тем более в тресте. А она Илью упомянула. Загадка.

Из-за того, что мое дарование не захотели даже оценивать в "около-литературе", из-за увиденного там, я сначала, конечно, расстроился. Но успокоился быстро. И если бы теперь позвонили оттуда (но при чем же здесь Илья?) с предложением вернуться, я бы, скорее всего, гордо отказался.

Но, если по порядку, после Лериного ухода было мне тошнее не придумаешь и неприкаянно, как осеннему листу, гоняемому ветром по пыльному асфальту. Маме бы пожаловаться... Но не верилось, что это всерьез. Думал: шалит женушка, хочет, чтобы любил крепче, потому и речи ведет о разводе, да о подругах, которых личные шоферы в парикмахерские возят. А я себе могу позволить разве что лаковую модельку "Мерседеса", по случаю премии купленную для коллекции. Вон на серванте красуется. Так знала же она, что за рядового менагера выходит! А может, это мне радоваться за нее надо? Мечта исполнилась: смогла, наконец, помахать мне ладошкой из-за овального окошка, и мягко - беречь надо - защелкнула за собой белую в натуральную величину дверцу, даже половинку которой я не смог бы приобрести сейчас, поскольку штиблеты сменить надо.

А мама написала, что "нездоровится, дожди, давление скачет...", и я решил повременить с письмом о разводе. Вот и временю - никак собраться с духом не могу, откладываю со дня на день.

Веруня сразу стала подлизываться и пирожными угощать. Говорила: "А ты возьми и женись немедленно, назло Лерке!". Подразумевалось - на ней, Веруне. Мама бы, может, и утешилась таким вариантом, недолюбливая Валерию, но я сначала решил, что это не тот клин, которым застрявший выбивают. Сначала...

И вздумал развлекаться. В театр ходил - два раза. В кино, тоже дважды: один, и с какой-то смешливой дурнушкой - еще раз.

Она мне на целый вечер настроение подняла. Хохотал - по делу и без - до колик в животе. За три часа, пока кино смотрел и ее до трамвая провожал, насмеялся за три предыдущие недели черной меланхолии. Но эта невзрачненькая девчонка с носом-пятачком и кудельками под неумело связанной голубой шапочкой проводить до дома не позволила, а мой телефон, записанный на прокомпостированном билетике, конечно, потеряла, или, что больше похоже на правду, тут же выкинула. А почему? Ей ведь со мной тоже весело было? Жениться на такой не стал бы, но поболтать - вечерок скоротать... Отчего ж нет? Почувствовала.

Потом еще раз - театр. Но со знакомствами все какая-то чепуха получалась. Думаю, потому, что вид мой был необихоженным и полуголодным. В принципе, пуговицы были на местах, и рубашки я, кажется, стирал вовремя. Да и в столовой первое, хоть и не люблю, обязательно съедал, чтобы питания хватило на подольше.

Итак, девушки - ноль внимания, ну, ладно, сказал я себе, и Бог с ними. Проживу. Но дискомфорт душевный никак не исчезал. Плохо было одному. Клуб… кружок… А, пожалуй, это выход, решил я. Сразу увеличится количество знакомых, новые контакты. Смысл в жизни появится. Заполнятся нудные воскресные часы. И, кто знает, может, добрый женский взгляд задержится на моей физиономии. Но музыкой я никогда не занимался. Рисовать умел только "ручки, ножки, огуречик". Так что к мысли о литобъединении подбирался исподволь. Хотя подозревал, что, если уж от меня может быть какой-то толк на поприще искусств, то только в литературе. Но писать, не считая добровольно-принудительных строк в стенгазету, не пробовал. Просто фантазия порой разыгрывалась не на шутку.

Еду, например, в метро. Напротив - женщина, скромно, но со вкусом одетая, обручальное кольцо на пальце. Я посмотрю на нее всего несколько секунд, отвернусь, или даже глаза прикрою, и, пока диктор не объявит мою станцию, успею уже с нею познакомиться, выяснить, что мужа она презирает за бездушие, предложить ей свое покровительство, провести вместе отпуск на море. А там, на пляже, узнать, что изменила она мне с каким-то шикарным черноусым. И, открыв глаза, поднимаясь с пригретого места, проходя мимо незнакомки, с последним взглядом мысленно проговорить: "Вот ты какая, оказывается. Хорошо, что до детей черед не дошел. Дели их потом!".

Но на женщинах я лишь сейчас зациклился. А раньше, еще учился когда, разыгрывал в воображении сцены совсем отвлеченные от любовных утех. Вот дочитываю очередную книжку Брэдбери или Лукьяненко, перелистываю последнюю страницу и, уткнувшись застывшим взором в содержание, сижу над книгой, пока мама меня не окликнет: "Артем, ты что текст наизусть учишь?". Знала бы она, какие приключения на инопланетах случались с ее сыном. "Пролетаю я как-то над Альфой Кита... А вы не были на Альфе Кита?.."

И вот решил я минувшей осенью написать рассказ.

Было мне одиноко, грустно. И образы рождались соответствующие.

Человек по имени Сантамар, нечто среднее между Робин Гудом и Монте-Кристо, схвачен, брошен в каземат, бежит, пойман. Заточен в подземелье, бежит, сделав подкоп, опять схвачен и теперь уже вывезен с палаткой и сухим пожизненным пайком на необитаемый остров посреди океана, кишащего акулами. Сантамар один, один, один... Он едва не сходит с ума от одиночества. На бесплодном острове нет применения ни силам, ни знаниям; единственное развлечение - вкатывание на гору валуна, а потом - наблюдение за его бегом к синим волнам по чахлым кустикам и серому песку. Тут надо или становиться философом или сводить счеты с жизнью. Но ему повезло. Однажды, на восходе солнца, он услышал голос - именно голос, а не глас - голос подруги, которую и любимой-то не считал. Он ответил в бесконечность, повернувшись к востоку. И она ответила тоже. Потому, что верить не переставала. Не знаю, отчего возникла связь между ними - не додумал еще, может, оттого, что в определенные моменты особая проводимость атмосферы появлялась. Но контакт был установлен. Благодаря горячей ее любви...

И вот тут работа над рассказом застопорилась. Сначала я хотел организовать героине испытательный полет на одноместном самолете. И она, зная координаты острова, сворачивает с заданного курса. Здесь заложен конфликт: самолет-то одноместный, а их - двое. Она просит его улететь самому, с нею, мол, ничего не случится. Рано или поздно друзья вызволят, а для него это единственный шанс. Но Сантамар не соглашается ее оставить. И, наконец, выход найден - они избавляются от всех приборов, рации, выкидывают даже спинку кресла и внутренние переборки, чтобы облегчить самолет, и взмывают к звездам вместе. Но потом взыграла моя мужская гордость, и я решил не передавать инициативы в руки дамы. Пусть лучше Сантамар приручит дельфинов, из палаточного брезента и опор соорудит лодку, и они помчат его к любимой. Тут вкралось подозрение, что с дельфинами поворот не нов, что где-то я подобное встречал. Пошел в библиотеку, закопался с головой в антологии фантастики. Точно такого же не отыскал, но близкое случалось. Решил продолжать. Перечитал рассказ с начала, и таким он мне показался плоским, бездарным на фоне блистательной классики, что стало противно, и я, в соответствии с писательскими традициями, изорвал семь злополучных страничек и за неимением камина сжег их на газовой плите. Выспался, поскольку день был воскресный. Поразмыслил, глядя сквозь два окна на собственное отражение в зеркале. От меня там оставался лишь синий кусочек свитера, да нос, смещенный к правой, нет, к левой щеке.

И предположил я, что, может, с поэзией дело пойдет лучше. Четверостишия к красным датам всегда давались, легко. А с рифмой вообще отношения сложились забавные... Из-за больного уха. В детстве перенес корь с осложнением, после чего ухо часто воспалялось и было заткнуто ваткой. Говорят одно, а мне слышится похожее, но другое. Говорят "грёзы" - представляю грозу с громом и молнией, произносят "утрата", вижу трап самолета. Получается: "в огороде бузина, а в Киеве дядька". Но из легкого искажения звуков для меня родилась дружба с рифмами. Почти игра, но без партнеров. Развлечение на скучных уроках. Марь Ванна бубнит: "подлежащее, сказуемое", а я будто через увеличительное стекло начинаю разглядывать слово "подлежащее", приставка превращается в предлог, И можно представлять что-то под чем-то лежащее, например, записку под булыжником, оставленную пропавшим товарищем, а потом из "пропавшего" получается рассказ про солдата, павшего смертью храбрых.

Четыре стихотворения, про времена года, я извлек из школьной записной книжки, зачем-то сохраняемой мамой. Строчки причесал, подровнял, чтобы одинаковое число слогов в них было. Решил, что мало, надо еще хоть три написать. Мысли о жажде любви, об одиночестве, я чувствовал, могли бы вылиться в кровоточащие слова. Но с какой стати я понесу свои страдания для анализа на даровитость каким-то чужим людям? Да и жаловаться на судьбу не хотелось. Нет, писать следовало на тему совершенно нейтральную. Хотя бы для начала. На столе лежал журнал, я ткнул пальцем наугад, для надежности закрыв глаза. Открыл. Прочитал. "Посуда". О новой технологий эмалевого покрытия. Ну и темку выиграл! Решил не отступать, из принципа. Тем более что рифм подворачивалось видимо-невидимо.

Написал. Одно, "посуда+простуда", было тускло-больничным. Второе, "чудо+посуда", носило характер рекламы. А третье "посуда+блюдо+верблюда", ориентировалось на детское восприятие и казалось сделанным не без юмора.

Я аккуратно перенес свои произведения на белые листы, положил их в папочку и, узнав, когда собираются члены литобъединения, надел свежую рубашку, галстук интеллигентной расцветки и отправился обретать друзей по духу.

Пришел пораньше. Спросил у вахтера, где собираются литераторы. Заглянул в приотворенную дверь. Остроносенькая девушка оторвалась от бумаг и посмотрела на меня глазками неопределенного цвета:

- Вы ко мне?..

- Да... Собственно, не знаю, - я бочком протиснулся в дверь, которая почему-то не открывалась до конца. - Я хотел... - и запнулся: как сказать? Записаться? По школярски. Вступить? Нет. Стать членом? Нескромно. - Я принес тут несколько страничек и хотел бы, чтобы кто-нибудь, если можно, их посмотрел.

- Очередное юное дарование, - она вдруг жеманно хихикнула, протянула мне, не поднимаясь с места, желтоватую ладошку, которую я вежливо пожал, и сказала: - Будем знакомы. Любовь Николаевна...

- Артем, - я прикинул, что она помладше меня лет на пять, так, что звать ее по отчеству, при том что меня будут окликать по имени - не много ли чести? И дополнил: - Иванович.

Сесть она мне не предложила. Второго стула рядом не было. Несколько их стояло у длинного стола посреди комнаты. Я стоял, вертя папку в руках.

- Ну, давайте, - она вздохнула. - Фамилию проставили?

- Нет, - я суетливо нацарапал требуемое.

- Надеюсь, рассказы?

- Нет. Я не знал...

- Ох уж эти мне поэты, - укоризненно произнесла она и добавила с надрывом: - Нам проза нужна!..

Я потянул папочку к себе.

- Ладно, оставьте, - смилостивилась она. - Вернем с рецензией через две недели. В это же время.

- Хорошо. До свидания.

Повернувшись к двери, я понял, что мешало ей открываться - швабра с веником, видно оставленные уборщицей. Хотел передвинуть их в сторону. Но Любовь Николаевна еще смотрела мне вслед, и я постеснялся, как обычно, ругая себя за недостаточную естественность. Так же бочком вышел.

Навстречу мне шла группа людей. Один из них, кудрявый, по-хозяйски распахнул вторую створку двери. Послышался смех с упоминанием веника. Коридор опустел, и я отправился восвояси. Чтобы полмесяца спустя, в октябре, появиться здесь снова.

Не могу сказать, чтобы меня трясло от переживаний, но доля волнения была - все-таки первую в жизни рецензию предстояло получить. И беспокоил вопрос: примут или не примут? Но в голове родилось созвучное: "примус или не примус"? Я представил себя, пропахшего керосином, с голубым венцом пламени над головою - нимбом? - успокоился, улыбнулся и спросил? "Можно к вам? Не помешаю?". Вошел в комнату, где кроме Любови Николаевны находился мужчина лет пятидесяти, остролицый и желчный на вид. Потом уже я понял, что это был руководитель молодых литераторов.

- А... это вы... Да, да, конечно. Вот ваша папка.

Я открыл ее, перелистал страницы. Только что не обнюхал их. Рецензии не было. Я так и сказал:

- А здесь ничего нет.

И не будет.

- ???

- Вы почему принесли написанное от руки? Во-первых, это неэтично. Во-вторых, у вас ужасный почерк, - жестко констатировала девушка с нежным именем.

Это, действительно, так. Но я старался, писал разборчиво. Даже буковку от буковки отделял.

- Я не знал... Мне не сказали...

- Набрать на компе и распечатать - так уж сложно было?

Наверное, на моем лице отразилась растерянность. И я тупо повторил, что не знал.

- Ну ладно, принесете в следующий раз. Постойте, - притормозила она меня, отступающего к двери, - если хотите, можете остаться, послушать. Сейчас начнется обсуждение стихов Вити Калганова. Выбирайте любой стул, пока все свободны, - и Любовь Николаевна отвернулась, заговорив с Н.Н. (Я так и не узнал, как его зовут) о каких-то протоколах, рекомендациях для издательств, чем повергла меня в смятение - мои ли это сани?

Я занял уголок потемнее и стал присматриваться к входившим. Собралось человек двадцать. Кому-то не хватило стула. Принесли из соседнего кабинета. Наконец, все утихомирились.

- Тишина. Слово имениннику, то есть нашему обсуждаемому, Калганову. Витя, не больше пяти стихов... Желательно - новых. Старые у всех в зубах навязли.

"Довольно бесцеремонно, - отметил я, - неужели он не обижается? Я бы точно...".

Светловолосый парнишка тонким, даже пронзительным, голосом стал читать стихи. Он их не предварял заглавиями, и пауз тоже не делал. Поэтому не знаю, сколько их прозвучало. Может, два, а может, десять. Любовь Николаевна посмотрела на часы, подняла кверху руку с карандашом и сказала: "Достаточно", потом спросила у H.H.: "Хватит ведь?". Он согласно кивнул.

- Кто у нас докладчик по творчеству Калганова? Ты, Роман? Ну, слушаем.

- Да, видите ли, не знаю, вправе ли я говорить первым, - начал серьезный парень в очках, - потому что первые слова обязательно должны быть доброжелательными, а мне не нравится ничего, что тот, то есть Калганов, сочиняет. И вообще, может, лучше кто-нибудь из поэтов выскажется?

Он выжидательно оглядел собравшихся.

- Нечего увиливать! - прикрикнула, гневаясь, Любовь Николаевна. - Говори, что думаешь!

- Думаю, что все плохо. Ну что это за рифмы: "нули-июли-кинули", получается - "кинули", но тогда уж лучше подойдет - "шугнули".

Калганов нервно рассмеялся и стал что-то говорить о праве на поиск, но его прервали:

- А именинникам оправдательное слово в конце полагается. Сядь, помолчи, послушай.

И Роман продолжил, что, если и ищет Калганов чего-то, то плохо. Например, очень хорошая рифма существует: "июли-пилюли"...

Я стал вспоминать стихи. Где же там затерялись эти "июли"? На слух я все воспринимаю очень плохо, глазами бы пробежать. Однако один образ мне показался интересным, про живую изгородь, которую летом - уж не в июле ли? - решили подрезать, подровнять. Обстригли. А буйная зелень только пенкой оказалась тоненькой. И остался кустарник серой колючей путаницей голых веток... Неплохо. Но я отвлекся. А между тем страсти накалялись, и интонации становились все более нетерпимыми. А при чем тут Цветаева? Это же наша классика! Оказывается, к ней у группы, условно обозначенной мною как "активисты" претензий было предостаточно;

- Нет таких слов в русском языке! Нет "большал", нет "ширел", нельзя сказать "жжя" и "рвя"...

Оппозиция стала приводить в пример чёрта, который был когда-то через "о" и "петлю", которая сейчас уже - "петля", мол, язык живой же, в развитии, но их давили на всех фонтах. Преклоняющиеся перед Цветаевой и Пастернаком были в меньшинстве. А Калганов? Весь съежился. Я посмотрел на Н.Н. Тот сидел, откинувшись в кресле, полуприкрыв глаза. Мне казалось, что он скрипит зубами. На скулах, туго обтянутых кожей, перекатывались желваки. У него был вид человека, которому врачи по состоянию здоровья запретили ввязываться в свары. Вот он и сдерживается из последних сил.

Тут мне на память пришел старый мультик "Двенадцать месяцев". Сценка, где мачеха и ее откормленная доченька начинают препираться, грызться, тявкать и превращаются в собак.

И так далеко происходящее здесь оказалось от моих чаяний и чаепитий - от мечтаний о добрых разговорах про жизнь и про литературу за, пусть электрическим, самоваром, что я, не замеченный никем и не нужный никому, вышел в коридор. Швабра с веником торчали в ведре.

Захотелось курить, что случалось крайне редко. Сигареты в рюкзачке обнаружились. Я затянулся, прислушиваясь к шуму за стенкой. Уж, кажется, дальше некуда, но он все усиливался. "Рутинеры!", - услышал я вопль напоследок. Калганов? Но мне это было уже не интересно.

После загадочного звонка прошло два дня.

Наконец-то ртутный столбик нехотя дополз до деления 36,4 и замер. Снег розовел на солнце, казался теплым, и мне надоело болеть.

Но наш районный врач был человеком очень добросовестным, долго постукивал по ребрам костяшками пальцев, прислушивался к дыханию, сердцебиению и в результате велел посидеть дома еще денек-другой. Я не сильно сопротивлялся. Уж коли дома - скучно, то на работе - не веселее.

Заглянул по дороге в библиотеку, взял шесть журналов - столько, сколько оказалось с фантастическими рассказами. Каюсь: люблю байки для взрослых. Пусть не часто, но случается мне испытывать тоску по фантастике подобную ностальгии. И тогда проглатываю десятки страниц даже не самой высшей пробы. Лишь бы урвать кусманчик восторга или ужаса, который в однообразно серой жизни, проходившей и предстоящей, никогда не придется испытать. Там обитали люди большого дела. Или гиганты мысли. Победители инопланетных чудищ, оседлавшие солнечный луч. Я вполне давал себе отчет, что жажда эта прорастает из пресловутого комплекса неполноценности рядового обывателя. Но - что делать?

И потом, если вселенная бесконечна, то непременно в этой необозримости существует точка, где храбрый космонавт встречается в смертельной схватке с шагающим кровожадным деревом, или медузой, принимающей облик любимой. Так что - вроде бы придумки, а кто их знает...

Прочитал половину журналов, глянул на часы - спать пора давно. Потянулся, вздохнул, нажал кнопку торшера. Можно бы уснуть, но вспомнил, что таблетку, прописанную врачом, не принял. А как человек дисциплинированный, если бы не уговорил себя подняться, во сне увидел бы укоризненно грозящее мне лекарство. Лучше не надо...

Не зажигая света, плеснул в чашку немного еще не остывшего чая, запил им пенициллиновую горечь и случайно глянул в окно. Что-то там было не так. Я даже нос о стекло в лепешку расплющил, стараясь разглядеть получше. Но снова пошел снег. Даже машины, ползущие внизу по дороге, едва угадывались за туманным пятнами света. А на неопределимом расстоянии, но, кажется, на уровне окна висело белое продолговатое нечто. И кажется, покачивалось. Или это от мельтешения снежинок?

Я дернул за оконную ручку. Но щели были заделаны на совесть. Веруня осенью хозяйничала, думая, что это и ее будущая комната. Да и я, верно, ослабел из-за болезни. В общем, еще пару раз потянул, стал выковыривать пластиковую прокладку, а потом пришла в голову здравая мысль: стекло, конечно, грязноватое, но не настолько, чтобы существенно повлиять на видимость, и кроме осложнения болезни я ничего от распахнутого окна не получу. Коли приспичило узнать, что там в воздухе болтается, на неположенном месте, надо одеваться и топать на улицу - поближе к загадочному объекту. Неопознанному и, может быть, летающему.

Но тут я ощутил раздвоение. Душа моя изнывала от любопытства и жажды необычного, она ринулась в зимнюю ночь. А ленивое тело забралось под пуховое одеяло. "Все-таки правильно: материя первична", - вздохнул я, закрывая глаза.

К утру привидевшееся за снегом не забылось, не заспалось: первым делом, размахивая руками под бодрую музыку, просочившуюся из соседней квартиры, поскакал к окну. Казалось, что атмосферы никакой нет - настолько ясно было все различимо до самых далеких заснеженных гор. И ничего нереального. Оно, конечно, если и было, то не стало дожидаться моего высочайшего пробуждения. А все ж остался в душе мятный холодок от припомнившегося ночного впечатления.

На новостройке через дорогу покачивал журавлиным носом подъемный кран. "Майна, майна... Вира!" - и вот уже какой-то ящик взмывает вверх. А вдруг это блок стены, забытый нерадивыми строителями в поднебесье, смутил вчера мое воображение? Но не слишком ли далеко до крана? Снегопад исказил картину...

Загадка осталась. И в ближайшие недели, в зависимости от настроения, я склонен был или считать, что наш микрорайон посетил НЛО (со временем объект оброс подробностями, как корабль ракушками, вплоть до припомнившихся затемнений - иллюминаторов?), или вполне трезво отмахиваться: да стенная панель это была! Что при частом повторении упростилось до альтернативы: "тарелка?" - "панель?".

А обращаться к этим мыслям в дальнейшем поводов у меня оказалось достаточно...

Я, растягивая удовольствие, выпил чашечку кофе. Потом еще одну - с бутербродом. И продолжил погружение в фантастику. Читал, пока не наткнулся на персонажа с фамилией "Ветров", к тому же бывшего суперштурманом. И почувствовал, что пресытился. А вот, если бы подобное появилось в первом рассказе, усмехнулся бы, но чтение не бросил. Теперь - все. Неужели мало вариантов буквосочетаний? Неужели не хватает фантазии, чтобы выйти за набивший оскомину круг Громовых, Солнцевых, Ветровых, Смитов и Браунов? Что ж тогда говорить о содержании? Слабо! Остальное просмотрел по диагонали.

И тут зазвонил телефон.

- Алло, алло!

Опять женский голос. Но другой. Более уверенный. Про тот непонятный звонок я почти забыл. Вернее, убедил себя забыть, посчитав его розыгрышем какой-нибудь Леркиной подружки. Может, та через нее проверяла мое моральное состояние?

- Да. Я вас слушаю.

- Это Артем? Я не ошиблась?

Голос был не просто женским, а глубоким, модулированным.

- К счастью, нет.

- Почему, к счастью?

Удивление прозвучало без намека на кокетство.

- Потому что мне скучно и грустно, а звонок обещает... - я хотел сказать "развлечение", но подумал, что она может оскорбиться, - разнообразие в моем полуболезненном состоянии.

"Ишь, как загнул!", - похвалил я сам себя.

- Вам звонила Кира, - голос утверждал.

- Кира? Ах, Татьяна-Кира… - вспомнил я. - Да, да я ничего не понял. Какие-то стихи... Или нет. Сначала про музыку...

- Так она себя назвала? Впрочем, это неважно.

- Да, - подхватил я, - она тоже это сказала. А вас как зовут?

- Коринна. У вас есть несколько минут сейчас? Вы не очень заняты?

- Есть минуты. И даже скажу сколько. Двадцать четыре плюс двенадцать умноженные на шестьдесят. Больше четырех тысяч минут. - Я чувствовав, что перебираю, но не мог уже остановиться. - И все они у ваших ног, Коринночка.

- Не надо, - она, наверное, поморщилась, и я выругал себя. Голос зазвучал официальнее: - Не выношу фамильярности и уменьшительно-ласкательных суффиксов. Вы в состоянии настроиться на серьезный лад?

- Извините, я слушаю.

- Ну вот... У меня дважды в месяц собирается несколько друзей.

Кружок интеллектуалов? "Зеленая лампа"?

- Кира рекомендовала вас.

- Я рад. Хотя, право же, не знаю, чем обязан... - опять не в тот тон заносит! Но как-то ведь надо реагировать.

- У вас есть под рукой карандаш, лист бумаги?

- Найду. Сейчас. Секунду...

Как назло "под рукой" ничего не было. Пришлось, извинившись, рыться в письменном столе. Попалась страничка с отвергнутым осенью стихотворением "про посуду". Я перевернул ее, устроился поудобнее:

- Слушаю. Записываю.

- Я сейчас продиктую вам двенадцать вопросов. Возможно, они покажутся странными, на первый взгляд, но все же постарайтесь ответить на каждый из них. Дня вам хватит? Если завтра в это же время я позвоню?

- Конечно... Думаю, хватит. И хорошо, что завтра, а то в пятницу мне выходить на работу...

Она прервала меня:

- Пишете? Первый вопрос...

Трубку я положил в состоянии слегка ошеломленном. Не знаю, к чему я был готов. Может, к выяснению с их стороны моего семейного положения, или образования, или перечня любимых писателей, композиторов, наконец...

Я отыскал чистую бумагу и надолго задумался. Ответы с самокопаниями и перерывами на сон и еду растянулись почти на сутки. С первым вопросом, допустим, все было ясно. "Обладаете ли вы счастливым очарованием, удачливостью?". Нет. Мой вариант всегда был в проигрыше. Кому-то везло, если не в картах, так в любви. Мне настолько же бесполезно было вкладывать сбережения в облигации выигрышного займа или играть в крестики со "Спортлото", как и надеяться на длительную взаимность в любви. Здесь можно было бы возразить, что вот Веруня, мол... Но, во-первых, есть подозрение, что она чувствует себя к тридцати годам обойденной, никому не нужной, и меня рассматривает просто как возможность пристроиться, хотя, черт его знает, может, грех на душу беру. И потом, если даже она меня любит, допустим, то я-то - нет. И тогда о какой удачливости в сердечных делах может идти речь? А Лера? Неужели совсем не любила? Зачем тогда?.. Со своей приговоркой: "Не в деньгах счастье, да без денег несчастье". С меня же и взять нечего было кроме фамилии. А вдруг здесь ключик? После скромной церемонии бракосочетания она из Лерки Пузанчиковой - какой шикарный объект для дурачеств акселератов от первого класса до пятого курса! - превратилась в Леру, вполне благозвучно обозначаемую "Найденовой". Лера Найденова. А теперь моя фамилия и уже чья-то Лера. После развода девичью фамилию, конечно, не взяла. И как же она расписывается нынче, вступив в брак с бежевой "Тойотой"? Может, она и детей со мной заводить не захотела, зная, что алиментов с меня - мизер, а коротать рядом жизнь до старости в однокомнатной квартире - тоска, и жизни никакой. Но никто ведь замуж не тянул против воли. Значит, в начале, почти любила, а потом разобралась, опомнилась. Думаю о ней, и рассыпается она на совершенно разных Лерок, несовместимых друг с другом. А может, она со мной жила, очнувшись после медового месяца, переступая через неприязнь. Из чувства долга - целый год. Тогда ее жалеть нужно. И не поговоришь теперь откровенно, не выяснишь все по-доброму. Поздно. Отвлекся. Пишу: "Нет, удачливостью не обладаю".

"Имели ли вы видения прошлых жизней?". "Чувствовали ли когда-нибудь, что с вами это уже было?". Это. Что? А вдруг меня все-таки разыгрывают? По голосу не похоже. А пусть даже и так - ничего страшного. Поиграем. Отнесусь, как и ждут от меня, с полной серьезностью. Это. Было. Когда я впервые пригласил Леру в кафе и смотрел на мир сквозь приукрашивающие его очки.

Скатерть казалась в меру чистой, пластмассовые гвоздики в пустом стакане - уместными, и официантка - вполне милой теткой. Лерины светло-карие глаза, волосы, при взгляде на которые вспоминалось пшеничное поле в июле... Все это рядом. И тогда я отчетливо подумал: "Было". Но что было? Солнечное поле? Или бессонное летнее томление, когда звездное небо врезалось в дверной проем сеновала? Или голос Ободзинского, из детства, с маминой любимой пластинки: "Эти глаза напротив - чайного цвета… нет в них отве-е-та...". Нет ответа. Но не мы ли целовались, как ненормальные, возле моих ненормальных окон? Стоп. Если в подсознании застряла песня, то факт "это было" лишен чистоты.

А ведь еще запомнилось... Да. Образ, картинка... Тогда я стоял на высоком берегу Днепра, и вокруг метались спугнутые мальчишками стрижи. Я будто бы вспомнил берег, стрижей, но как же мог, если первый раз - и единственный до того - приезжал на Украину только годовалым несмышленышем. В общем, точно ответить на вопрос не получается. Так и эдак - обмана не будет. Но, судя по темам анкеты - или теста? - от меня ждут "Да". Так, пусть будет так!

"Верите ли в силу вашего желания?". Нет. Тоже нет. Хотя в школе верил. В пятом классе. Что будешь гипнотизировать Марью Никитичну: "Хочу, чтоб немедленно вызвали к доске!", - и вызовет. Или, уткнувшись в учебник, внушать: "Только не меня!..", и пронесет. Но, скорее всего, добрый человек, Марья Никитична, эту самую силу желания читала на наших бесхитростных физиономиях. И жалела нас. А случалось еще смешнее: "Колдуй баба, колдуй дед...", - и словно по хотению-велению из-за угла автобус выезжал, да так ко времени, что я, безнадежно опаздывающий, успевал-таки к первому уроку. Но если вопрос перевернуть? Сила вашего нежелания... Я не желал быть экономистом, а институт находился возле дома, и я стал им. Значит, слабо "не желал". Слабее, чем хотел быть человеком творческим и гуманитарным: писателем, психологом, историком, художником... Выбор бы облегчился при наличии ярко выраженной склонности, таланта, но где его взять? "Нет, в силу моего желания не верю!".

"Имели ли опыт прямого использования вашей психической силы?". Ну, это почти то же самое. Как и следующий вопрос: "Верите ли в силу внушения?". Вообще - верю. Тут сомнений нет. Ходил на сеанс гипноза. Наблюдал и удивлялся эффекту, пока самого в сон не погрузили и досмотреть, как там с другими получалось, не дали. А с собственным внушением на других дело обстояло неважно. Уж как внушал Лерке: "Не уходи! Ну, полюби! Я же хороший!". Не вышло.

"Ощущаете ли производимый вами эффект?". Ощущаю. Но не тот, который хотелось бы. Трижды заговаривал с разными хорошенькими, в театр приглашал, в консерваторию, а они сторонились, как от ненормального. Последний раз домой пришел - сразу к зеркалу: "Что не так?.." Все на месте. Выбрит насвежо, благоухаю. А если бы кепку натянул да телогрейку? Вот где эффект был бы! С участием милиции.

"Привлекает ли вас использование трав для приготовления пищи, лекарств, интересует ли древняя медицина?". Ответ однозначен: "Да". Очень люблю запахи, таящиеся в корзинах зеленщиц: базилика, кинзы, укропа, сельдерея... А стрелки зеленого лука? И зрелый помидор рядом. Аж слюнки потекли - размечтался. И древняя медицина - это, действительно, интересно. Уроков химии я ждал, как всякий любознательный пацан.

"Оказывает ли на вас воздействие определенное место?" Конечно. Как и на всех, наверное, кроме самых заумных гениев, которым все равно в каземате они или в весеннем лесу, лишь бы от идеи не отвлекали и ручки с бумагой вовремя подавали. С работы я предпочитаю ходить пешком, тихими переулками, не зря же - умиротворяет. А вестибюль театра оперы и балета настраивает на праздничный лад. А если сесть в кресло, в котором, кстати, я и сейчас сижу, и смотреть в окно, видя второе, мое же - то рождаются странные образы и неожиданные мысли. Если Агата Кристи любила закручивать свои кровавые детективы, блаженствуя в теплой ванне рядом с вазой полной яблок, то я бы, будучи писателем, придумывал самые загадочные сюжеты, сидя здесь и глядя на солнце, птиц и облака не прямо - прямо виден только заснеженный тополь, - а отраженно, от второго окна, со стеклом не лучшего качества, поэтому слегка искажающим заоконный мир.

Следующий вопрос - коварный: "Верите ли вы в перерождение?". Ну, как же можно? Нет, не верю. В любой момент могу привести десятки доводов, что по ту сторону жизни нет ничего. Пустота. А перерождение, если угодно, существует. В форме распада на молекулы с последующим образованием новой органики - травы, муравьишек (червей представлять не хотелось). "Я не умру, мой друг. Дыханием цветов себя я в этом мире обнаружу. Многовековый дуб мою живую душу корнями обовьет, печален и суров". Все ясно, как в букваре. Но... где-то оставалась в душе слабинка, про которую даже себе признаваться не хотелось. Атавизм, уступка застрявшему в генах наследию мрачного средневековья. Ну как же я, такой живой, тоскующий, пусть бесталанный, но не очень плохой, превращусь в ничто? А куда денутся мысли, планы, восторги и боль? Однако, надо сказать, книги о жизни после смерти не льнули к моим рукам. Только завидовал иногда наивности верующих, спокойно и с достоинством ожидающих вступления в свой рай.

Осталось немного. "Есть ли у вас тайное имя, которым зовете себя, или хотите ли иметь его?". Сразу услышал прекрасно поставленный голос популярного актера: "Рыцарь, Лишенный Наследства, если вы все еще не согласны объявить нам свое настоящее имя, мы под этим титулом вторично признаем вас победителем на турнире и заявляем, что вы имеете право получить почетный венец из рук королевы любви и красоты!". Desdichado. Тут выбора не было. В одиннадцать лет я не просто играл, а постоянно отождествлял себя с Айвенго. И в дворовых ристалищах, где невидимая кровь доблестных рыцарей капала на гнусные тела Фрон де Бефа и Буагильбера, конечно, поверженные, и в письмах к Регине из соседнего подъезда - девчонке, не замечаемой раньше, но вдруг обратившей на себя внимание именем, к которому очень шло добавление титула "леди". Леди Регина... Смешно вспомнить, сколько терзаний было по поводу - вручить ей объяснение в любви или нет? Подписываться под ним своим именем или звучным английским? В конце концов, нарисовал внизу благородный герб и бросил конверт в ящик. Реакции не было. Да и не очень мне нужна была реакция пятиклассницы, которую бабушка за ручку водила через дорогу до музыкальной школы. Из детских штанишек и рыцарских турниров я вырос. Однако доблестное имя "Айвенго" вспоминал с теплотой, как Марью Никитичну. Только не при чем здесь я сегодняшний. И имя мое меня устраивает.

"Говорите ли вы с вашими растениями и животными? Верите ли, что они и ваши вещи обладают личностью, индивидуальностью?". Опять вопрос с двойным дном. "Конечно", отвечаю. Тобик - личность, он обожает, когда с ним беседуют, всячески выражает свою потребность в общении, тычется холодным носом в ладони, в колени, повизгивает, тявкает, кивает, участвует в диалоге. Я по нему здорово соскучился. Завтра вечером предъявлю Веруне больничный лист, заверенный набором печатей и впущу Тобика к себе. А вот растений у меня нет, так что не разговариваю я с ними. Вещи свои люблю, к ним привыкаю, выбрасывать - не терплю, индивидуальность, но не личность, за каждой признаю, собственный карандаш от любого постороннего отличу, потому, что, задумавшись, царапаю по нему ногтем, и на "моем" где-нибудь краска до деревяшки соскоблена.

Теперь последнее. "Верите ли в группу людей, могущих совместно концентрировать мощь психических сил?". А черт его знает! Не встречался с такими. Но и не исключаю. Фанаты какие-нибудь. Что же ответить? Верю-не-верю, я устал, оказывается, от необходимости разбираться в своем содержимом. Напишу "Верю", и баста! Но вообще-то, ведь, - не очень... Орел-решка. Жребий, стимулирующий рождение хоть какого-то ответа. Крошечный довесок, выводящий чаши из недопустимого равновесия. Я поставил на "орла". Монета серебристым пропеллером замелькала в солнечном луче и укатилась под кресло. Достать веником? А вдруг нечаянно переверну? И я сдвинул тяжелое кресло с пригретого места, разглядел под слоем пыли - "орел", вывел четкое "верю" и с чувством исполненного долга пошел за веником - представилась возможность вымести серые хлопья и невесть откуда взявшиеся фантики от ирисок - неужели Тобик приволок? Потом решил, что, раз уж взялся, надо пол помыть, а там и другие домашние дела о себе напомнили. Даже обед, разлетевшись, приготовил: суп - "из пакетика", но зато картошка-фри, как в лучших домах. День кончился - глазом моргнуть не успел. Телевизор посмотрел, поужинал, поспал, позавтракал, сходил в поликлинику, уже поглядывая на часы - вдруг раньше позвонит? И придвинув телефон к креслу, стал листать журналы, не вникая в смысл строчек.

Точно во вчерашнее время:

- Алло, здравствуйте, Артем.

- Добрый день. А я боюсь отойти от телефона - вдруг не услышу звонка.

- Значит, ждете... Как вопросы?

- Сейчас... - засуетился я и стал отвечать, поглядывая на свои корявые строчки. Вначале говорил предельно кратко: "да-нет", и лишь, если Коринна хотела услышать пояснения, не вдаваясь особенно в лирику, намечал ход рассуждений, приведших к ответу.

- Ну что ж, - кончила она экзамен, - попробуем вас пригласить. Но имя... У нас принято выбирать себе другое. Это помогает раскрепощению, отстранению от себя, обыденного. Какое предпочитаете вы?

Не знаю, что на меня нашло, тем более, если припомнить - кем только я ни побывал в воображении. Наверное, на меня подействовала излишняя уверенность тона Коринны. Или зависимость от ее благоволения: пересчитают зубы, пощупают мышцы и, может быть, купят. Купит. Она - главная. Староста, если в их конторе такая должность есть. "Мы, Николай Второй!". Короче, я взбрыкнулся:

- Не хочу другого имени.

Не "Айвенго" же называться! А подыскивать сейчас иное, лихорадочно что-то мекая...

Но она смирилась. Даже слишком быстро.

- Хорошо. Пусть будет так. Дело ваше. Только назовите какое-нибудь число. Быстро!

Первым мелькнуло - "семь", но я тут же подумал, что большинству "семерка" сразу пришла бы на ум, так же как поэт - Пушкин, а фрукт - яблоко, и я соригинальничал, выпалил:

- Шестьдесят восемь.

- Да? - удивилась она. - Странно, - и добавила: - Если вы искренни.

После чего мне стало немного стыдно, и я перевел разговор на другое. И лишь позже вспоминая наш диалог, удивился ее удивлению.

- Но все-таки, чем занимается ваше... ваш кружок?

- Нельзя ответить однозначно, но, думаю, только у нас вы сможете обрести духовную гармонию. Я позвоню еще и объясню, как и когда вы сможете нас найти. До свидания.

Заманчивое обещание. Спокойствие и внутренняя гармония - лучшего и пожелать нельзя. Почти рай земной. Я скомкал листок с вопросами, скатал его в тугой бумажный шарик. Интересно, сколько баллов я набрал, если это, и в правду, был тест? Наверное, немного. Хотя люблю тесты, анкеты. Примеряешь к себе всякие ответы, ищешь самый точный, открываешь что-то неожиданное сам для себя. И то, что сознавалось раньше лишь смутно, неотчетливо, вдруг обретает реальность факта. "Ваш любимый кинофильм?". И начинаешь анализировать: в этом - ах, какой материал! Но актер местами пережимал, слезу выколачивал. А в том все прекрасно, но, друзья, сколько же можно - о любовных треугольниках? Недавно Веруня откуда-то тест приволокла, с вопросами явно провокационными: "Какое уголовное преступление вы могли бы совершить? (Отвечать обязательно!)". "Черный с белым не берите, "да" и "нет" не говорите!", - так мы играли в детсаду. Веруня ждет, что я отвечу. Спрашиваю: "А ты что написала?".

- Ничего пока. Потому и к тебе зашла. Придумать не могу. Все преступления больно мерзкие.

- Ну и брось. Очень надо чушью голову забивать!..

- Я сначала все не прочитала, и честное слово дала - к завтрашнему дню заполненный листок вернуть.

- Подожди минутку, сядь, или зайди позже. Придумаю что-нибудь.

Она, конечно, выбрала первое. Забралась с ногами в мое кресло и притихла. А я стал соображать. Даже при том, что не любил я Веруню ни капельки, не хотелось мне предстать перед нею потенциальным убийцей или вором. И я вывернулся, воскликнув: "Эврика!":

- Вручение взятки.

Веруня захлопала глазами, и я объяснил ход своих мыслей:

- Во-первых, без крови. Во-вторых, вроде, преступление, но чаще всего вынужденное обстоятельствами. Тот-то, кто берет, точно - преступник. Пользуется своим положением. Таких - в тюрьму без разговоров. А если даешь, то, есть вероятность, что не от хорошей жизни. Может, последние крохи этому гаду в карман вкладываешь. Это для него, обожравшегося, твои рубли - капля в море, то есть в кубышке...

Я начал кипятиться словно сам, обремененный многочисленным семейством, десятилетие стоял в очереди на квартиру или не мог определить детей в ясельки. Но быстро замолк, поймав восторженный взгляд Веруни.

- Какой ты умный! А я бы ни за что не придумала.

- Ладно, ладно, если что - заходи, - нарочито грубовато сказал я, давая знать об окончании аудиенции. Боялся расслабиться. И Тобик ей вслед тявкнул.

Вроде, жалко ее. Такая же неприкаянная. А два сапога - пара. Но, если я ничего не могу с собой поделать? У Леры были теплые руки и губы. И пахла она вкусно до головокружения. А Верунин запах отдавал чем-то кисловатым, губы были жестко-холодными. Я, надеясь хоть что-то изменить, подарил ей флакончик сладковатых духов (миленькая продавщица уговорила: "Лучше не бывает... мои любимые!"). Но Веруня после потока благодарностей сказала, что эти духи не для женщин ее типа. Может быть. Ну так купила бы другие. Нет. Она продолжала обитать в облачке естественного аромата скисающего молока. Я, кажется, снова злюсь, забыв о Веруниной беззащитности, доброте, и умении - не в пример Лере - хозяйничать. Это все прекрасно, но - недостаточно. Ну, неужели ей, с опытом в тридцать женских лет, нужно рассказывать про необходимость "шарма"? Хочешь - не хочешь, а с Лерой сравниваешь. Любезная сердцу моему бывшая женушка считала делом чести менять облик каждые пять дней, после очередного мытья головы. То закручивала благоухающие волосы мелким барашком, открывая лоб, то опускала почти на глаза свою пшеничную челку, то ходила живописно растрепанная "ветерком". И всячески подчеркивала выбранный на эти дни стиль.

Интересно, есть на свете люди довольные жизнью? Когда валялся в бредовом жару, ничего для счастья не требовалось кроме здоровья. Вылечился. Ни головной боли, ни сотрясающих поминутно приступов кашля. Свеженький, как огурчик, шагаю на работу. С радостью? Как бы не так! Пройдет день-два, и все возвратится на круги своя - втянусь. Но уж больно тошно после даже небольшого перерыва переступать порог нашего забюрокраченного кабинета.

- Здравствуйте, Илья! И коллег приветствую!

Я прошел в угол к своему столу. Слой пыли на полированной плоскости соблазнял изобразить чертика. Я нарисовав рожицу с рожками и косыми глазами, потом превратил чертика в чистый коричневый овал, поставил рядом запятую и дописал несколько слов. Илья прочитал по слогам перевернутые каракули: "О, есть ли у нас уборщица??". С чувством юмора у начальника было не совсем благополучно, поэтому он начал рабочий день с нравоучений.

- Найденов, стол - это не пол - ("Удивительное заключение", подумал при этом я), - неужели сложно протереть? Возьми мою тряпочку...

Я развернул монитор так, чтобы Илье не бросались в глаза мои бесхитростные развлечения на рабочем компе. В принципе, свободного времени было предостаточно. Две недели в месяц я трудился - собирал сведения и готовил отчеты разных форм. А оставшуюся половину месяца отупело скучал.

Как предстояло и в ближайшие дни…

Затренькал телефон на двухтумбовом начальственном столе. Илья бесцветным голосом сказал: "Сейчас" и "Вас, Найденов...". У меня невпопад стукнуло сердце. Но, подходя к ожидающей трубке, я пришел в себя: "Они ж не знают рабочего телефона. Верно что-то служебное!!". Так и оказалось: табельщица просила скорее принести ей больничный лист.

В этот день Коринна не позвонила.

Зато в субботу телефон заверещал с утра, и я одной рукой тянулся к нему, другой протирал глаза.

- Извините, Артем, если я вас разбудила, но позже мне некогда будет разговаривать.

- Ничего страшного, здравствуйте.

- Я, собственно, только хотела сказать, что, если у вас сегодня вечером будет время и желание, можете прийти к нам.

- С удовольствием.

Она назвала адрес.

- Вы знаете, где это?

- Да. В двух кварталах от меня.

- И еще… - Коринна запнулась, - вы не ошиблись, назвав число "шестьдесят восемь"?

Хорошо, что она напомнила мне его. Надо же, выветрилось из памяти. Но марку держать надо. А она, значит, думала над моими словами, вылетевшими случайно. И ответы анализировала. Приятно, однако, когда тобой интересуются.

- Нет, не ошибся.

- Тогда странная картина получается.

Я уже приготовился к тому, что она хитроумными умозаключениями выведет меня на чистую воду. Но Коринна произнесла несколько непонятных слов, скорее для себя:

- Самен, хет, змея в поле, опять рок, но с весами...

- Чего-чего? - слегка опешил я.

- Пардон. В общем, до вечера, в восемь. И, если есть, захватите свечу.

- У вас перебои с электричеством?

- Да. Перебои, - ответила она со странной интонацией, чем заинтриговала меня еще сильнее.

Кое-как дождался момента, когда можно было начать собираться.

Что там за общество - не известно. Хорошо бы костюм свадебный велюровый в люди вывести, а то пылится в шкафу, моль кормит. Но вдруг окажешься там в нем белой, то есть кофейной, вороной? И я привычно натянул джинсы с серым вязаным свитером. А свечки дома не оказалось. Хотя прекрасно помнил, что валялся огрызок в ящике кухонного стола. Пришлось просить у Веруни.

Из ее двери выпорхнуло ванильно-апельсиновое облачко. Опять что-то вкусное творит.

- Артем? Как хорошо! Заходи. Пирог уже допекается. С изюмом. - Она, смущенно улыбаясь, провела рукой по волосам - прядка сразу будто поседела. И словно картинка из будущего промелькнула: постаревшая, одинокая, жалкая Веруня...

- Ты в муке испачкалась.

Она шагнула к зеркалу.

- Извини, я на минутку. У тебя свечка есть?

- Есть. В подсвечнике. Возьми сам, какая приглянется. Ох! Подгорает, кажется!

Из трех я выбрал самую скромную - витой зеленый столбик.

- Нашел? - появилась в комнате Веруня. - На этой был ярлычок "ароматизированная", но я зажигать еще не пробовала. А зачем тебе?

- Пока сам не знаю. Пригласили в гости. И почему-то - со свечкой. Я тебе потом другую куплю, ладно?

- Не надо. У меня запасные есть. Пойдем на кухню, я пирог разрезала.

- Извини. Спасибо. Некогда.

Хотя неплохо бы отведать. И полгода назад я, не раздумывая, съел бы кусочек-другой. Но после того, что было между нами?.. Нечестно. Нужно или забирать ее вместе с достоинствами, которых не счесть, и недостатками, которые, возможно, непереносимы лишь для меня. Или не морочить ей голову.

Веруня потускнела:

- Ну, как хочешь... Постой, хоть Тобику мясца забери. - Она вынесла в коридор сверточек

- Я его супом кормил. Ты не думай!..

- А я и не думаю.

Дверь захлопнулась. Тобик заюлил, почуяв вкусненькое. Я развернул бумагу. И что там оказалось? Вот, подпольщица... Мясо Тобику и кусок пирога - мне. Я для очистки совести положил-таки перед ним сладкий общипок, но пес отвернулся. И пришлось мне самому доесть остальное, с чаем.

Время уже поджимало. Тобик, увидев, что я надеваю сапоги, радостно запрыгал. Но я сказал ему:

- Ша! Сиди дома! Не скучай. Посмотрю, как там... В следующий раз, может, с собой возьму. Не скули. Вернусь - погуляем.

В домах с такой планировкой мне раньше бывать не доводилось. От лестничной площадки вправо шел коридорчик, а точнее - закуточек. Скудный свет общей лампочки не достигал части двери, где еле виднелся номер. Я глянул на соседнюю, чтобы сориентироваться, но та не была оцифрована никак. Черт! Даже не знаю, кого спросить. Коринну? Так имя, наверняка, не настоящее. Кира, которая Татьяна. Или наоборот.

Сколько можно стоять? Не съедят! Я нащупал кнопочку звонка. Он сказал: "Пик-пик-пик!", и свет ударил мне в лицо, обогнув темный силуэт.

- Я Артем, - брякнул я первое пришедшее на ум.

- Заходите. Раздевайтесь. Ваша точность похвальна, - голос был тот же самый, знакомый.

Повесил куртку на бронзовую завитушку вешалки. Начал стягивать сапог, но вспомнил о дырочке на правой пятке. Притормозил. Тут же одернул себя: не заставят же ноги задирать! Сойдет. Но Коринна, видно, заметила секундное замешательство:

- Не снимайте. На улице снег... чисто... - и открыла дверь в комнату.

Я достал свечу из кармана куртки:

- Вот... Вы сказали...

- Хорошо, - кивнула она, но свечу не взяла, и мне пришлось шагнуть в комнату, держа ее перед собой.

Вошел и замер, очухиваясь несколько секунд, - настолько необычным был интерьер, настолько жесткими оказались взгляды, обращенные ко мне.

Коринна подтолкнула меня к одному из свободных стульев. Потом уже, посчитав по часовой стрелке от хозяйки, я понял, что занимаю место №7. Но это потом...

- Артем, - представила она меня, - домашний философ.

Не знаю, отразилось ли удивление от выданной характеристики на моем лице. Я приподнялся и неуклюже раскланялся. Как клоун после антраша. Сел. Свечка, зажатая в кулаке, мешала. И я поставил ее перед собой. Тем более что их, самых разных, было на столе столько же, сколько человек за ним. Но горела свеча лишь около Коринны. Черная и странно изогнутая. Платье на ней тоже было черным, с блестками. И черная, ровно подрезанная челка опускалась почти до бровей. Все смотрели на нее, и она коснулась взглядом каждого, встала, выключила торшер, взяла свою свечу, обошла стол, и язычки пламени взвились над ним. Протянула руку с огнем к чаше возле прозрачного шара посередине, и оттуда закурился горьковатый дымок. Ее плавные движения были наполнены особым смыслом, наверное, понятным всем, кроме меня. Но вопросы задавать - неуместно, все сосредоточенно смотрели на свои огоньки - минуту? Или пять? А я поглядывал и на свечу, которая, понемногу оплывала, действительно, источая смолистый дух, и на соседей, чтобы не попасть впросак, не выбиться из принципа: "делай как все".

Коринна еще раз нагнулась над столом, отвела в сторону шар - хрустальный? - который торчал на пружинистой ножке. И в ритме с его качанием произнесла слова: "Хроно-синкластическая инфандибула...". Люди подхватили их шепотом, повторив, прошелестев еще несколько раз. Я, как все, стал глядеть на шар-маятник. Был ли там огонек в начале? Не обратил внимания. Но сейчас отчетливо что-то светилось, вспыхивало в самом центре, притягивая взоры. Коринна заговорила. Из ее речи я понял только то, что она к кому-то обращалась и кому-то отвечала - по интонациям. Смысла же было не больше, чем в начальных словах. По-моему, ноль. Появилось ощущение, что я проваливаюсь в бездонный колодец. Было душно. Захотелось глотнуть свежего воздуха... Меня спасла картинка, выплывшая из тайников памяти.

Искры в хрустальной глубине затуманивались от дымка над чашей - я вспомнил кафе, цветомузыку за сигаретным смогом и Лерины золотистые глаза. Словно отгородился от завораживающего голоса. Огляделся. Тени от свечей, дымка, шара сплетались, двигались по стенам и потолку, рыбки в просторном аквариуме поблескивали в фонтанчике воздушных пузырьков. Действо продолжалось. Где же окно? Я вспомнил свое, втиснутое в комнату. Скосил глаза, как при недозволенных играх на рабочем компе. Пришлось все же немного повернуться, стараясь не привлекать к себе внимания. За легким тюлем вместо стекла был витраж. Какие-то круги, кресты, многоугольники, нарисованные, вероятно, цветным лаком... А с улицы бил в окно свет неонового фонаря. Так вот почему тени на потолке кажутся подцвеченными! Не квартира, а ларец с секретом... Я осторожно поглядывал на хозяйку с отрешенным лицом. И что-то мне в нем почудилось знакомое. Видел я уже эти губы - почти без изгиба, верхняя и нижняя - две одинаковых дуги. Теперь мне и голос стал казаться знакомым издавна. Что за наваждение? Наступила тишина.

Коротко остриженная девушка слева от меня спросила Коринну:

- Так, когда же контакт станет реальностью?

В тоне ее было царапающее несогласие, даже - вызов. Коринна промолчала. Ответил мужчина, сидящий справа от нее:

- Помни о необходимости терпения.

Он повернулся ко мне затылком и блеснула лысинка на темени, точно тонзура доминиканского монаха. Я поежился.

- Всем нам нужно об этом помнить, - пробормотал второй мужчина, довольно крупный, во фланелевой синеклетчатой рубашке. Сначала я уперся взглядом в прореху на выпуклом животике с выглядывавшей майкой - пуговица в этом месте отсутствовала. Могла и только что отлететь, а, может, жены нет, как у меня, и обиходить мужика некому. Потом я перевел взгляд на лицо. Что-то, практически неуловимо, мне показалось и в нем знакомым, неприятно знакомым. Но мало ли, что кажется.

Зажгли торшер. Шар докачался и замер. Превратился в обычную елочную игрушку, и мое отражение в нем было уродливым. И смешным было бы, если бы не слова Кастере, мелькнувшие в мозгу: "Я находился в самом сердце тайны".

К Коринне подошла одна из женщин. Она выглядела изможденной. Больная, что ли?

- Вы обещали травку...

- Да. Вот, - Коринна достала из ящика стола толстенький кисетик. - Как принимать, знаешь?

Та кивнула:

- Спасибо огромное.

- Людмила, а что у нас с кассой? Нужно уже, наверное, выделить Анжеле...

Пухленькая кудрявая Анжела замахала руками:

- Не надо, еще хватит на пока...

Я подумал, что взносы какие-нибудь со всех собирают, в общую копилку. И спросил:

- Я тоже что-то должен?..

- Нет. До поры до времени. А, впрочем, дело добровольное, -ответила Коринна, - если хотите... Вот Мария недавно разбила Грааль. Теперь приходится использовать этот ширпотреб.

Я вместе с нею посмотрел на чашу для воскурений. Это была салатница, похожая на Верунину. Кто-то что-то разбил... Какая проза после стихов!

Оделся. В дверях, открывая неподдавшийся мне сразу замок, Коринна шепнула:

- А вам я позвоню.

Я громко, чтобы слышали все, сказал: "До свидания!" и вышел в ночь. От мороза и метели перехватило дыхание. Ветер пронизывал насквозь, забивая нос и легкие колючим снегом. Очень кстати подвернулся автобус. Успею еще намерзнуться, Тобика выгуливая. Автобус тронулся, я посмотрел назад. Женская фигурка махала рукой, подбегая к остановке.

- Притормози, друг. Там дамочка еще осталась, - сказал водителю не я.

Дверь приоткрылась и впустила запыхавшуюся Марию.

- О, это все еще вы? Нам по пути... - уточнила она.

- Да. Наверное, - сказал я. И пока компостировал два билета, раздумывая, о чем бы поговорить, пока помогал бабульке, выходящей за Марией, та, усмехнувшись, исчезла. Надо было бы проводить? Если б знал, что она хочет этого... Следующая остановка была моей. Вошел в подъезд и сразу услышал радостное тявканье Тобика.

Снятся же людям красивые сны! Кому из философов - уж не Платону ль - опустился ночью на грудь белоснежный лебедь?

А я специализируюсь по снам самим безрадостным. То за мной собаки гонятся, то с обрыва падаю и за метр до камней приказываю себе проснуться, чтобы не разбиться в лепешку. А чаще мерещится что-нибудь будничное, уныло достоверное - опаздываю на работу, таблицы отчетов, осточертелые до бешенства, всю ночь заполняю. Но в ночь, после визита к Коринне, считай, вообще не спал.

Обычно открываю глаза за минуту до звонка будильника. Лежу, пока звенит. Потом еще минут десять прихватываю. Грешен - люблю понежиться по утрам. А тут проснулся, словно от толчка. Полежал - будильник не звенит. Сломался, наверное. Не вечен. Из-за болезни у меня рабочий режим нарушился - я забыл, что воскресенье нынче. Пошлепал на кухню. Вскипятил воду. Заварил чаек покрепче. Позавтракал. Стал натягивать свитер и случайно глянул на часы. 2:45. Глазам не поверил - наручные электронные достал. Все сходится. "Вот это фокус", - подумал и стал разоблачаться снова. Улегся, выключил свет. Сна уже как не бывало. Мучился, возился, подушку десять раз переворачивая. В голове - Коринна, шар хрустальный, слова Марии о каких-то контактах. Не с НЛО-тянами ли? А может, когда я болел, и правда - "тарелка" над нашей улицей висела?

Наконец, замелькали спирали, бесконечные бланки с червячками цифр. Задремал. И опять толчок: а ведь я видел эту Коринну раньше! Давно, не помню когда. Но встречал. Я прокручивал память, как кинопленку, склеенную неумехой-монтажером. Эпизоды пролетали вперед, вперед, потом - стоп, и назад, задом наперед. В следующую секунду перескок через день, год, и дальше такая же свистопляска. Холодно. Теплее. Горячо! Вот она!

Летний лагерь. Класс - шестой. Мы стягивались поздним вечером к девчачьему крылечку, чтобы послушать Катькины "жуткие" истории: "Черная рука потянулась к черному окну...". И дело было не в слове "черный", а в интонации, от которой мурашки бежали по позвоночнику. С таким же эффектом она могла вещать: "Белая рука откинула белое покрывало". Кажется, плюс менялся на минус, но ничего подобного... Когда мы возвращались к нашему павильону на другом конце лагеря, и так едва различимая в темноте дорожка словно шевелилась под ногами от падающих теней - листва, трава, луна. Я, поеживался, пытаясь напевать на маршевый мотив: "Черная, белая, пестрая рука. Вымазалась в краске старая карга...".

Девчонки звали ее колдуньей. Катьке это льстило. Она рассказывала что-то и про свою деревенскую бабку. Вот та, действительно, была... "Бабкой-Ягой!", - ехидно вставил я тогда. Девчонки шикнули на меня, уговаривая Катьку продолжать. Она, если была в настроении, сплетала длинные истории: " ...похоронили Марусеньку, а она матери во сне явилась и просит туфли другие, зачем, мол, тесные ей надела, жмут, старенькие передай. Да как же, доченька? А назавтра соседская Варюха-то грибами отравилась, мать ей в гроб туфли просторные положила, для Маруси. Та ей снова приснилась. Спасибо, говорит...".

Да. Но ведь Катька была белобрысой. Хотя, долго ли перекраситься? Глаза? Серые. А у Коринны? Кажется черные, но не уверен. Вот губы - ее, точно. Редкая форма. А фамилия Катькина была - Мишина. Это помню. Потому что кто-то ее подразнивал: "А кто такой Миша? Наш второгодник? Зачем он тебе? Будь лучше Сашиной".

"Такие дела", - как говорили на Тральфамадоре. И тут в голове еще что-то замкнулось. Я включил свет и полез на антресоли за старыми журналами с романом "Сирены Титана". Лихорадочно стал перелистывать страницы, вспоминая, как именно Коринна произносила непонятные слова, сливающиеся с качанием шара, словно со стуком метронома. Так оно и есть. "Хроно-синкластическая инфандибула", из Курта Воннегута. Заказала бы мне раньше, я бы что-нибудь еще позаковыристее изобрел. Нет, брат мой, никакая это была не "тарелка", а панель железобетонная, сотворенная по отечественным нормативам на домостроительном комбинате. Катька-Катерина-Коринна. "Такие дела", повторил я присловье из того же романа и посмотрел на часы. Через минуту должен был раздаться звонок будильника. Что и произошло.

И последующие ночи я спал плохо. Поднимусь, попью, Тобик голову поднимет - я ему: "Спать!", и дальше мучаюсь. Стал уже подумывать: не сходить ли к врачу, не попросить ли выписать снотворного. Но, пока собирался, прошло. А в воскресенье Коринна позвонила. И первое, что спросила - о здоровье.

Да не о простуде, а о сне. Странный вопрос для столь короткого знакомства. Уж не ясновидица ли?

- Я, и правда, почти не спал последние ночи. Но вы-то откуда узнали?

- О, это очень просто. Вы впечатлительны, а люди вашего склада, впервые придя в мой дом, испытывают некоторое потрясение.

"Допустим, "потрясение" - слишком сильно сказано", - молча возразил я.

- Кстати, как расположена ваша постель? Ну... в каком направления?

- По сторонам света? - уточнил я. - Головой, примерно, на юго-восток.

- Зря! Разверните кровать, чтобы головой лежать к северу.

- Хорошо, - ответил я вежливо, хотя были на этот счет у меня определенные соображения. - А можно задать вопрос?

- Я думаю, у вас их появилось множество. Спрашивайте.

- Почему вы представили меня своим друзьям "домашним философом"?

- Начнем с того, что я не считаю их друзьями. Точнее было бы - группа единомышленников. И даже нет, не так. Единомышленников объединяет многое. А нас - только одна, очень узкая, сторона жизни. А философ... Так получилось по тесту. И даже ранее. Нам нужен был философ вместо Киры, и она передала эстафету вам.

- Я должен играть некую роль?..

- Нет, вы должны просто оставаться самим собой. Из своего образа, который вы слепили вместе с природой, вряд ли выберетесь.

- Неужто так безнадежно?

Расслышала ли она иронию в моем голосе? Захотела меня убедить? Завербовать...

- Артем, мне сейчас некогда. Если хотите побеседовать спокойно, приходите вечером.

Мне терять было нечего.

- С удовольствием. А можно - с собакой?..

- Если не очень шумная...

- Что вы?!. На редкость дисциплинированный пес.

Тобик всегда чувствует, коли о нем речь. Прыгает, в глаза заглядывает, мордой в ладонь тычется, чтобы погладил, за ухом почесал.

- Советуют нам, дружок, перестановку учинить, - сказал я ему, повесив трубку. - Как смотришь?

А псу-то что? Лишь бы поразвлечься. "Гав-гав", - весело отвечает.

- Но, дорогой мой, переставлять кровати мы не будем. Пробовал уже.

Когда я увидел свою комнату непривычно просторной, без Лериных вещей, обычно раскиданных на кресле, столе, диване... Когда я осознал, что это непоправимо, лег и сутки пролежал лицом к стене. Веруня придет, постоит и выйдет. Поесть уговаривала. А мне все равно. Тогда она и придумала Тобика у меня поселить, чтобы развлекал. Села в ногах и стала жаловаться, что, мол, мама от аллергии места себе не находит, просит избавить ее от щенка, но он такой чудный, пусть немного поживет у тебя. Знала ведь, что с детства мечтал о собаке. "Ладно, - говорю, - устраивай возле батареи". Стал его уму-разуму учить. Днем - работа, люди. Вечером - Тобка.

А вот ночами худо было. Спать не мог. И Веруня тогда посоветовала кровать переставить. Стоп! Коринна говорила - как? Головой к северу. А Веруня? Книжку чеха Грегора принесла. Своими глазами читал, что сон становится глубже, если человек лежит перпендикулярно к направлению геомагнитного меридиана, в общем, головой к востоку. Опять чувствуешь себя бараном, которого ведут незнамо куда. Коринна ведь тоже про север не выдумала. Вычитала где-то. И искренне верит. Иначе не стала бы мне советовать.

Как обычно - в одном месте читаешь так, а в другом - наоборот. И с кем соглашаться? Мы ж сами, из личного опыта, знаем не много. Глотаем предложенное неким отвлеченным созданием - "прессой". Восхищаемся, негодуем. Услышали, что сахар вреден, а витамин "С" в больших количествах спасает от уймы недугов - отказываемся от сладкого и килограммами поглощаем лимоны. Но в следующем сезоне узнаем: мало того, что в лимонах, в основном, содержится вовсе не витамин "С", а лимонная кислота; но что без сахара и мозгу, и сердцу нелегко, а увеличение доз аскорбинки до добра не доводит... Или вот еще: сегодня восхищаются магом, владеющим телекинезом, а чуть позже того же человека называют шарлатаном, сваливая сюда до кучи всех экстрасенсов и хилеров. Если кому-то случалось ознакомиться только с одной точкой зрения, все было приемлемо. Написанное эмоционально и вроде бы аргументировано внутренних возражений не вызывало. А если случалось вскоре наткнуться на взгляд противоположный? Тут появлялось ощущение фиги в кармане собеседника. Но вот у кого она? У сторонников или у оппозиции? У восторженных или гневных? И читатель иногда чувствует себя дурак-дураком, иногда рьяно поддерживает кого-то. Кого? Это дело вкуса. А я послушаю одного - вроде правильно. Поговорю с другим - и так тоже верно. Получается - истины не существует. Все относительно. Крыша едет! Но я же про север-юг...

Веруне было жаль меня. Мне тоже. Между нами тогда еще была лишь соседская доброжелательность. И не намечалось повода с чем-нибудь сравнивать Верунин запах. От бессонницы голова казалась набитой ватой. На компе нажимались не те клавиши. Высыпаться было необходимо. И мы с Веруней отыскали у нее компас. Повернули кровать, как рекомендовал Ота Грегор. И нашлось ей место лишь по диагонали в середине комнаты. Иначе не получалось. Мешали двери в коридор и в кухню. Веруня меня, будто маленького, по голове погладила и пожелала нам с Тобиком спокойной ночи. Ладно.

Улегся я в обстановке непривычной. Чего не сделаешь для этой спокойной ночи? И стал ждать, пока геомагнитное поле действовать начнет. Всякую мысль о Лерке старательно прогонял. Сначала мне вид с кровати наискосок даже понравился. Если лежать на левом боку, очень хорошо видно второе окно. И по утрам в одном будет голубое небо за тополем, в другом - отраженное солнце. Но, если на левом... А на левом я с детства спать не могу. Стоило маме однажды сказать, что это вредно для сердца, - я со своей мнительностью стал сразу чувствовать покалывание где-то под ложечкой. А в детсаду справа от меня лежал дружок мой. И чтобы мы не болтали,Какое уголовное преступление вы могли бы совершить? (Отвечать обязательно!)Какое уголовное преступление вы могли бы совершить? (Отвечать обязательно!) строгая воспитательница заставляла меня поворачиваться к нему спиной, значит, на вредную сторону. Так, я выкручивался: лежал почти на правом боку, а голова, насколько позволяла шея, была отвернута влево.

Теперь, вместо того, чтобы утыкаться носом в ковер, я мог свободно дышать. Но стенки мне рядом как раз и не хватало. "Привычка - вторая натура". Вдобавок поднялся в туалетную и, шагая обратно, не рассчитал - в темноте ударился со всей силы о спинку кровати, набил синяк на боку. Чертыхнулся. И, включив свет, стал восстанавливать интерьер, к радости Тобика и возмущению нижних соседей. Потом постоял под душем, выпил молока, лег, зарыв пальцы в волнистую Тобкину шерсть и, наконец, уснул.

Но, если в прошлый раз соблазнял хоть вид из окна, то в направлении север-юг не было ничего кроме крайнего неудобства.

До вечернего визита оставалось время. И я решил заняться делом безотлагательным. Следовало маму с наступающим Новым годом поздравить. Хорошо, что можно отделаться СМС-кой. Я дал себе честное слово, что после праздников немедленно опишу ей все, как есть. Пусть назад перебирается, в свою квартиру, которую, уехав к сестре, оставила в прошлом году счастливым молодоженам. Плохо мне здесь одному. A ей, с тетей Наташей, без меня лучше ли? Поздравил.

- Ну что, Тоб, пойдем в гости?

Пес ринулся к двери.

- Постой, чучело мое. Хозяйка что велела?

Я накинул на него попонку, причесал черную гривку, похвалил: "Красавец!", подошел к двери и вдруг подумал, что надо бы захватить что-нибудь с собой. Все-таки в гости... к почти не знакомой женщине. Цветы, гвоздики, например, были бы очень кстати. Да где их взять сейчас? Вечер... Не к вокзалу ж за ними ехать? Сувенир? Спросить у Веруни? Ну уж нет! Тут мой взгляд упал на серебряную конфетницу, подаренную тетей к свадьбе. Может, ее отнести? Во-первых, о Лере напоминать не будет, во-вторых, Коринна говорила, что сосуд, в котором траву жгли, разбили, а серебро не разобьешь. И красиво. Рядом с хрустальным шаром, по-моему, очень даже смотреться будет. Решено. Сунул конфетницу в яркий пакет, и мы, сменяя шаг на бег, когда замерзали, отправились к Коринне.

Она была одна.

- О! Королевский, черный!.. А как его зовут? - Она протянула руку к псу. Тот добродушно фыркнул, отряхивая снег.

- Тобик. Мы немного наследили...

Ничего страшного. Проходите.

- Лежать! - скомандовал я, и пес устроился у порога.

Коринна спросила, любит ли он молоко? Я ответил:

- Нет, он любит только все мясное.

- Хищник, - сказала она и принесла ему сосиску.

Мы поговорили о собаках, и это облегчило - для меня, во всяком случае - начало общения.

- Ему не подходит имя - Тобик. Классическая внешность требует классического имени.

- Джерри? - назвал я первое из классических, пришедших на ум, вспомнив "Джерри-островитянина" Лондона. Она поморщилась.

- Нет. Пусть для меня он будет Эгрегором?

- В честь кого?

- Иноматериальное образование. Со временем узнаете…

"Инфандибула…", - мелькнуло в уме. Те же Катькины сказки. А что, если я ей напомню про лагерь и "черную руку"? Оскорбится? А может, даже выгонит. Но пока все мне здесь интересно. И послушать, что напридумывает еще - тоже. Только вопрос - узнала ли она меня? Вряд ли. Коринна была в центре внимания. А я - всегда тихоней на заднем плане.

Сели в кресла у витражного окна, которое мне очень хотелось потрогать. На журнальном столике появились чашечки с дымящимся кофе и вафли. Я уловил момент и посмотрел в ее ярко освещенные люстрой глаза. Серые, конечно.

- Пейте...

Кофе было странным, чуть кислило и горчило. Но не без приятности.

- Что в нем?

- Сок пейотля.

Что-то связанное с индейцами и наркотиками?.. Я машинально отодвинул чашечку.

- Я пошутила. Не бойтесь. Всего лишь ложечка сухого вина.

- А я и не боюсь, - скривился я и храбро отхлебнул большой глоток. Была не была! - Странный ангел… - кивнул я на картину, не замеченную раньше, за спиной тогда была. Как маски случаются театральные - половина смеется, а половина плачет, - так и ангел был из двух половин - черной, скорбной, с опущенным крылом, и белой, нежной, взлетающей.

- Да. Вам не мешает яркий свет? Может - торшер? Или свечи?

- Пусть будут свечи, - ответил я, стараясь подыграть. Она, подумав, достала из серванта свою и мою, протянула мне спички: "Зажгите сами", выключила люстру.

- ... и спустились ангелы с неба к земным женщинам, и жили с ними. Азазел научил людей делать мечи и щиты, зеркала и украшения, Амацарак - употреблению трав и волшебству, Акибиил - приметам и знамениям...

Сквознячок трепал пламя свечи. Тени на потолке и стенах сплетались в подвижные узоры.

- ... бродили семь неизвестных с семью книгами, и если кто-то из них, устав от хрупкой оболочки, подвижнической мудрости и блужданий по дорогам земли, хотел успокоиться, то созывал остальных. Они отпускали его на вечный покой, но прежде должны были познакомиться с тем, кого уходящий избрал преемником. И если кандидат казался достойным, допускали его к великому посвящению, пройдя которое, он получал книгу и магическое кольцо...

Я перевел взгляд с пляшущих теней на лицо Коринны. Она смотрела мимо меня. Глаза ее из-за расширенных зрачков казались совершенно черными.

Семь неизвестных... семь ангелов... достойный кандидат... Уж не я ли? Стульев вокруг стола было девять, а человек, считая со мной, семь.

Голос Коринны вызывал смутную тревогу, предчувствие чего-то необычного. И еще музыка... Даже не музыка, а тягучие тихие звуки, томительно знакомые. Мне захотелось отряхнуться, как Тобику после купания. И я задал, дождавшись паузы, наводящий вопрос:

- Два стула пустовали... Они тоже предназначены для статистов с ролями, расписанными заранее? - Я показался себе ужасно проницательным.

- Не торопитесь, дойдем и до них. Или вам уже пора домой?

- Нет, нет! - поспешил заверить ее я.

- Тогда начнем с главного. Вас интересует: зачем наша сенсогруппа? Для чего собираемся? - Она откинулась в кресле, прикрыв глаза. - Есть и цель: узнать, как сделать совершенным то, что природа оставила несовершенным и незавершенным в человеке.

"Ничего себе - размах", - подумал я и спросил шепотом:

- А разве это возможно?

- Пока удается не вполне. Но мы работаем. Тренируемся, если хотите... Кстати, с вашим приходом свет в астролографе сиял ярче. У вас несомненные психотехнические способности.

Не знаю, не уверен, но все равно - приятно, когда хвалят.

- Астролограф - это хрустальный шар? - Я посмотрел на пустой стол, застеленный льняной, как у меня, скатертью с лаптастыми букетами по углам.

- Не просто шар. Концентратор. Контакт возможен только при высшем духовном сосредоточении и напряжении сил. Только тогда разрушаются привычные психические структуры, и это позволит выйти из рамок логически сконструированного сознания...

"Вот шпарит, как по писаному!", - с уважением отметил я.

- Контакт-то с кем? С богами из суперцивилизации? - "Даже, если и есть они... хотелось бы верить в "тарелки"… Но неужто прорыв к общению с НЛО-тянами может происходить из стандартной квартиры нашего микрорайона?", - продолжил я мысленно.

- Называйте их как хотите. Разве ж дело в названиях?

- И вы верите, что нашими скромными силами?..

- Господи! Да кто-то же должен начинать! Человеческий мозг работает с КПД в 5%, как паровоз начала века. А остальные?.. Тайна.

Я вспомнил про свое "шестьдесят восемь".

- Скажите, пожалуйста, если можно, чем вам не понравилось число, названное мною?

- Почему: не понравилось? Скорее даже - очень. Обычно все ограничиваются первой десяткой. Вы заставили меня подумать. Если принять оккультное значение, то получается "рок", смягченный "равновесием", и "змея в поле". Это свидетельствует о вашей незаурядности, - она усмехнулась: - А все-таки связь между положенной вам семеркой и названным числом я отыскала...

- Не хочу "положенных мне" цифр! - упрямо буркнул я.

- Вы опять!.. Ну ладно... более соответствующей вашему складу.

- ???

- Семерка находится между шестью и восемью.

- И вы уверены, что за каждым человеком стоит сухая цифра?

- Не надо упрощать. Если всего характеров девять...

- А почему именно девять? - продолжал допытываться я.

Она поморщилась. Я за нее обозвал себя "занудой".

- Ну, это цифра наиболее совершенная, в ней содержатся все остальные.

"Как матрешки?" - подумал я.

- ... и символизирует полный круг. 360 это 3+6+0=9.

- Ладно. Допустим, основных характеров, действительно, девять...

- Вот, посмотрите табличку, - Коринна протянула мне гладкий картонный квадратик.

Я просмотрел строчки:

- Активный, сильный, ведущий. Это, конечно, вы?

Она кивнула, ничуть не смутившись, и продолжила:

- Пассивный, подчиненный, мягкий...

Я, ожидая пояснений, поглядел на нее.

- Не догадываетесь? Хотя вы еще плохо знаете группу. Это Лева.

Я видел лишь двух мужчин. И мягким из них был, скорее всего, упитанный краснощекий и словно полусонный. Не помню даже его голоса. Значит, он назвал себя Львом, и при всей внешней безвольности сидит где-то внутри него царь зверей.

- Вы его знаете?

- Нет, не уверен. А почему вы так подумали?

- Словно тень у вас по лицу прошла.

- Не думаю, что это он, однако… все по тем же дорожкам ходим. В одном районе живем.

- Но всё же…

- Да неприятное воспоминание из детства… Я пришел в кино, на "Мушкетеров…", один, встал в очередь за билетом. Вдруг подходит большой и толстый мальчишка, вытаскивает меня почти от самой кассы, мол, поговорить надо, а позади стоящие взрослые с детьми тут же равнодушно пододвигаются ближе к окошечку. Дальнейшее в комментариях не нуждается - этот паразит отнял у меня деньги, и в тот день я в кино не попал.

- Допустим даже, что Лева, и на самом деле, был тем самым плохим мальчишкой. Вы намерены и сейчас так к нему относиться?

- Пока не думал об этом.

- А подумайте! Прошла четверть века. Вы когда-нибудь чувствовали себя виноватым в чем-то, комплексовали?.. Вам было неловко? Вы за это время что-то осознали, в чем-то изменились?

- Ну, естественно… - Передо мной промелькнули мои влюбленности и "косяки", парочка мелких предательств, украденная в библиотеке книга…

- А вы можете допустить, к примеру, что он в тот момент не нашел ничего лучшего, чтобы таким вот диким образом раздобыть деньги, которых ему не хватило на два билета, потому что в нескольких шагах ждала девочка, в которую он был влюблен, а второго случая пригласить ее в кино могло не представиться. И он потом не раз сожалел о своем проступке. Что он даже, возможно, искал вас, чтобы сторицей отдать отнятое. Что его и посейчас мучает совесть. Что он, в общем-то, и не был агрессивным, а после того случая, чувствуя вину, стал добрее… Вы же смотрите только с одной, своей, точки зрения. Не имея представления обо всех обстоятельствах и всей полноте картины. Потому в религии и считается, что следует осуждать не людей, а поступки.

Мы помолчали.

- Ладно. Я вас услышал. А кроме меня здесь кто-нибудь остался при своем имени?

- Нет.

Невидимые миру маски. Возможность побыть в ином обличье, под выбранным брендом, чуть-чуть не собой. Карнавал душ.

Читаю дальше:

- "Блистательный, особо удачливый, привлекательный для другого пола". Попробую угадать? Та, кудрявая... - Хотел добавить "рыхловатая", но воздержался.

- Анжела? Нет. Не угадаете. Потому что нет среди нас такого счастливчика. Они обычно зациклены сами на себе. Им ничего не надо, кроме того, что есть. А есть все. Порода эгоистов.

- Блистательных, значит, не держите?

- Это мы им не нужны. Кстати, пятого номера тоже нет. Вы, наверное, заметили?

Я опустил палец до строки: "Нервный, авантюрный, подвижный".

- Заходил к нам один товарищ. Никак не хотел ждать. Организуйте ему контакт немедленно. Так его все время заносило в грязный кювет. Сейчас сидит. За спекуляцию. Итак, два места вакантных. На них, случается, сидят гости.

- Как я?

- Вы уже не гость, - она улыбнулась. - Но продолжим знакомство. Четвертый стул занимает Людмила.

Я прочитал: "Несчастливая, тусклая, нищая". И вспомнил унылую женщину, прячущую в сумку кисет с лечебной травкой.

- Она серьезно больна и надеется излечиться хоть с помощью чуда. Справа от вас, вы уже поняли, Анжела. Домоседка, создающая уют. Мать-олениха. Я про себя зову ее "наседка-домоседка".

"Надо же, мою мысль перехватила", - подумал я.

- А слева - наш домашний критик.

- Мария. Она в моей стороне живет.

- Значат, довелось познакомиться поближе? Пикантна, но, хлебом не корми, дай поспорить.

Я пожал плечами. Не успел, мол, разглядеть.

- И последний, на девятом стуле, Эммануил. Мудрец.

Припомнилась лысинка на темени, иконописные глаза.

- Коринна, и каждому вы раскрываете тайну цифр? - Мне хотелось услышать "нет". Приятно быть избранным.

- Нет, - ответила она. - Только вы и Мария заинтересовались этими вопросами. Хотя я не скрываю ничего.

Избранность не совсем получилась.

Я вспомнил про конфетницу:

- Коринна, вам нужна была чаша. Я принес. Не знаю, подойдет ли?

Тобик, дремлющий на коврике, встрепенулся.

- Еще немного поскучай, - погладил я его. - Вот, - протянул вазочку Коринне. Она повертела ее в руках:

- Ну что ж, может быть. Серебро? Серебряный Грааль. - Пepeсыпьте в него из старого... Да. Там. На тумбочке.

Я выложил сухие апельсиновые корки и какие-то веточки. Понюхал. Пахло приятно.

- Это гармала. Если хотите, возьмите себе. Прекрасно дезинфицирует воздух. Если дома больные...

- Ни к чему. Я один. И уже здоровый. А Тобик дыма не выносит.

Чаша стояла возле музыкального центра. Вот откуда доносились тягучие и в то же время будоражащие звуки. Футлярчик от диска лежал рядом. Буквы были едва различимы - до свечей шагов пять. С трудом разобрал: "Marionette". Ну да, прелестная мелодия Криса Сфириса. Но что с ней произошло? А, я понял! Хозяйка специально, для вящего эффекта, создала запись на меньшей скорости. Я почувствовал, что начинаю заводиться. Тут уж и "инфандибула" припомнилась.

- Коринна, вы, раскачивая... - запнулся, чуть не сказав "шар", - астролограф, произносили не совсем понятные слова...

Она ждала вопроса и кивнула, собираясь что-то сказать, но я пояснил иронично:

- Они не ваши. И не НЛО-тянские. Курт Воннегут. "Сирены Титана".

Мне показалось? Или она точно смутилась? Зажечь бы яркую лампочку и в глаза заглянуть. В серые.

Нет. Во всяком случае, голос остался таким же ровным.

- А я и не отрицаю. Вы правы. Он знал то же, что и я. - Она ускользала льдинкой из теплых рук. - Вы боитесь мне поверить.

Я возмущенно взмахнул рукой.

- Ну, не боитесь, не хотите. Вы не верите, что существуют биотоки? Что можно концентрировать энергии?

Я неопределенно кивнул. То ли - "да", то ли - "нет".

- Поставьте ладони вот так.

Она снова усадила меня в кресло, придвинулась ближе, я поднял руки, как при детской игре в "ладушки".

- Не напрягаетесь, но держите ровно. Следите за кончиками пальцев.

Она стала двигать, двигать свои ладони в плоскости параллельной моим. Ее пальцы в сантиметре от моих просвечивали розовым от догорающего пламени черной свечи.

И я почувствовал. Вначале, не доверяя себе. Но покалывание в кончиках пальцев стало столь явственным, что мне пришлось потереть их о джинсы, чтобы избавиться от неприятного ощущения. Коринна коснулась ножки торшера - послышался легкий треск электрического разряда.

- Еще разок?

- Спасибо, - я засунул руки поглубже в карманы.

- Тогда про Воннегута в следующий раз. Уже поздно, - поднялась она.

- Извините, если я оказался назойливым.

Может, следовало уйти давно. Ого! Двенадцатый час. Как быстро время промелькнуло,

- Не переживайте. Я прощаюсь с вами, когда это стало нужным мне.

- Ну, коли так, все в порядке. Тобик, пойдем, лежебока. Значит, до следующее субботы?

- Да. До свидания. Приходите на час пораньше. Поговорим еще.

Наш трест готовился к Новому году. Если дверь кабинета была закрыта, мы забывали о праздниках, занятые каждый своим. Но дверь хлопала чаще обычного. То требовались суровые нитки для гирлянд. То, для установки пушистой искусственной елки, грубая мужская сила. Которая обнаруживалась в моей персоне. Я кивал на Илью: "Спрашивайте у начальника". Он хмурился и нехотя отпускал меня, предупредив, чтобы не задерживался. А я и рад.

Наряженную елку побрызгали смолисто пахнущим ароматизатором. И мы до конца рабочего дня дышали псевдо-лесным воздухом и мечтали о лете, когда можно будет отправиться в отпуск, к местам, где живут настоящие елки и под ними пробегают зайки серенькие и вылезают из-под земли белые грибы.

Дома я тоже извлек из коробки, спящей на антресолях, симпатичную елочку. Любовно собрал ее детали, установил на столе, придвинул к оконному углу, чтобы с улицы она была видна через оба стекла, украсил разноцветной мишурой, мамиными бусами, разложил на ветках конфеты, и даже звезду из завалявшейся шоколадной фольги водрузил на макушке.

Веруня принесла Тобику поесть и замерла в дверях от удивления: "Вот не ожидала! Какая прелесть!". И во мне заговорила совесть: все-таки свою вину перед Веруней я ощущал.

- Тебе нравится? Вот и прекрасно! Забирай!

Веруня испытующе посмотрела на меня и отрицательно покачала головой.

- Но почему? Посмотри... Даже украшать не надо!

- Я на Новый год ухожу в одну компанию. Там-то уж елка будет. По высшему разряду. А ты? Куда?

Я пожал плечами:

- Не знаю. Скорее всего, спать завалюсь.

- Может, пойдешь со мной? Я договорюсь...

- Еще чего?! Маяться всю ночь среди чужих людей.

- Ну, как знаешь. Раз остаешься дома, тебе елка нужнее. Чтобы не совсем забыл о празднике.

Она постояла еще, наверное, ожидая вопросов: "Что за компания?" да "У кого вы собираетесь?". Но я молчал.

Тобик, разряжая обстановку, прыгал вокруг, пытаясь ухватить обрезок колбасы с тарелки в ее руках. Она потрепала пса по голове, выложила еду в миску у порога и ушла. Ладно, не хочет - как хочет. Мое дело - предложить. Я выключил свет. С кровати, в темноте, елка почти не была видна. Я подошел к окну и заглянул через него во второе. Представил себя случайным прохожим. С улицы ее освещала луна и гирлянда неоновых огней. Серебрилась фольга, снежно белели комочки ваты. Я вспомнил, как любили мы в детстве гулять вечерами по предновогоднему городу, заглядывая в окна. Почти сквозь каждое видны были ветки, увешанные блестящими шарами и игрушками. Наряды соперничали в красоте, а мы выбирали дом, где елка была самой-самой... И присваивали ей титул королевы зимы.

Как и договорились, я пришел к Коринне пораньше. Еще окутывали город голубые сумерки, и не настало время уличных фонарей. Коринна была опять в черном платье. Я разделся и направился в комнату, увидев в приоткрытую дверь хрустальный шар, и свечи, расставленные по краю стола, и Грааль... Но Коринна позвала меня на кухню.

- Чашечку чая с душицей?..

Горячая жидкость отдавала разнотравьем, обжигая нёбо горьковатой сладостью.

- Мы остановились на Воннегуте?..

- Да.

- Мне приятно сказать, что вы - единственный из всех узнали его слова.

Я мог бы сказать, что мне тоже приятно это.

- Но я не хочу, чтобы вы видели в них розыгрыш, - продолжила она. - Вовсе нет. Знаю, вы сейчас будете удивлены, и, скорее всего, не поверите мне. Но, тем не менее, это так: Воннегут - мой дальний родственник, и нас кое-что связывало.

"Авантюристка", - подумал я, но не стал ни соглашаться, ни саркастически усмехаться. Просто ждал продолжения.

- ... Да, дальний родственник. Через троюродного дядю в Германии, Лилиенскальда, который прислал мне астролограф, и аура-очки для усиления способности к концентрации психической энергии.

- Прислал в подарок?

- Нет. Я написала письмо ему, он сообщил стоимость астролографа, Грааля, который разбили, очков.

- И дорого, наверное?

- Астролограф - 100 евро, Грааль с очками - по сорок.

Я стал соображать, сколько же это получалось в рублях.

- И бесплатно, в подарок - еще "магический" чай.

Я усмехнулся.

- Вас настораживает название? Но называете, как хотите. Просто так понятнее всем. Вы говорите по-немецки?

- Ноу. Ай эм спик инглиш онли. Энд рашен.

- Это я к слову "магический". По-немецки "желать" и "колдовать" одно и то же.

- Да? Интересно. Но расскажите лучше про Воннегута.

Взгляд Коринны был таким ясным и открытым, что, при желании, вполне можно было поверить ей.

- Дело в том, что он почти ничего не придумывал в своих книгах. Слышал, запоминал, записывал. А потом переливал в сюжет, добавляя остроты.

- Кого слышал?

- Голос. Или, если точнее, глас.

- И вы его тоже слышали?

- Да! - она вскинула голову и прищурила глаза, готовая к насмешке.

Воображает себя посвященной? Или мученицей, несущей человечеству свет истины вопреки косности твердолобых ученых и тупиц-мещан. Ну и Катька!..

- Ладно, ладно, - дотронулся я до ее руки. - Но расскажите, как это было впервые?

- В институте. Осенью. На сельхозработах, - ее лицо вновь стало отрешенным. - Мы с девчонками пересыпали картошку в мешки. И вдруг в голове зазвенело. Я спросила Таню: "Ты что-нибудь слышишь?". Она говорит: "Нет!", посмотрела на меня: "Посиди, ты побледнела. Устала, наверное", и ушла. А я не устала. И хорошо, что все оставили меня в покое. Звон прекратился, и словно чужие слова стали звучать в голове. Что-то понимала, что-то просто запоминала. И было там об избранности моей, и загадочная "инфандибула", вызвавшая ваше сомнение. После этого случая я всех расспрашивала, не случалось ли с кем такого, даже к врачу ходила. А потом письмо пришло. Из Германии, где у меня дядя обнаружился. Мама, и правда, говорила о каких-то родственниках. Стали переписываться. Лилиенскальд, удивительно, продвинутым оказался, про Воннегута упомянул. Я стала уточнять и на эту "инфандибулу" наткнулась.

- А текст того, что вы говорили дальше?

- Лилиенскальд прислал его с астролографом. Но я повторяю не точно.

- Импровизируете?

- Да. Хотя это не важно. Важно то, что наша психоэнергия концентрируется и передается астролографом, как излучателем, к НИМ. Маяк. Чтобы они знали, где их ждут. Где готовы к контакту.

У меня в голове стало до странности гулко. Будто эхо бродило под сводами пещеры.

- Вы не верите в возможность яснослышания?

Я пожал плечами, не желая ее обидеть.

- А вам знакомо имя Ричадра Баха? Может, читали "Чайку по имени Джонатан Ливингстон"?

- Давно. Сказка для взрослых?

- Пусть… Но он сам говорил, что ему передавали этот текст из тонких планов. И, как выяснилось позже, сначала он мало что мог уловить. Так, ему прокручивали сюжет до тех пор, пока он не воспринял его до подробностей.

- Соавторство такое вот?..

- Но Бах и не отрицал этого.

Возникла пауза. Я побоялся, что вот-вот придут люди. А еще о многом хотелось спросить.

- Коринна, а чем вы сами объясняете то, что выбрали именно вас?

- Я всегда знала за собой особую силу. И бабка моя слыла в деревне колдуньей. Меня учила болезни заговаривать. - Она подняла ладони: - А вы не пробовали испытывать свою силу на других?

- Нет, - ответил я. - Да и не на ком было.

- Попробуйте. У вас тоже должно получиться. Слабее, конечно. Нужна тренировка, собранность. Если я снимаю чью-то боль, потом сама долго не могу избавиться от слабости. Это нехорошо. Значит, каналы не достаточно чисты и открыты. Не хватает знаний, энергии.

- А я бы не против научиться...

- Напомните мне, когда будете уходить - я дам вам кое-что. Может, поможет на первых порах...

Раздался звонок, Первыми пришли Анжела и Эммануил. За ними Людмила с Марией. И тут же Лев. "Дисциплинка", - подумал я, услышав сигналы точного времени.

Каждому была предложена чашечка чая. Я выпил со всеми вторую. Он настоялся. Стал еще темнее и ароматнее.

Верхний свет погас. Опять слова и движения преисполнялись скрытым значением и высоким смыслом.

Тени ткали на стенах вечную тайну. Вспыхивал огонек внутри шара. И меня настигло острое ощущение нашей одинокости в бескрайних мирах. Будто и нет нигде никого кроме нас, жалкой горстки людей за кругом свечей. Я не старался вникнуть в произносимое Коринной. Уловил - "трансцендентный абсолют" и снова погрузился в свое.

Веруня приносила осенью статью какого-то американца. Там говорилось, что Солнце - половинка двойной звезда, и вторая, в очередном обороте вернувшись через сколько-то миллионовв лет, мимоходом уничтожит планеты системы. И Землю. "Такие дела" - по-тральфамадорски. А наш ученый, комментируя гипотезу, писал, что может случиться и так. Но стоит ли беспокоиться, если к тому времени Земля уже будет не живее обломка гранита. Потому что гораздо раньше мы останемся без атмосферы, утончающейся с каждым мгновением.

Пожалуй, лишь тем вечером меня переполняла подобная грусть. А осмелюсь ли рассказать кому о ней? Засмеют. Доживи хоть до завтра. И вообще - будь счастлив сию секунду, шерше ля фам, проверяй деньги, не отходя от кассы.

Шар замер. Перестал струиться эфирный дымок из Грааля. Людмила пересела на Левин стул и что-то шептала на ухо Коринне. Хлюпнула входная дверь - ушла Мария. Остальные хозяйничали на кухне, позвякивая фарфором. Я нерешительно потоптался возле вешалки. Коринна просила о чем-то напомнить. Но неловко мешать разговору. Пойду-ка потихоньку.

Мария еще стояла на остановке. Я подошел к ней. О чем говорить? О перебоях с транспортом? Или о превратностях погоды? Новый год на носу, а мороз сменился оттепелью. Я так и сказал:

- Потеплело.

Она кивнула:

- Угу.

- А автобуса все нет.

- Нет.

- Пойду-ка я пешком. Вы останетесь?

Она обернулась к Коринниному дому: не выходит ли кто еще? Помолчала немного и ответила:

- Нет. И правда тепло... Можно прогуляться.

Если уж предстоит общаться полкилометра, лучше говорить о том, что задевает, и я начал:

- А вы, действительно, верите в инопланетян?

- Временами. Под настроение. Раньше вообще принимала все, что слышала, за занимательную сказку. На грани с реальностью. Интереснее ведь жить, когда рядом что-то таинственное, правда? Не знаю, как вы, а я часто задумываюсь над смыслом собственной жизни. Очень, до озноба, хочется, чтобы смысл этот существовал. Может - космическое предназначение? Мое, наше?.. А может, все это бред. От скуки. Джонсон сказал: "Не все верят в одно и то же, но каждый верит во что-нибудь", а Гамсун - что каждому нужен свой колокольчик для поклонения. Не знаю, не знаю...

Я постарался запомнить: Гамсун, Джонсон. О первом что-то слышал, о втором, кажется, нет.

- Значит, все-таки не верите?

- Я же сказала: не знаю, - ответила она слегка раздраженно.

И я обругал себя: "Чего привязался к человеку?"

Но через несколько шагов она сказала задумчиво:

- До девятнадцатого века метеориты тоже объявляли "мистическим суеверием". Потому что не могут камни с неба падать. Все время происходит переоценка ценностей. Коринна еще не приглашала вас посмотреть видеофильм?

- Какой? Нет. Не успела, наверное.

- Видеозапись. Ее личная.

- Расскажите...

- Я клялась: никому ни полслова, - она заколебалась, - но вы все равно уже посвящены...

Мы приближались к ее остановке, и я, насколько мог, замедлил шаги.

- Короткий, минуты четыре. Одно дело, когда говорят: кажется, кто-то что-то видел, другое - когда сам видишь то, что снято знакомыми. Диск метров тридцати в диаметре, без всяких опор... Почему тридцати? Да деревья недалеко. И дорога. На дороге, видно, человек и стоял, который случайно успел все заснять. В диске - ни дверей, ни иллюминаторов. Только по центру вдруг стенка светлеет и тает. Даже внутренние помещения можно разглядеть. И выходят три гуманоида... или как их там... в облегающих комбинезонах. Может, даже красивые, если бы не такие застывшие лица. Двое немного отстали, а тот, что повыше, плавный жест, вот так, сделал рукой. Приглашает, значит. Я, если б была там, ни секунды не раздумывая, побежала бы к ним. А эти? Тот, кто снимал, наверное, здорово перетрухнул - чувствовалось, как мобильник дрожит в руке. Ну и всё!..

- И что вы думаете?

- Про НЛО-тян? Пока ничего. Мне нужен собственный контакт. И я мало чему верю с первого взгляда. Тем более, постороннего. Недаром меня Коринна определила в "критики". Пытаюсь докопаться до сути. А сама иногда себя ругаю - зачем? И бывает, завидую тем, кто понаивнее, кто без оглядки верит в Бога, в инопланетян... Достаточно поверить, и сразу легче станет. На величину ответственности. Очень заманчиво спихнуть ее кому-нибудь. И думать успокоительно, что НЛО не зря летают, а дисциплинку на Земле поддерживают. Чтобы до катастроф не дошло. Вроде ангелов.

Голос ее звенел тугой струной.

Уже несколько минут мы стояли.

- Ну, ладно, - она подняла воротник, словно отгораживаясь от меня. - Заболталась совсем. Отец ждет...

- Может, я вам позвоню как-нибудь?

- И спросите Марию, - подхватила она, - а таковой не существует. Да и дома я редко бываю. Всего!.. - она слабо взмахнула рукой и скрылась в подъезде.

Позже, устроившись в постели, я стал думать про Ричарда Баха, про глас, звучавший у некоторых в головах. А каким тембром? Как же это ощущается? Думал-думал, и понял, что мне сие тоже хоть чуть-чуть, а знакомо. Конечно, лекций и сюжетов я не слышал. А уж если некую "фантастику" сочинял, то было это, на повторный трезвый взгляд, настолько беспомощно, что о вмешательстве Высших сил и говорить не приходилось. Или я воспринимал лишь отголоски?

Однако случались отдельные моменты, чаще во время засыпания… Прекрасно помню, как в голове вдруг сформировалось: "Думать - это значит перебирать мысли". Такого я не читал. Да и сам изобрести не мог. Да и не очень согласен был с этим утверждением. Но - запомнил.

А еще такие фразы явились в дреме: "Настоящее - это точка перехода вариативного будущего в безвариантное прошлое. Непроявленного - в проявленное". И представилось как бы дерево, лежащее на боку. По стволу, исходящему из бесконечности, слева направо текла электрическая струйка. Ее фронтальная точка на какое-то мгновение замирала перед развилкой, словно делая выбор, а потом перебиралась на крупную ветку. До этого ветвь была прозрачной и неокрашенной, но становилась расцвеченной и превращалась, вливалась в ствол. "Ветки" справа были словно бы живыми, дрожащими в сером мареве. А слева "ствол" пестрел яркими, но застывшими, недвижимыми кадрами действительности, бывшей сначала будущим, потом настоящим и, наконец, ставшей прошлым.

А вдруг мне тоже это все "транслировали"?

Только ненормальные, вроде нас, проводят тридцать первое декабря, уткнувшись в мониторы с колонками цифр. Но вот в дверь протиснулся дружественный коллектив бухгалтерии. Женщины положили на стол Илье поздравительную открытку, наговорили уйму комплиментов, сияя глазами, румянцем и бусами в декольте. Подхватили почти не сопротивляющегося шефа пол белы рученьки - в прямом смысле: пиджак он скинул, охваченный трудовым порывом, и галстук восклицательным знаком чернел на крахмальной свежести рубашки. Расшалившиеся дамы увели его к себе пить чай.

Мне представились женские силуэты с высокими прическами, мелькающие в чужих окнах, украшенных гирляндами, шипящая пена шампанского, вздымающаяся над хрустальными бокалами. И сероглазое женское лицо с необычными губами без верхней ложбинки. Только этого еще не хватало! Катька-Коринна. Я слишком хорошо знал, куда меня может завести воображение. Только дай волю! Но красавицы в метро или с журнальных обложек вовсе не то, что реальные знакомые. Фантазии о них в главных ролях не приводят к безысходной тоске и нервным расстройствам, а потому безопасны. Да и возраст не тот, чтобы влюбляться без надежды на взаимность. А если с надеждой?..

"Не обольщайся на свой счет, - велел я себе. - Мало что ли обжигался?". И тряхнул головой, прогоняя ненужное видение.

Веселой ночи не предвиделось.

Около десяти часов заглянула Веруня. Волосы ее были затейливо уложены и благоухали парфюмерией. Платье переливалось всеми оттенками синего и зеленого. "Продемонстрировать себя пришла!", - подумал я, отдав должное дамским ухищрениям. Она, и правда, выглядела почти обаятельной и привлекательной.

Веруня протянула мне золотистую подвеску:

- Посмотри, пожалуйста, из середины жемчужинка выпала. Не знаю, чем приклеить.

Допустим, это была не жемчужинка, а заперламутренная стекляшка, что я уже собрался было скептически отметить, но вовремя прикусил язык. Если самому тошно, то это не повод портить настроение другим.

- Давай, - забрал я у нее ювелирное изделие, мазнул центр капелькой "Суперцемента", уложил на него бусинку и подул: - Получай.

- Спасибо, - сказана Веруня и заглянула мне в глаза: - С Новым годом тебя... С наступающим.

- И тебя также. Счастливо, - прикрыл я дверь.

Когда плохое настроение, все окрашивается в мрачные тона.

- Тобик, пошли что ли проветримся?

А того долго уговаривать не надо - сразу к двери понесся.

"Ищем бога, ищем черта, потеряв самих себя", - продекламировал я, выходя на улицу. Встречная женщина удивленно оглянулась.

Днем было тепло, и я вышел налегке. А зря. Выдохнул плотное белое облачко. Ресницы сразу потяжелели от инея. И я четко почувствовал границу между собой, теплым, но уже замерзающим, и равнодушно-холодным воздухом, превратившимся в ветер.

Время близилось к двенадцати, улица совсем опустела.

Двигались только мы с Тобиком и наши тени. Проходили мимо фонаря - тени выбегали из под ног, обгоняя, торопясь, удлиняясь так, что головы их сливались с темнотой. Потом в глаза бил свет следующего фонаря, и новые тени вылезали на белую дорогу.

Шли, шли и опомнились, когда были уже возле Коринниного дома.

- И чего это нас сюда занесло? - спросил я Тобика, но ему было нечего ответить.

- А может, правда, зайти, поздравить ее с Новым годом?

Тобик согласно гавкнул,

- Вежливее будет поздравить? Или не лезть со своей вежливостью?

Ее витражное окно светилось нарядно. Может, все, кроме меня, собрались за ним и сейчас желают друг другу здоровья, счастья, успехов? А меня не позвали, так как мало еще знают? Но движения за окном не наблюдалось.

Пес, свесив язык, глядел выжидающе, готовый следовать за мной повсюду. Вот - наверное, уловил мое желание, - вспрыгнул на крылечко. Но я его одернул: "Назад!".

Автобуса ждать было бессмысленно. Идти пешком? Околеем. И Тобику я попонку не надел. Сунул руку в карман, проверяя наличность. Ключ... какая-то бумажка... Я повернулся к свету. Денежка. Это уже легче. Я замахал проезжающей скромной машинке, и она, что удивительно, притормозила.

- Слушай, друг, подвези нас пару остановок. Закоченели.

- Садись. Только пуделя на сиденье не пускай. Жена сегодня чистила.

Дома Тобик сразу перетащил свой коврик к батарее и прижался боком к горячему чугуну. Потом другим пристроился. Я выпил чаю со шпротами, открытыми в честь праздника. Две рыбки Тобику скормил. Приказал ему: "Спать!" и улегся в постель сам.

Только задремал - стук в дверь. Верунина матушка. С тарелками в обеих руках. На одной - красиво уложены закуски и кусок торта. На другой - косточки от холодца и кусочки колбасы.

- С праздником тебя, сосед. Угощайся. Это - тебе. Это вашему псу.

Неужели, думала, перепутаю тарелки спросонья?

- Спасибо, тетя Тася. Вас также с праздником.

- Чего ты тут один грустишь? Айда хоть к нам. Баба Нюра у меня... По чарочке? А?.. За все хорошее?..

- Теть Тась, кажется, грипп начинается, - потрогал я собственный холодный лоб и вспомнил Винни-Пуха. - Вдруг вас заражу.

- Ну, смотри, смотри... Надумаешь - добро пожаловать! В два счета вылечим.

- Обязательно, - невпопад ответил я, пододвинул к Тобке миску, и снова задремал под его довольное урчание и возню с косточками.

Снился какой-то сон. Какой - не помню, да и не важно. Зато последующее запомнил в мельчайших подробностях.

Все еще лежал, но спать ни капли не хотелось. Ощущение было несколько странным, будто в очень прозрачной воде находился. Над головой на потолке паутинку увидел. Захотелось смахнуть. Протянул руку, а она до той паутинки свободно дотянулась, но убрать ее не смогла. И это тогда ничуть не показалось мне удивительным. Окно было слегка приоткрытым. Ну да, одну створку я перед этим освободил от утепляющих прокладок и проветривал комнату на ночь. Легко залез на табуретку, оттуда на подоконник. Без всякого страха спланировал в сугроб. Подпрыгнул как мячик, оттолкнулся еще раз и взлетел над фонарным столбом. Куда бы двинуться дальше? Ага, естественно, в сторону дома Коринны. Я перемещался сначала медленно, отчего-то твердо зная, что надо быть осторожным и не стоит касаться электрических проводов. Потом полет ускорился, и я даже сквозанул через чьи-то квартиры. Одни комнаты были пусты и темны, другие полны народу. Меня никто не замечал. Еще несколько стен, не ставших препятствием…

Вот! Знакомый интерьер. Не сразу заметил ее, свернувшуюся под клетчатым пледом на кресле. Глаза полуприкрыты. Рядом на журнальном столике фужер с недопитым шампанским. Бутылки рядом нет. Наверное, уже отнесла в холодильник. Открытая коробка конфет в золотинках. Только одна съедена. Коринна поднялась, оглянулась, задумчиво поглядела в мою сторону. Я сжался. Неужели почувствовала?.. Но, кажется, нет. Подошла к окну. Светлые волосы рассыпаны по плечам. Точно, темный парик с челкой одевает для "встреч". Подышала на заиндевевшее окно. Что-то пишет на стекле. Вроде бы "А". Неужели от "Артем"? Хотелось бы верить… Если второй будет "Н", то можно надеяться. Нет. Растерла вензель. Вернулась в кресло. Открыла толстую тетрадь в зеленом переплете. Что-то пишет. Что? Я постарался прочитать, приблизившись. Ничего не получалось. Словно не мог окуляры в бинокле правильно настроить. Перевел взгляд на ручку - вижу четко, снова на буквы - плывут. Ручка запомнилась отлично: голубая, а в средней прозрачной ее части плавал ангелочек в окружении блесток.

Значит, Коринна встречала Новый год в одиночестве. И я вполне мог бы составить ей компанию.

Но тут мне вдруг сделалось стыдно. Какое право я имею подглядывать за ней? А если бы на ее месте был я? А если бы я при этом занимался естественными телесными отправлениями?

Я метнулся к окну. Но неожиданно встретил его жесткое стеклянное сопротивление. Не получалось ни проникнуть сквозь него, как было несколькими минутами раньше, ни приоткрыть. Я запаниковал. Потом взял себя в руки. Успокоился. Пошел на кухню, благо все двери были открыты. И - о, удача! - я увидел приоткрытую форточку. Попробуем! Я вспрыгнул на подоконник и стал протискиваться в узкое отверстие. Был уверен, что получится. И получилось!

Дальнейшее помнилось смутно. Какие-то маловразумительные сны, слепленные из разнородных фрагментов.

Потом я не раз мысленно возвращался к ночному полету - вспоминая подробности, но не зная, как к этому относиться.

Телефон мой подавал голос редко. Поэтому каждым звонком я дорожил. И, еще на лестнице услышав сигнал, бросился к двери, роняя газеты и расплескивая молоко из бидона. Схватил трубку.

- Алло!

- Здравствуйте, Артем.

- Добрый день, Коринна! С Новым годом!

- Вы бежали?

- Да. Заметно? Запыхался... Думал - не успею.

- Артем, в прошлый раз вы ушли, не попрощавшись.

- Вы были заняты. Я посчитал неудобным отвлекать.

- Мы же договорились... Ну, ничего страшного. Приходите опять пораньше, если есть время и желание.

- Конечно, конечно... Обязательно.

И вот опять горьковатый чай в очень чистой Коринниной кухне. Она принесла плоскую коробку, одна стенка которой была выше других. Дно засыпано белым песком. Она выложила на него полтора десятка камешков, положила передо мной фотографию, на которой была снята с разных точек площадка с булыжниками.

- Догадываетесь, что это?

- Пока нет, - сказал я, - но похоже на сад камней.

И потер лоб - с утра болела голова.

Она удовлетворенно кивнула:

- Верно, в монастыре Рёэндзи.

- Ах да, вспомнил. Тайна пятнадцатого камня.

- Вот-вот. Снимки мне тоже прислал Лилиенскальд. А камни я подбирала в Ялте. Ити, ни, сан, си, го... - пересчитывала она их.

Неужто, и по-японски разумеет?

- Попробуйте разложить. - Коринна протянула мне два камешка. - Наглядное пособие для развития способности к медитации. - Она усмехнулась чему-то. - Возможно, вам покажется вначале скучно глядеть на одно и то же. Но, если вы очень постараетесь и поймете, что значит "массе буммей", то есть сумеете наслаждаться красотой кончика сосновой хвоинки, - она дотронулась до смолистой веточки в стакане с водой, - вместо того, чтобы пытаться охватить взором целое дерево, вы станете одним из самых счастливых людей.

- Да? Так просто? - спросил я

- Совсем не просто. Можно смотреть на нее, но не видеть, и думать о своем, суетном.

Это было мне знакомо. Мало ли часов я провел, вперив невидящий взор в таблицы осточертевших - и нужных ли кому-нибудь? - отчетов.

- Здесь другое. Именно любование, и только - сосновой иголочкой. Это первый шаг. А потом уже нужно учиться концентрировать внимание на опустошенном сознании.

И она заговорила: о какой-то неизреченности, о возвращении людям непосредственности мировосприятия и о прочих вещах, в которых сразу, без подготовки, и тем более - на слух, логики я уловить не смог. Мне было приятно смотреть на нее, слышать ее голос. Но вникать в смысл не хотелось. Да и голова болела.

- Вы бы лучше записали несколько советов. Вот, возьмите бумагу с карандашом.

Пришлось подчиниться, чтобы не огорчать хозяйку.

- "Не думай ни о прошлом, ни о будущем - настоящий момент должен составлять для тебя всю вселенную...". Ничего, что я говорю "ты"? Так полагается по формуле. Дальше: "Если ты почувствовал головокружение, сосредоточься на мысли о лбе, а если чувствуешь себя больным - на мысли о пальцах ног...".

- Очень кстати было бы мне сейчас умение пользоваться вашими приемами.

- А что?

- Голова разламывается.

- Сделать массаж? Или лучше чай с травкой?

Я представил, как закрываю глаза, и ее гибкие теплые пальцы поглаживают, массируют мне голову. Наверное, чертовски приятно. Мне. A ей? Вечная моя неуверенность в собственном совершенстве.

- С травкой. А с какой?

- Обезболивающей. Немного странно действует, но абсолютно безвредна. Подождите... я налью воды - запить. Все? И даже не горько, да? Теперь расслабьтесь. Скоро пройдет. Пройдет...

Мало мне что ли было новогоднего приключения? Снова необычные ощущения овладели мною. Сначала - легкое головокружение. Словно иду я ночью по поверхности озера. Под ногами тонкий лед. Прозрачный и скользкий. Звезды на небе, и - отраженные внизу. Я наступаю на некоторые и вижу, как мое отражение наступает на те, которые, вроде бы, над головой. Для меня, но не для него. Для него - под ногами. И я уже не знаю, где я и где он. Потом все посветлело, и я увидел себя, сидящим на стуле у Коринниного кухонного стола. Было интересно и странно разглядывать Артема и Коринну. Он - я? - сидел, полуприкрыв глаза и подперев голову рукой. Свитер пообтрепался на манжете. След ожога на запястье - растяпа, вчера коснулся раскаленного утюга. Волосы, давно не стриженные, на пробор распадаются. А Коринна? Она с напряженным вниманием изучала его. Меня? И пусть. Мне все равно. Послышался перезвон, жужжание. Нельзя так! Он? Я! Потер глаза.

- Что это было?

- Я же сказала - травка особая. Немного расширяет границы подсознания, - голос Коринны был терпеливым, как у воспитательницы в детсаду. - Голова ведь не болит? - спросила-утвердила она с расстановкой.

Господи, какие огромные у нее глаза!

Я потрогал лоб, будто он мог испариться за это время.

- Спасибо за аттракцион, но я предпочел бы иметь головную боль и не иметь воспоминаний об этих... - я посмотрел на часы, - последних десяти минутах.

- Неужели вам не интересно? Неужели вам не хочется прикоснуться к тайне всего сущего? Хочется! Но для этого надо погрузиться в глубь, в четвертое измерение.

- Нет, не хочется! - сказал я строптиво.

С таким уж характером уродился. Вроде весь мягкий, неуверенный, закомплексованный. Но, стоит почувствовать, что на меня пытаются оказывать воздействие и заставляют делать что-то против моей воли, - и словно у ежа иголки сразу топорщатся. Совсем недавно, как первооткрыватель, с восторгом летал сквозь стены. А когда понял, что эти ощущения можно и искусственным образом вызвать, вне зависимости от того, реальны перемещения или они представляют собой галлюцинации, почувствовал, как все во мне возмущается.

- Так и до наркомании докатиться можно! Тоже, раз-другой попробуют - и чем заканчивается?

- Это совсем разные вещи, - сказала она устало.

- Я не хотел бы вас обижать, но, наверное, я не буду больше сюда приходить. - "Не люблю чувствовать себя подопытным кроликом, - продолжил я молча, - играйте без меня, тем более с подозрительными травками".

- Ну что ж... Дело ваше. Мы никого не держим. Хотя терять вас мне хотелось бы менее чем кого бы то ни было. Вы уходите, сейчас? - Лицо Коринны окаменело.

И мне стало жаль ее.

- Нет.

- Сегодня сложный день. Посидим минуту молча. Мне надо собраться. Пейте чай. Он не отравлен.

- Не обижайтесь. И правда, помолчим.

Сеанс призыва духов, или инопланетян, отличался от предыдущих только громкой отрыжкой Эммануила, которая смазывала впечатление святости, порождаемое его монашеским обликом. Уж лучше бы не приходил, коли так. У меня вот, кажется, ресница в глаз попала, но я мужественно терпел, стараясь только моргать пореже. Может, Эммануилова отрыжка отвлекала Коринну? Она сначала сбивалась. Потом, видно, с трудом, смогла все же настроиться на магическую волну и закончила с интонацией, от которой опять мурашки побежали по позвоночнику.

Все встали, но свечи почему-то не тушили.

- Где эта женщина? - спросила Коринна Анжелу.

- Здесь. В подъезде ждет. Позвать?

- Зови. Кто не торопится, в холодильнике пирожные. Анжела, похозяйничай...

Я зашел в ванную, чтобы попытаться прополоскать глаз или извлечь соринку перед зеркалом. Услышал, как Анжела вернулась с кем-то.

- Раздевайтесь, - сказала она, - сапожки не снимайте, у нас тапочек не хватает, просто вытрите.

- Все? Так? Не наслежу? Ой, я боюсь, - проговорил знакомый мне с детства голос.

Неужто Веруня? Я чуть-чуть приоткрыл дверь из ванной. Точно. Ну, мир тесен! И что же ей здесь понадобилось?

Я, проморгавшись, увидел, как Анжела провела ее в комнату. Дождался, пока Мать-олениха перешла в кухню, выключив попутно коридорный свет. Там зазвенели чашки, хлопнула дверца холодильника, и зажурчала ни к чему не обязывавшая беседа. Остались все, кроме Левушки.

Я, успокоив себя мыслью, что любопытство - не порок, подкрался к приоткрытой двери в комнату. И напрягать слух особенно не приходилось. Каждое слово было слышно отчетливо.

Вначале Коринна гадала на картах. Гадалки всегда знают, что от них требуется. И речь ее была обтекаемо-многозначительной. Безразмерной, как последние модели супермодной одежды - на любую комплекцию... Короли, дороги, казенные дома...

А в кухне общий тон разговора стал напряженнее. Мария спросила громко и ехидно:

- Это все, что у нас из общественных денег осталось?

В спор вступил Эммануил:

- Тише, тише. У Коринны клиентка. И вообще, давайте жить дружно!

Однажды я сидел в драмтеатре с самого краешка второго яруса. Место, казалось бы, хуже не придумаешь, но и у него выявились преимущества. На сцене перед сотнями глаз разворачивалось действие, в котором ссорились супруги - с полным ассортиментом оскорблений и пощечиной мужу. Через пять минут они выходили из "столовой", уступая сцену детям. Я наблюдал, как жена, уже невидимая зрителям, поправляла шарф у партнера, улыбалась и гладила его по покрасневшей щеке. Игра есть игра. Истинными отношениями являются закулисные.

Сейчас я чувствовал себя почти также. И скрытые отношения были куда хуже поверхностных, явных. Послышался всхлип, звон металлической коробки, рассыпанных монет и вопль Людмилы:

- Да считайте свои паршивые деньги! Пожалуйста! И избавьте меня от обязанностей кассира, раз не доверяете

- Доверяем, доверяем, - пробовала успокоить ее Анжела.

- И пересчитаем! - с тем же запалом, но полушепотом продолжала Мария.

Людмила выскочила из кухни. Я вжался в угол коридора, лихорадочно подбирая слова для оправдания. Но она шмыгнула в ванную, включила воду, и опять все стихло, кроме голосов Коринны и Веруни.

- Я еще хотела попросить... - Веруня смутилась. - А приворожить вы можете?

Господи, уж не меня ли?

- Попробуем.

- Я бы отблагодарила, как следует.

- Благодарности потом. Тому же человеку, с кем вы пришли. И только в случае успеха.

- Спасибо огромное.

- Мне нужно знать имя и фамилию,

Я почувствовал, как кровь прилила к голове. Потянулся за курткой, чтобы бежать отсюда без оглядки, но услышал:

- Петр Алексеевич... Куманьков.

- Уф, - тихо выдохнул я, проведя ладонью по вспотевшему лбу. Но тут же стало досадно. Как быстро смогла она выкинуть меня из сердца. А ведь и правда - неделя после Нового года прошла, а Веруня ни разу ко мне не заглянула. Тетя Тася сама Тобику косточки приносит. И все. Понятно. В праздничную ночь кто-то ей приглянулся. И, наверное, продолжение следует.

Из комнаты сильнее потянуло ароматным дымком. Как бы разглядеть, что там делается? Тишина. Звяканье. И потусторонний Катькин голос:

- Заклинаю, чтобы Петр Куманьков соединился с Верой Киреевой, так же, как соединены огонь, воздух и вода с землей, и чтобы помыслы его направлялись к Вере, как лучи солнца направляют свет мира и его добродетель, и чтобы он, Петр, создал ее в своем воображении и взгляде прекрасной, так же, как небо создано с луной и звездами, и дерево - с листвой и спелыми плодами. И, да витает высокий дух его над духом Веры, как облако над землею. Заклинаю, чтобы Петр не имел желания есть, пить и радоваться без Веры. За паузой последовал облегченный Верунин вздох и вопрос:

- Поможет?

Вот дура-то! Не ожидал. "Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?..".

- Обязательно. Но не без вашей помощи. Нужно немного. Хотя бы на первых порах, раз в неделю бывать в парикмахерской. Я напишу записку своему мастеру. Чтобы отнеслась к вам повнимательнее. И запомните, - она стала произносить слова медленно, с нажимом. - Запомните, что после первого же посещения парикмахерской вы станете красавицей, мужчины будут драться за честь находиться возле вас, и всё, всё, всё сложится у вас прекрасно.

- Спасибо огромное! Прямо не знаю... - в Верунином голосе звенели слезы.

Я натянул скомканную в руках куртку и, нахлобучивая на ходу шапку, бросился к двери.

Постоял на остановке. Моя долговязая тень разлеглась до середины дороги. По ее шее проехала машина. Моя рука машинально коснулась горла. Я потуже затянул шарф: "Чертова мистика!".

Послышались голоса. Не хватало только с Веруней и Марией в одном троллейбусе оказаться. Я отошел от ярко освещенной площадки, свернул к скверику и побрел к дому, скрываясь поначалу за заснеженными кустами.

Обрывок телефонного разговора:

- ... у тебя голос усталый. Не болеешь?..

- Нет, Кира, просто на душе нехорошо. Пусто.

- Я отвыкаю от этого имени. Если не очень против, давай вернемся к "Татьяне".

- Пусть. Мне все равно. Подожди секунду... - Коринна сняла парик, повесила его над зеркалом. Темные пряди перемешались с отраженными, и их стало вдвое больше. Она тряхнула головой, освободила волосы от шпилек, рассыпала по плечам, снова взяла трубку: - А ты как?.. Готовишься?

- Готовлюсь. Месяца полтора осталось. Пеленки-распашонки уже на полках не умещаются. Если б слово разлюбезному своему не дала, обязательно забежала бы погадать, как все сложится.

- Хорошо все будет. Главное, не волнуйся. А если все-таки будешь бояться, там, поближе, заходи, заговорю.

- Спасибо, Коринна. А у вас что нового? Собирались сегодня?

- Да. И потом еще Анжела свою приятельницу приводила... Кинула я ей на картах, обнадежила.

- Очередная несчастная любовь?

- Не совсем. Замуж никак выйти не могла. Теперь вроде бы кто-то появился. Должно получиться. Женщина приятная, добрая, но оформление соответствующее нужно - прическа, макияж. Отправила ее к мастеру. Поможем.

- Ты б себе помогла. Говоришь - пусто.

- Для себя... могу только покоя добиться, покоя и безразличия.

- Кать, это ж плохо, когда все равно. Ты обиделась, что я ушла от вас? Но, понимаешь...

- Понимаю.

- Ну, подожди, не перебивай. Дай сказать. Катерина, я вот вчера чепчик, крошечный, с кулачок, кружевами обшивала и о тебе думала. Вот бы тебе тоже... a? Слушай, детеныш у меня в животе возится - и странно, и сладко так... Не думала даже. И куда б сразу твоя пустота делась. А? Да Бог с ним, с покоем. Ну что ты молчишь? Ладно, не буду. Извини. Не стоило, наверное, об этом. А как остальные? Как Найденов? Вписался?

- Нет. Не очень.

- Жаль. Ну, выгони. Кого-нибудь еще подыщем.

- Он и сам уходит.

- Правда? Может, ты из-за этого расстроена?

- Может…

- Коринна, не узнаю, неужели хоть он по душе пришелся? А мне не нравится. Взъерошенный какой-то. И умен ли?

- А не ты ль недавно его нахваливала?.. И не будем о нем. Сказала же - уходит.

- Да... тогда жаль. А хочешь, позвоню ему сама поговорю?

- Нет.

Минуло еще несколько дней. Веруня, что странно, даже на лестнице мне не попадалась. А интересно было: изменилось ли в ней хоть что-нибудь после визита к Коринне? Я не выдержал и решил отправиться в гости к соседям. Заходить просто так, без повода и приглашения, у нас принято не было. Повод пришлось подыскивать.

Смотрел я на монитор с колонками цифр, думал про Веруню, а видел перед собой Кориннины глаза.

Вечером, по дороге с работы, я зашел в магазин за продуктами. И увидел там свечи. Вот что мне нужно! Не люблю оставаться в долгу. А так - и свечу верну, и, заодно, жизнью Веруниной поинтересуюсь. Но какую же взять? Одни были в виде желтых кубиков с карточными символами на боках. Весь ряд повернут к покупателям пиковыми гранями. Забавные безделушки, но вдруг она углядит в таких скрытый смысл, намек на мое знание о знании о гадании Коринны. Мало ли о чем она говорила с Анжелой, Марией?.. Может, и имя "Артем" промелькнуло невзначай. Куплю-ка я лучше свечу попроще, без претензий. Вон, например, милая такая башенка в средневековом стиле. Нет уж, здесь на память приходят события времен святейшей инквизиции. И я заплатил в кассу за два безыскусных розовых столбика. Продавщица сказала мне довольно искренне и ласково: "Спасибо за покупку", от чего я сначала умилился, потом подумал, что у них, наверное, сегодня показательный день вежливости. И тоже, не ударив лицом в грязь, улыбнулся: "Пожалуйста!".

Веруня встретила меня вполне равнодушно.

- Артем? Заходи... Тебе что-нибудь надо?

- Нет. И даже наоборот. Помнишь, я свечу у тебя брал?

- Да? Может быть... Когда?

- Еще в декабре. Вот. Возвращаю. С процентами, - протянул я обе.

- Ой, положи сам в верхний ящик, а то я ногти лаком покрыла, еще не высох...

- Ну, конечно, а я думаю, отчего это ацетоном пахнет?

Мы помолчали. Но если я стоял, раздумывая, пойти к себе или спросить о чем-нибудь, то она выдерживала длительную паузу совершенно естественно. Наконец, вспомнила обо мне:

- Как твои дела?

- Дела? Да по разному... - я уже собрался было рассказывать, что собираются наш отдел разогнать, а большую часть работы перевести на компьютер. И тогда, чем заниматься - пока не знаю. Скорее всего, трудоустроят, найдут какое-нибудь занятие. А лучше бы - нет. Получу выходное пособие. И в две недели сам решу, как жить дальше, чтобы не так тоскливо, как в тресте, было на работу ходить. Да хоть дворником стану. Будем с Тобиком целый день на свежем воздухе проводить, физическим трудом занимаясь. Или в зоопарк пойти? Экономистом? Зверюшкам пропитание и приплод планировать.

В общем, было, о чем поговорить с неравнодушным собеседником. Но это - с неравнодушным.

Веруня, поглощенная своими мыслями, рассеянно произнесла, прервав мой внутренний монолог:

- Отлично, отлично...

- Отлично, - передразнил я ее и, чувствуя закипающее раздражение, продолжил: - Отличное... Отличное от чего?

Она недоуменно посмотрела на меня.

- Да шутка такая, из начала прошлого века: "Какая разница между крокодилом?". - "Крокодилом и чем?". - "Ни чем, а крокодилом?". - "Не знаю". - И я, выразительно пояснив: "Крокодил по земле ползает, а по воде - нет", оставил в покое пожавшую плечами Веруню и вернулся к себе.

Вечером тетя Тася пожаловала. Наверное, тоже повод искала, но ей легче, вон он, повод, язык розовый высунул и умильно черными бусинками поглядывает, готовый любому доставить удовольствие - съесть поднесенную сосиску, даже некондиционную. Итак, тетя Тася пришла и говорит:

- Не могу их есть, пересоленные, даром что молочные. А псу все одно, слопает.

Она подошла к елочке:

- Уже убрать пора, зря пылится. - И без видимого перехода: - Верушка-то, заметил, похорошела как? Даст Бог, замуж выйдет скоро. И такой мужчина! Порядочный, обходительный...

Она трижды постучала по оконному косяку. Знаю ведь, и укорить хотела: "Проморгал, мол, ты, соседушка!".

- Я рад за нее, тетя Тася. И ему повезло. Хозяйственная Веруня ваша. И добрая.

- Так-то, - сказала она вместо прощания.

Но что ж я могу? Да и поезд уже ушел. Счастливый поезд.

Удивительно: не считаю я себя плохим человеком. Но выползает иногда что-то темное из глубины души. Да не нужна ведь мне Веруня. Даром не нужна. А стоило потерять ее, пусть не любовь, привязанность, и словно от сердца что-то оторвали, пустота появилась, ревность. А войдет сейчас и скажет: "Я твоя!", - отвернусь. Ну что за пакостная природа человеческая! Это я не обо всех, о себе. Дают - не берет, забирают отвергнутое - руки вслед тянет.

- Алло!?

- Да, я слушаю. Коринна?

- Нет, Артем. Извините, если побеспокоила. Это Мария.

- Здравствуете. Что-нибудь случилось?

- Ничего особенного. Я, собственно, только хотела спросить... уточнить... вы больше не хотите приходить к ней?

- Скорее всего, нет. Настроение не то. И на работе сложности. И дома... - представилось мамино встревоженное лицо и Верунино - отстраненное.

- А что? Может, нужна помощь? - голос ее стал участливым.

- Спасибо, Мария. С собой я должен сам разбираться. Но, скажу: вроде, хочется мне, чтобы была рядом компания близких людей, друзей, чтобы пообщаться можно было. А у вас тоже чувствую себя не в своей тарелке, - я усмехнулся двузначности последнего слова. "Тарелка" или "панель"?.. Ох, не "тарелка"...

- Я вас понимаю.

- И потом, это, наверное, неэтично, но так получилось: я слышал обрывки вашего спора с Людмилой. Какие-то деньги... Не знаю, в чем дело, но осадок неприятный остался.

- Ах, это! Я была не права. Дурацкий характер. Я уже извинилась перед ней. Но оставаться кассиром Людмила наотрез отказалась. Поставили копилку на кухне, и под ней бумажку положили, чтобы каждый писал, кто сколько вкладывает или сколько забирает. И проверяет пусть, кто хочет. Самообслуживание.

- А деньги зачем?

- Да на общие нужды. Книги вот недавно из Германии прислали, сладкое, разная травка... И, в общем, вроде кассы взаимопомощи. Я в отпуск уезжала, не успела деньги получить, так у Людмилы все забрала. С согласия Коринны, конечно.

- Вот оно что, - протянул я. Второй план приоткрывался. Не одна любовь к магии или НЛО связывала их.

- А гадать к Коринне часто приходят?

- Случается. Она мастер экстракласса. В последний раз тоже женщина приходила. Может, видели? С Анжелой...

- Да, - я вспомнил Анжелу, толстенькую, с туповатым взглядом. Выбранное ею имя, ассоциирующееся с "Маркизой ангелов", показалось мне пародийным. - Я, наверное, ошибаюсь, но, по-моему, она, Анжела, как бы вам сказать... не очень подходит что ли для контакта, в том смысле, о котором мы говорили...

Слишком прозаичным стал разговор, и слово "инопланетяне" выглядело бы в нем неуместным.

- Господи! Да неужели не понятно? Ей все вместе взятые НЛО и даром не нужны. Она только из-за Эммануила и приходит. И подыгрывает всем по мере сил. Иногда клиенток добывает для пополнения кассы. Ей почему-то это просто. Ей бабы так и норовят в жилетку поплакать. А она их сюда. И все довольны.

Она помолчала. Количество моих вопросов нарастало снежным комом. Но я посчитал, что выяснять подробности дальше просто нескромно. Хорошо, что Мария не спешила прощаться, видно, не высказала всего, что хотела. И продолжила:

- Присутствие Анжелы вас удивляет. А Льва? Нет?

- А Льва-то я и не приметил, - плосковато скаламбурил я, вспомнив параллельно комментарий Коринны к моей детской обиде. - Его за столом скрывал от меня шар, пардон, астролограф, и дым.

- Лев редко задерживается поболтать, не пьет чай, не берет в долг из копилки. По-моему, даже Коринна не знает твердо, приходит он лишь на нее полюбоваться, или, действительно, надеется на контакт. А Людмила больна. Язва желудка, Говорят даже, что рак. И надеется она на Кориннину помощь. Чтобы вылечила, или хоть конец облегчила...

- И Коринна... Она все знает и может?..

- Может многое, - тон Марии стал менее ироничным. - Я вам не надоела своей болтовней?

- Нет, нет, что вы... Мне совершенно нечего делать... я прямо помираю от безделья... просто чудо, что вы позвонили. А, кстати, телефон вам Коринна дала?

- Анжела. Вся канцелярия у нее.

- Вы начали про Коринну...

- Коринна? Всесильна для тех, кто ей верит. И она умеет стать необходимой тем, в ком заинтересована. Знаете, Артем, у меня брат работал с ней. За соседним столом сидел целый год. Так он ничего особенного в Коринне нашей не заметил. Женщина, как женщина, говорит. И даже довольно невзрачная. Я ему пару раз сказала про ее дар - он меня высмеял. И вы думаете, отчего так?

- Не знаю. Честно.

- А оттого, что он ей не нужен. Если бы понадобился, она б его мигом очаровала. Верите?

Я верил, но снова повторил:

- Не знаю.

- Ладно, еще два слова и кончаю морочить вам голову. Коринна не хочет, чтобы вы уходили. Она обязательно вам позвонит и подсунет какую-нибудь мистику. Я считаю, что должна вас предупредить. А там - как угодно. Можете подыграть. Можете, если желаете, поверить по-настоящему. Дело ваше. Чудеса там, где их ждут. До свидания, Артем.

- Всего хорошего, Мария.

Сложное ощущение овладело мною. Не разобрать, доволен или расстроен. Кажется, информация в наши дни - все. Но не она ли, даже несущая истину, является и источником разочарования? Чары. Зачем я ей нужен? Как очередной почитатель? Хотелось бы верить, что она углядела что-то незаурядное за банальной моей внешностью. Хотелось бы верить. Опять все упирается в веру. Уверенность мало что замечает вокруг. Доверчивость бродит в обнимку с наивностью. А там и до глупости рукой подать.

Коринна отнюдь не была мне безразлична. Я старался не останавливаться на этой мысли, видя ее бесперспективность. Когда мне за колонками цифр мерещились Кориннины глаза, я растирал виски и начинал работу сначала. Был у меня свой собственный признак проявляющегося серьезного увлечения, любовной лихорадки.

В автобусе, на улице, на телеэкране... то и дело мелькал теперь Кориннин силуэт, но стоило приблизиться, присмотреться - лицо оказывалось чужим, и удивленным, если я окликал по имени или заглядывал в глаза. "Извините!..". Может, она меня загипнотизировала? Приворожила? А я и не против, если ей этого хочется. Пускай.

Я ждал звонка, а она не звонила. Я уже стал ругать себя за разыгравшееся воображение. Нафантазировал, возомнил, а на самом деле никому и не нужен. У Веруни и то крылышки выросли. Щебечет и летает. Вчера спускался в магазин, а мне навстречу тип какой-то вальяжный, наодеколоненный... И к их двери. Пресловутый Петр, значит. Да Бог с ними! Но что ж Коринна не звонит?

Я уж почти решился в гости без приглашения нагрянуть. Да духу не хватало. Подумает - навязываюсь. Хоть бы номерок телефонный спросил. Постеснялся, дурак. И Мария еще обнадежила. Так, постой! А для чего служба справок существует? Фамилию Катькину знал, если она ее не поменяла - чего в жизни ни случается? Ладно, попробуем. Попытка - не пытка.

- Алло, девушка, подскажите, пожалуйста, номер Мишиной Екатерины. Отчество? Не знаю. А адрес - да, адрес есть...

- Спасибо огромное, - сказал я коротким гудкам, и, пока не схлынул пыл, стал снова крутить телефонный диск.

Я не успел сказать: "Алло", она опередила меня:

- Артем? Разве вы еще существуете?

Ну и манеры! Я не сразу нашелся:

- Да, пока еще...

- А я видела сон. Нет, это вы видели сон.

Если б знала она, что никаких мало-мальски интересных снов я не видел вечность. Но сейчас готов был верить во что угодно. Я был тепленьким, на голубом блюдечке с золотой каемочкой, готовым к употреблению:

- Какой сон, Коринна?

- Вспомните: детский сад, нет, пожалуй, все же ясли, потому что там и манежики стояли, а кроватки - светлого дерева с розовыми покрывалами...

- ... с розовыми покрывалами, - рефреном повторил я, и вдруг явственно почувствовал запах малинового киселя, сдобных булочек и хлорки.

- Ах, ну конечно, сначала был детский сад, потом - ясли, вы уменьшались, уменьшались и исчезали совсем, вспомнили?

- Да, - ответил я. - А на стенке были нарисованы веселые гномики.

- Веселые гномики, - подтвердила она, - в красных шапочках.

"Возможны два варианта, - подумал я, - нет, три. Или мы вместе сходим с ума. Или она надо мной издевается, держа фигу в кармане. Или мы, действительно, ходили в одни ясли. Почему бы и нет? Но при чем тут сон? Скорее всего - второе". А так как я очень не люблю фиг в карманах партнеров, я снова стал потихоньку заводиться.

- Преклоняюсь перед вашими способностями, Коринна. - И помолчал. Она тоже. Ждала продолжения.

- Я стоял у дверей, когда вы гадали, а потом еще и заклинания читали. Я знаю, что не следовало подслушивать, но так уж получилось. Дело в том, что...

- Не надо извинений, - прервала она меня, - я не делаю из этого секрета. Судя по тону, вы меня осуждаете?..

- Не вижу необходимости в затуманивании мозгов.

- Вы просто мало думали на эту тему. Не стоит торопиться с выводами. Постарайтесь смотреть на происшедшее как на сеанс психотерапии. Артем, я ведь никого не влеку к астролографу насильно. И вас тоже. Правда?

- Правда, - пришлось согласиться мне. И позвонил ей сейчас я.

- Люди приходят, я им помогаю, чем могу. Кого - успокою, кому - дам уверенность в себе, надежду... Артем, колдуньи и ворожеи во все времена изгонялись, предавались анафеме - открыто, а тайно - разыскивались, чтобы испросить совета, благословения, помощи. Согласитесь.

- Пусть. Но не в наше же время. Вы потакаете суевериям.

- Артем, а мне неважно, чему я потакаю. Важно, что от меня уходят успокоенными или окрыленными.

Я тотчас представил Веруню в веночке из "Салона для новобрачных" и с белыми лебяжьими крылышками за плечами.

- Вы хотите угодить всем? Скучающим интеллигентам подсовываете тайну в инопланетной упаковке, католикам - святые мощи, дурашкам - чудеса в решете...

- Мне не нравится ваш тон.

- А мне не нравится "травка" и "магический чай", в котором подмешано незнамо что.

- Он совершенно безвреден. Он помогает вскрыться тантрическим каналам, из которых черпается космическая энергия.

- Бред. Иллюзии.

- Нет, это реальность, скрытая от нас до поры до времени.

Я кипятился, она была терпеливее миссионера, проливающего свет истины в души аборигенов.

- Все равно. Не хочу играть в ваши игры. Чтобы сочинять небылицы, мне нет необходимости пить всякую гадость в двух остановках от дома. Вполне хватает моего окна.

- Какого?

- Чудесного. Не хуже импортного астролографа. Хоть и производства самого местного...

- Артем, но я же сказала, вы совершенно свободны в своих поступках. И будем справедливыми: позвонили мне вы. Кстати, телефон вам дала Мария?

- Нет. Это моя маленькая тайна, которую вы ни за что не разгадаете.

- Что ж, прощайте. Ой, нет, подождите... я забыла спросить, как поживает Эгрегор?

- Кто? Ах, Тобик? Прекрасно. А что?

Ищет повода продолжить разговор? Я уже устал. И кроме раздражения ничего не испытывал.

- У меня к вам единственная и последняя просьба. Приведите пуделя в субботу. На полчаса. Может, это единственный способ вылечить Людмилу. Очень нужно действо, мощное, зрелищное, удар по психике - чтобы восстали все внутренние силы...

- А не боитесь перехлестнуть?

- Нет. Я думаю, она обречена. Помочь может лишь чудо в прямом, то есть в вашем понимании, в примитивном смысле.

- А к врачам?

- Операция уже была. А от лекарств ей не легче. Надо хоть попытаться.

"Ладно, не убудет от нас, коли для пользы?", - подумал я и согласился.

Отметил в памяти: "Суббота, семь, Коринна, Тобик", и до назначенного времени решил выкинуть из головы все, связанное с "закутком". Новую жизнь решил начать.

Первое, что сделал - приобрел по дороге на работу конверт. Нашел в столе лист бумаги не тронутый цифрами и начал писать: "Мама, извини, я все боялся тебя расстроить. Но поправить уже ничего нельзя. Только не волнуйся. Страшного ничего не произошло. Просто мы с Лерой расстались...".

В кои-то веки Илье не было до меня никакого дела. Отдел прикрывали, и он думал лишь о том, что будет с ним, обзванивал знакомых в поисках работы. А я радовался в предчувствии освобождения. "Не пропадем, - думал я, - была бы голова на месте".

"Погода хорошая, - продолжал я письмо, - и настроение тоже...".

Еще зима, вроде, а сосульки к полудню слезами лить начинают. Возвращался из столовой - в вестибюле объявление ребята вешали. С рекламным приглашением в бассейн. Три раза в неделю. Представилась зеленоватая вода с запахом хвойного экстракта, упруго сопротивляющаяся гребкам, сине-белые, слегка размытые клетки дна, уплывающие назад... Плыву, поднимаю голову... И кого же вижу? Больная тема - вижу девушку в черном блестящем купальнике. Еще два взмаха... Смаргиваю капли с ресниц - Коринна. Черт бы ее побрал! Опять фантазия пустилась в пляс.

Но все же беру деньги и отправляюсь за абонементом.

Ладно, время лечит. Мама вернется - снова будет у меня семья. Знакомых и однокурсников обзвоню, резюме разошлю - без работы не останусь. Лера уже растаяла в памяти. Ну и Коринна также растает. Свет клином не сошелся. А если и так, клин клином…

Но словно вирус какой-то я подхватил: снова ночью приключилось нечто. Засыпаю. Головокружение секундное. Только успел подумать: "Неужели опять?", как куда-то понесся. На этот раз я снарядом летел в туннеле, стенки которого в светло- и темно-серых вспышках, казалось, были совсем рядом. И при этом таяли в недостижимости. Звон на фоне жужжания летел вместе со мной. Страшно не было. Только - ожидание. Бах!

Я оказался в довольно светлом и обширном помещении. Рядом никого. Огляделся. Похоже, в музей попал. Только какой-то странный. Может, у меня с цветовым зрением были в этот момент проблемы. Все предстало в единой зеленовато-серой гамме. Барельефы на стенах, столы и полки с макетами, воссоздающими различные строения и пейзажи, привычных глазу и странных животных. Анфилада залов уходила вдаль. Я поплыл от стенда к стенду в положении горизонтальном. Меня это слегка озадачило. Я оглянулся, чтобы посмотреть на свои ноги. Но ничего не увидел. И руки - тоже. Зато под тем, что я воспринимал, как свое "я", находился длинный лоток. Вроде бы для того, чтобы я не терял ориентации в пространстве. "Зачем мне это? - подумал я. - Если б были хоть какие-нибудь таблички, указатели, пояснения, что, мол, и откуда. Нет, ничего. Только представление о бесконечном многообразии всего сущего. О наличии во всем смысла и целенаправленности".

Как я очутился в своей постели, не помню. Был там, а потом сразу здесь.

Легко жить на свете необязательным людям: "Нет настроения выполнять обещанное - и не буду! Не хочет нынче моя левая нога, и все тут!".

Тобик прыгал и вертелся рядом, кидался к каждой встречной собачонке и фырчал на кошек. Пса переполняла жизнерадостность. А я еле-еле плелся и его одергивал.

С одной стороны, лучше было бы избежать предстоящего мероприятия. Тем более, раз решил новую жизнь начать. С другой, снова не знал, как относиться к "туннелю" и "музею". Можно бы, конечно, что-то по поводу "полетов во сне и наяву" поискать в Сети, в книгах, но все это будут чужие наработки, и мои вопросы останутся без ответа.

Я предчувствовал, что, скорее всего, необычные опыты будут продолжаться. И вряд ли их удастся прекратить. Такое ощущение, что от меня мало что зависит. Я ведь не напрашивался. Поговорить бы с кем-то знающим. Но с кем? Коллегам и приятелям, и маме, и Веруне - рассказать невозможно. Будут смотреть озадаченными взглядами, сочувственно советовать отдохнуть, давать номера телефонов асов-врачей… Только Коринне и можно рассказать, надеясь на понимание. Однако решил же!.. Так как быть?

Но всякая дорога когда-нибудь кончается. И пришлось протянуть руку к кнопке звонка в "закуточке". Не успел нажать - открылась дверь. Может, еще с улицы услышала хозяйка наши голоса?

- Здравствуйте, Коринна.

- Добрый вечер. Пришли все-таки? Эгрегор!.. - она протянула руку к псу, но тот уклонился. Успел забыть?

- А вы думали - пообещаем и обманем?..

- Не исключала такой возможности. Теперь все в порядке. Проходите в комнату. Все уже собрались.

- С ним?

Она окинула Тобика внимательным взглядом:

- Пусть пока здесь останется. Сейчас я его покормлю...

- Он сыт.

- Ну... от вкусненького не откажется.

В комнату мне проходить не хотелось.

- Если не возражаете, я лучше побуду на кухне. У меня и журнал с собой есть, чтобы не скучать. - Я для достоверности помахал им в воздухе.

Коринну этот вариант, кажется, устраивал:

- Хорошо, - сказала она, поставив перед Тобиком мисочку с бульоном и плавающей в нем фрикаделькой.

Пудель, может, потому что не избалован был французской кухней, долго принюхивался. Потом осторожно попробовал, и без особого аппетита - только что ведь ужинали - очистил мисочку.

Коринна все еще стояла рядом. Я сказал Тобику: "Лежать!", прошел на кухню и уткнулся в очередную сказочку для взрослых.

Из комнаты доносился голос Коринны. Наверное, покачивался шар, танцевали тени на лицах и стенах. Вдруг послышался возглас: "А-ах!" Людмила, что ли? Мне стало не по себе, и я вышел в коридор. Тобика там не было.

- Атаме! - приказала-воскликнула Коринна.

Что это значит? Я приоткрыл дверь.

Коринна протягивала руку. Людмила вкладывала ей в ладонь что-то блестящее. Нож?! Я шагнул в комнату, пока ничего не понимая.

Тобик, распластанный на спине, безвольно лежал на столе рядом со все еще качающимся шаром.

Коринна коснулась ножом черной шерсти.

Я бросился к ней.

Она увидела меня...

На грудке Тобика под лезвием брызнули алые капли.

Я схватил ее за руку. Отшвырнул окровавленный нож. Он попал в ножку шара, и тот скособочился.

Розовый Тобкин язык вяло свешивался из разинутой пасти. Глаза закатились, ручеек крови запутался в шерсти, и та побурела.

- Дура! - заорал я, и, потеряв контроль над собой, отвесил Катьке пощечину.

Лица из отрешенно-восторженных превратились в испуганные. Я бережно поднял Тобика и, боясь причинить ему дополнительное страдание, вышел из комнаты. Кое-как накинул куртку. Ни звука не доносилось мне вслед. Только дверь скрипнула на прощанье.

Как добираться до дома? Попросил пацана на остановке помахать попутным такси, но ни одно не останавливалось.

Подкатил полупустой автобус. Я - к передней двери: "Извини, друг, - водителю говорю, - понимаешь, несчастье с псом...".

Он закивал: "Ладно, ладно! Довезем!". Бабулька, закутанная в пуховой платок, с места вскочила, заохала: "Садись здесь, сыночка, удобнее будет!..".

- "Не надо, - отвечаю, - мы скоро выходим".

Дома стал осматривать Тобку, пока он спал. Или был без сознания? Какой гадостью она его опоила? И отойдет ли?..

Достал флакончик с йодом, "синтомицинку", бинт.

Поминая недобрым словом густую собачью шерсть, я сантиметр за сантиметром исследовал тело Тобика в поисках раны. Очередное чудо - ее, даже самой маленькой, не было. Да и кровь ли это? Поднес к глазам испачканные пальцы. Понюхал. Пахло химией. Краска красная, что ли? Вспомнились пресловутые хилеры. Как же она все это проделала? И откуда взялась "кровь"?

Обтер я Тобика кое-как влажной губкой. Уложил на коврик. Спрятал в шкаф лекарства с бинтом и стал ждать, что дальше будет.

Он очухался в воскресенье, часам к десяти. Поднялся, покачиваясь на нетвердых ногах, слабо тявкнул, требуя законной прогулки.

- Ну, как хочешь, дружок, - сказал я. И, хоть мороза не было, накинул на него попонку, чтобы побуревшая шерсть в глаза не бросалась. Вдруг Веруня навстречу попадется - отчитывайся перед ней...

Кажется, все в порядке. И поел пес как следует. Потом облизывал грудку и недовольно фыркал.

А меня начала мучить совесть. Спектакль оказался безобидным. Хоть и достойным психиатрического заведения! Шарлатанка несчастная! Ненавижу аттракционы!

А если у нее в голове каша? Если она, как и я, имеет дурацкую привычку путать поэзию с жизнью? Фантазию с действительностью? Как я...

И я словно снова увидел, как на ее бледной щеке проявляется красный след от моей пятерни.

Мне захотелось увидеть ее немедленно.

Ну, а если там все в ажуре, и я, заклейменный обществом "хулиганом" или "тупицей", просто вычеркнут из памяти? Как тогда мне, по японскому выражению, "сохранить лицо"? Явившись теперь...

Изворотливый ум подсказал повод: "А ваза моя там! Серебряная! Дорогая! С чего это я им должен ее оставлять? Подарок к свадьбе, все-таки... Скажу, чтобы вернули мне вазу. Пусть ищут другого дурака с Граалем...".

Когда добежал до Коринниного дома, запал уже пропадал. А, нажимая на кнопочку звонка, я совсем потерял уверенность в себе: может, начать с извинений?

Дверь не открывалась. Я уже повернулся, чтобы уйти, но послышалось слабое шевеление, и бесцветный голос Коринны спросил:

- Кто там?

- Это я, Артем. - И подумал: не откроет.

Но она отворила. Не глядя на меня, повернулась и ушла в комнату. Я посмотрел ей вслед. Она ли это? Светлые волосы беспорядочно рассыпаны по плечам. Как в новогоднем к ней "незваном визите".

Скрипнула пружина. Села в кресло? Я бросил куртку возле зеркала и неуверенно вошел.

Да. В кресле. Придвинутом к окну. Без света. Только ранние сиреневые сумерки заполняют комнату.

В голове мелькнула строчка: " ...и жажда странная святынь, которых нет...".

- Коринна... - тихо окликнул я.

Она не повернула головы. Что делать? Я обошел кресло и заглянул ей в лицо. Господи, бледная, как полотно, глаза-щелочки, опухшие от слез. И сжатые, подрагивающие губы.

- Кать! Катька! Ну, зачем ты? А? Ну, не надо так!.. Не плачь!

Я протянул руку, чтобы погладить по ударенной накануне щеке, зная, что сейчас же ее поцелую.

И отдернул ладонь, пронизанную синей молнией.

Рядом на столике лежала зеленая тетрадь и ручка с плавающим в блестках ангелочком.

[ К содержанию ]

СЛОВА и КРАСКИ

Длань спасенья

ПОЭЗИЯ

ПРОЗА

ВЕРНИСАЖ

РАЗДЕЛЫ